Эттли только с виду был тихоней, а в тихом омуте известно кто водится. Да по другому и нельзя было, Англия вступала в войну, Англия рубила концы.
Итак, 10 мая 1940 года. Германия идёт на запад. И как идёт! Залюбуешься. Наконец-то, наконец-то. Планы Англии — в жизнь. Теперь можно успокоиться и, регулируя процесс, заняться внутренними делами. С точки зрения англичан — всё идёт как надо, памятуя совсем недавние события Первой Мировой, они полагают, что французы с немцами будут теперь мутузить друг-дружку годами, у англичан теперь развязаны руки, состояние неизвестности кончилось. За дело!
За дело? За какое? Проходит день, проходит другой и неожиданно выясняется, что чем такая определённость, так лучше бы уж и дальше пребывать в неизвестности. События обретают чёткость и перспектива прорисовывается яснее ясного и перспектива эта исчерпывающим образом описывается всего одним английским словом — disaster. Причём дела английские плохи во всём, за что ни возьмись, всё в руках расползается, всё из рук валится, голова идёт кругом, кругом — голова.
Немцы опережают во всём, что ни ход — выигрыш, они сами себе не верят, на какую клетку фишку ни брось, на что ни поставь, что ни выкрикни — всё твоё! «Зеро!» Выпадает зеро. «Чёт!» — выпадает двойка! «Нечёт!» — семёрка! «Чёрное!» — чёрное! Да такое чёрное, что в полнеба! «Красное!» — заливает мир красненьким, да не слабым французским винишком, а кровью, кровью! Пьянит — куда там вину!
Все расчёты — к чёрту! Англичане проигрывают во всём, ладно, на поле боя, но они проигрывают и там, где всегда всех опережали — в пропаганде! 10 мая 1940 года — первые стратегические бомбёжки Германии, 10 мая это самое начало, англичане ещё не знают, что везение кончилось, они пока только огоньку подбавляют, они хотят на чужом жаре руки погреть — они посылают восемь бомбардировщиков бомбить железнодорожный узел в районе Дуйсбурга, восемь самолётов, эка невидаль, однако в немецких городах воет сирена, немцы бегут в бомбоубежища, взрывы, воронки, всё взаправдашнее, всё — в натуре, хочешь — смотри, хочешь — щупай. «Англия бомбит Германию!» И в этот самый день, когда англичане бомбят немцев, падают бомбы на Фрайбург, крошечный городок в глубоком немецком тылу, убиты 24 человека, тринадцать из них — дети! Немецкие дети, игравшие в городском парке! Боже! Сегодня все считают, что немцы начали бомбить Англию в отместку за некие бомбёжки Берлина. Экая чепуха! На самом деле в основу пропагандистского обоснования бомбёжек Англии легла бомбёжка Фрайбурга, пепел тринадцати убиенных немецких младенцев стучал в немецкую грудь и требовал отмщения. Проблема только была в том, что англичане Фрайбург не бомбили, несколько бомб, упавших на него, были бомбами, сброшенными по ошибке немецкими самолётами, вылетевшими на бомбёжку объектов на французской территории! Доктор Геббельс хлеб свой ел не даром. Даже и промашки немецкой стороны он умудрялся вывернуть себе на пользу, он был человеком умным и циничным и пропаганда в его исполнении была такой же, да ещё и с неожиданным для англичан залихватством, с вывертом и с перехлёстом. Англичане от такого нахальства поначалу даже растерялись, они не ожидали, что кто-то будет применять против них их собственные наработки, они привыкли к чужой лени и косности, и очень неприятным сюрпризом для них явилось открытие, что кто хочет учиться, тот — учится. И поворачивает выученное против них.
Ну, а дальше — понеслась душа в рай. «Вдоль обрыва, по над пропастью.» В ушах засвистело.
14 мая (четыре дня прошло, как началось немецкое наступление) и — voila! — голландское правительство бежит в Англию, заявив, что оно «не хочет оказаться в ситуации, когда ему придётся капитулировать», какая великолепная формулировка, тут даже и не знаешь, то ли смеяться, то ли плакать. Голландцы прекращают сопротивление, командующий голландской армией генерал Винкельман сдаётся. В тот же день немцы совершают совершенно бессмысленный акт — во время воздушного налёта на Роттердам разрушено до двадцати тысяч домов, погибших — около тысячи. Англичане, правда, тут же заявляют, что погибло девять тысяч человек, но за прытким Геббельсом они пока угнаться не могут. Уже не они, уже немцы задают новые высоты пропагандистскому искусству.
В тот же день, 14 мая, британские королевские ВВС несут тяжёлые потери — при атаке на немцев, наводивших мосты в районе Седана, англичане теряют 45 самолётов из 109, принимавших участие в налёте.
15 мая потери английских самолётов достигают цифры 100, в течение 72 часов англичане потеряли половину размещённых во Франции лёгких бомбардировщиков Бэттл и Бленхейм.
Ранним утром 15 мая Черчилля будят, «вставайте, граф, вас ждут великие дела!», и приглашают новоиспечённого премьер-министра к телефону, на проводе — глава французского правительства Поль Рейно, спешащий порадовать союзника — «мы побеждены, фронт у Седана прорван…» «Ах!» На следующий день, 16 мая, американский посол во Франции, Уильям Буллитт, отправляет в Вашингтон телеграмму — «если не произойдёт чуда, французская армия будет уничтожена». Хотя война вроде бы продолжается, но всем уже всё ясно. Выслушав, что им пишут из Парижа, англичане понимают, что положение спасти уже не удастся и Черчилль в тот же день, после экстренного заседания Кабинета, отправляет письмо Рузвельту с просьбой о поставке 50 эсминцев, «нескольких сот» самолётов, зенитных орудий и… стали (у немцев Швеция есть, а у англичан Швеции нет), кроме этого Кабинет сообщает американской стороне, что для него был бы желателен «продолжительный визит» кораблей американского ВМФ в порты Ирландии. В качестве ответной услуги Лондон (пока что у него есть чем расплачиваться, но это ненадолго) предлагает американцам пользоваться британской военно-морской базой в Сингапуре.
15–16 первый массированный налёт англичан на нефтеперерабатывающие и сталелитейные заводы в Руре. Результат, однако, нулевой.
16 мая англичане, чтобы не оказаться окружёнными, начинают отходить к западу от Брюсселя.
18 мая немцы берут Антверпен. Во Франции они подходят к Амьену. Прорыв во французской линии обороны достигает примерно 80 километров в ширину, немцы хлынули туда, темпы немецкого наступления достигают 50 километров в день.
18 мая и рак с клешнёй тут, как тут — Муссолини выступает с заявлением — «Италия является союзником Германии и она не может оставаться в стороне, когда на кон поставлена судьба Европы.»
Во Франции маршал Петэн назначен вице-премьером Франции, генерал Вейган сменяет Гамелена на посту главнокомандующего французской армией. На первый взгляд, французы пытаются выправить положение, но это только на первый взляд, в той обстановке смена главнокомандующего привела лишь к тому, что на двое суток было прервано управление войсками. Франция не хотела воевать, низы не хотели, а верхи не могли, или низы не могли, а верхи не хотели, неважно, поворачивать можно и так, и этак, но на поверхности оставалось именно это — Франция воевать не хотела.
Всё, что делали французы, они делали не так, too slow, too little, too late. Они распыляли свои силы тогда, когда нужно было их собрать в кулак, они наступали тогда, когда нужно было отступать и даже отступали не тогда и не там. Они отдавали противоречивые приказы, потом отменяли и их, они согласовывали свои действия с англичанами, однако, когда приходило время действовать, они не предпринимали ничего. Больше всего это походило на саботаж.
Немцам казалось, что не только их глаза, но и их ощущения их обманывают, почти все офицеры немецкой армии прошли через западный фронт Первой Мировой, они помнили совсем других французов, а тут, а тут… И смех и грех.
Сегодня, уводя наш взгляд от позорнейшей «Битвы за Францию», нам рассказывают небылицы про сверхгероическое «Сопротивление», про дурацких «маки», рассказывают какую-то чепуху, а в действительности было вот что, тогдашний мир обошла вот эта, усилиями современной пропаганды забытая фотография:
Это пьяные французские солдаты, сдающиеся в плен немцам. Они веселятся, задумка удалась. Франция обманула Англию.
Пока во Франции бедной идёт война и грохочут, по меткому выражению интеллигентного поэта-самоучки, сапоги, и птицы французские ошалело туда сюда летают, пока французы, завидя немцев, тянут в гору руки, выпив перед тем для храбрости стаканчик «шабли», точно такого же, что продавалось на разлив толстыми тётками в замурзанных белых халатах во времена достопамятные на юге России из бочек, ничем не отличавшихся от бочек из которых в Москве продавали летом квас, и стоило это «шабли» целых 17 копеек за полный гранённый стакан, вернёмся-ка мы к нашим старым знакомцам, вернёмся к герцогу и герцогине Виндзорским, они ведь, пока происходят все эти события, живут там же, во Франции и живут неплохо, ничего так себе живут, мы с вами так жить не будем.
