Европа произошла из одного корня Римской империи, и поддерживал идею главенства Рима над всем миром, идею мирового единства. В отношениях папы и императора существовала симметрия. Нельзя сказать, что они были равнозначной парой, поскольку папа стоял выше императора, и от папы император получал свою корону. При этом последний повторял духовную модель в светском устройстве. Папа есть Викарий Христа, и император также находится в особых отношениях с Господом, которые легче всего понять, представив его в роли церковного диакона, стоящего на кафедре с императорской короной на голове и обнажённым мечом в руке, чтобы в день Рождества Христова прочесть из Писания: «В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле». Занимая низшую ступень диакона в духовной иерархии и высшую в мирской, император поддерживает пришествие Христа в этот мир с помощью меча своего светского правосудия. Император Сигизмунд прочёл этот отрывок на Рождество 1414 года перед Констанцским Вселенским собором [18]. Полномочия императоров на церковных соборах и их право выдвигать предложения по реформе церкви, являвшееся предметом бесконечных споров в период Реформации, вытекают из религиозных связей имперской власти.
Сакрализация идеи империи опиралась на традиционное представление о судьбоносной роли Рима, как исторической подготовки к рождению Христа. Эта традиция плохо соотносится со взглядом Августина на civitas terrena, но она появилась уже после того, как империя стала христианской при Константине, через адаптацию христианскими апологетами, в особенности Евсевием и Лактанцием, языческих имперских мотивов. Эпоха Августа была высшим примером объединённого и пребывающего в спокойствии мира под властью Римской империи, и именно ей выпала честь увидеть рождение Христа. Согласившись прийти в мир, находящийся под властью римского закона и величайшего из цезарей, Христос тем самым освятил римский мировой порядок и римское правосудие. Так, прославлявшая Августа «Энеида» Вергилия стала полусакральной поэмой, воспевавшей исторический контекст рождения Спасителя. Более того, считалось, что Вергилий слышал пророческий голос, когда в четвёртой эклоге провозгласил, что вскоре возвратится золотой век, а с ним царство девы Астреи или Справедливости, и родится мальчик, который будет править этим обновлённым миром. Эти слова было принято относить к рождению Христа в золотой век правления Августа [19]. Такие ассоциации позволяли применять языческую имперскую риторику о периодических обновлениях империи или возвращении золотого века к средневековым христианским императорам, сохраняя в христианизированной форме содержавшийся в ней циклический взгляд на историю. Renovatio империи будет подразумевать духовное обновление, ибо в возрождённом мире, в новом золотом веке спокойствия и справедливости будет править Христос.
Подобный мистицизм не должен заслонять того факта, что и тогда, и в последующие эпохи это воспринималось как восстановление в лице Карла Великого и сохранение в будущих средневековых императорах именно власти, контроля в буквальном смысле слова, права господствовать над всем миром. Перенос империи станет затем краеугольным камнем традиций германского империализма в том смысле, что империя была взята у греков и передана германцам в лице Карла Великого. И одновременно это станет одним из аргументов в притязаниях французской монархии на главенство в Европе, ведь разве Карл Великий не был королём франков?
Возложение императорской короны на голову Карла, трактуемое впоследствии как передача империи германцам или франкам, в то время так не воспринималось. Никто не ставил себе сознательной цели возложить управление на какую-либо одну нацию или династию. Но мы знаем, что в последующие времена императорский титул оставался у северных правителей. Поэтому здесь возможна ещё одна интерпретация этого события, а именно как переноса империи на север. Такое положение было неизбежно с самого начала, поскольку, если свести всю ситуацию, о которой много теоретизировали после, на самый очевидный уровень, причина, по которой папе был нужен император, заключалась в необходимости иметь светского союзника для защиты, а светская власть находилась в руках северных варваров.
Идеал императора, выросший впоследствии вокруг имени Карла Великого в циклах эпической поэзии, принял специфический северный оттенок. Идея имперского правителя в них транспонируется на феодальный мир, где имперские pax и justitia достигались боевыми качествами рыцарей. Таким образом, Карл Великий из «Песни о Роланде» или христианский рыцарь-император из романов об Артуре – есть идеальный правитель мира в его северной и феодальной трансформации. Сдвиг имперской идеи на северные земли набрасывает налёт романтизма на классическую фигуру императора даже в итальянских глазах. Средневековый итальянский империализм обращал свой взор на север в ожидании возвращения императора, который пришёл бы оттуда во главе войска блистательных рыцарей, чтобы вернуть золотой век мира и справедливости. Эта жалкая, но глубоко укоренённая иллюзия, возможно, объясняет ту радость и восхищение, с которой даже в конце XV столетия Италия встречала вторгшиеся армии Карла VIII, представшие ей во всём блеске французского рыцарства.
На эту северную романтическую модель идеального императора в позднее Средневековье наложилась очень чёткая теория имперского управления. Среди определивших это различных факторов можно выделить два основных. С одной стороны, выдающиеся личные качества некоторых правителей из династии Гогенштауфенов наполнили призрачный имперский титул некоторым реальным содержанием. С другой, возрождение римского права в Болонье дало этим могущественным императорам мотивированную правовую базу для титула.
В римском праве император именовался Dominus mundi, правитель мира. Имперские исследователи римских законов, обдумывая этот титул, обнаружили, что он подразумевал главенство над всеми царями мира. «В Римской империи много провинций со множеством королей, но только один император, их сюзерен», – говорит Угуций Пизанский [20]. Феодальный принцип сюзеренитета здесь интерпретируется в терминах римского права. Феодальные властители или короли управляют провинциями и ответственны перед императором, как верховным феодальным сюзереном, римским Dominus mundi или правителем мира.
Император Фридрих II, благодаря одновременно своей головокружительной карьере и интеллектуальным способностям к пониманию римского права, стал одним из самых выдающихся выразителей имперской идеи в Средние века. Его манифесты приковывали внимание Европы к идее Dominus mundi и имперских притязаний, а контрманифесты папской курии столь же ясно провозглашали притязания папы на статус духовного главы мира. XIII век был веком закона, и, если возрождение римского права вносило новую ясность в положение императора, совершенствование канонического права при трёх великих главах церкви, которые и сами находились под влиянием того же возрождённого римского права (в особенности Иннокентий III), так же чётко прояснило положение папы [21]. Только включение светского правителя мира в высшую сферу правителя духовного и тонко сбалансированные отношения папы и императора могли позволить достичь средневекового идеала мирового единства. Если папа выдвинет притязания на светскую сферу императора, или наоборот, император посягнёт на духовную сферу папы, баланс будет нарушен. И чем более обе сферы легализованы и определены, тем
