День выдался на редкость ясный, светило вечернее, но довольно яркое солнце. В стан горцев прибыл Грамов. Шамиль попросил его взять 35 мюридов, пленниц с детьми, его сыновей Кази–Магомеда и Мухаммеда–Шеффи и отвести их всех на 250 метров за реку. Туда же Шамиль предлагал привести его сына Джамалутдина, кого‑либо из офицеров и для сопровождения их 35 солдат. Грамов согласно кивнул и двинулся первым. За ним тронулись арбы с княгинями, 16 пленных грузин, 35 мюридов во главе с сыновьями Шамиля. Кази–Магомед ехал на белой лошади, в белой черкеске и белой папахе. Мюриды представляли собой нечто вроде гвардии, это были самые отчаянные бойцы Шамиля, все они имели наградные знаки — звезды и круглые пластинки из золота или серебра. Одеты мюриды были также богато. Вся эта группа производила сильное впечатление.
Когда горцы дошли до назначенного места за Мичиком и остановились, Грамов поскакал к своим. Вскоре с противоположного берега отправились Джамалутдин, князь Чавчавадзе, барон Николаи и 35 человек штуцерных. За ними следовали 16 пленных горцев и две фурштадские повозки с деньгами.
Вдруг кто‑то из мюридов не выдержал и, чтобы поскорее увидеть вблизи сына Шамиля, пришпорив коня, помчался навстречу. Но их поняли правильно.
Мюриды поцеловали руку Джамалутдину. Через минуту подъехали и остальные во главе с Кази–Магомедом. Братья горячо обнялись. В это время мюриды опустили ружья дулами вниз и запели: «Ла–Иллах–ил–аллах».
Затем началось прощание. Расставались тепло, как родные. Князь Чавчавадзе, бывшие пленницы и их люди уехали на свой берег. Едва горцы повернули к себе, как из толпы бросился к Джамалутдину 16–летний юноша. Джамалутдин догадался, что это его младший брат Мухаммед–Шеффи. И на этот раз стояли мюриды, опустив ружья и отдавая почести. Проехав немного, Джамалутдин заметил отца, который сидел под зонтом. По бокам, поджав ноги по–турецки, на коврике сидели два пожилых человека, видимо, какие‑то важные люди. Позади на легком ветру колыхалось большое знамя с серебряными надписями из Корана. Когда до Шамиля оставалось шагов 30. Джамалутдину подвели вороного коня. Глаза Шамиля загорелись: он увидел, с какой легкостью сын оказался в седле. Джамалутдин так же легко спрыгнул и медленно подошел к отцу. Они обнялись и долго стояли так. По лицу Шамиля текли слезы, но он их не стеснялся и не вытирал. Все понимали важность минуты. Никто из пяти тысяч всадников не шелохнулся, а пели свое «ла илла–ха». Освободившись из объятий отца, Джамалутдин стал по правую сторону от него. Тут только Шамиль заметил четырех русских офицеров, стоящих поодаль.
— Кто они такие? — спросил имам. Грамов ответил, что офицеры провожали его сына. Шамиль велел передать свою благодарность. Расставаясь, Джамалутдин обнялся с товарищами. К этому все отнеслись с пониманием. Человек 50 мюридов провожали офицеров за реку Мичик.
Джамалутдин снова прыгнул в седло и поехал рядом с двумя своими братьями. Подъезжая к войскам, он обратил внимание на их строгие боевые порядки. У каждого отделения имелось свое знамя. Командиры находились перед фронтом и держали ружья в правой руке. На правом фланге всей кавалерии можно было увидеть две пушки. Позади них на нескольких арбах — снаряды. Джамалутдину это очень понравилось. Но когда по команде начальников мюриды произвели несколько перестроений, а в заключение устроили скачки с джигитовкой, сын Шамиля пришел в восторг. После всего этого наибы и младшие командиры получили возможность поздравить сына Шамиля с благополучным возвращением. Он отвечал улыбкой и отдавал честь. Через час войска углубились в лес, праздник кончился, начались суровые будни.
… В России не переставали интересоваться судьбой Джамалутдина. Но сведения, поступавшие из владений Шамиля, были скупы. Говорили, что сын имамй совершил путешествие по Дагестану и Чечне, посетил свою родину Гимры, поднимался на Ахульго, заходил в Ашильту, откуда была родом его бабушка по отцу — Баху–Меседу. Джамалутдину разрешалось поступать так, как ему заблагорассудится, только одного у него просил отец — жениться на дочери чеченского наиба Талгика — молоденькой девушке. После гибели легендарного наиба Шамиля Ахверды–Магомы чеченцы стали менее послушными. Чтобы их нового наиба связать с собой родственными узами, и нужен был этот брак. Джамалутдин выполнил просьбу отца. Шамиль просил его взять в свои руки административное управление краем, но сын не проявил интереса и желания заняться этим.
Джамалутдин быстро вспомнил аварский язык и теперь иногда беседовал с отцом в свободное время. Рассказывал ему о России, тамошних порядках, о железной дороге, заводах, фабриках. Он говорил, что победить такую страну, как Россия, невозможно, она слишком огромна, и людей в ней более 100 миллионов.
— А мы не стараемся победить Россию, — отвечал Шамиль, — мы хотим, чтобы нас оставили в покое.
Джамалутдин иногда отправлял письма знакомым в Россию. Шамиль не противился этому. Сын читал также русские книги, журналы. И это разрешал отец. Однажды Джамалутдин пригласил к себе Хаджи–Али из Чоха и предложил перевести с арабского на аварский язык Коран. Ученый боялся имама, но сын его уверял, что не только берет ответственность на себя, но и щедро вознаградит за работу. Хаджи–Али сделал перевод двух первых сур Корана; получилось как будто неплохо. Затем ученый и Джамалутдин отнесли перевод самому Шамилю. П. К.Услар писал, что будто имам также похвалил работу и сказал, что оба они делают богоугодное дело, но что война с врагами Дагестана еще богоугодней, и пусть Хаджи–Али и Джамалутдин сейчас обращаются скорее к сабле, чем к перу.
Насколько нам известно, старший сын имама после возвращения на родину ни в одной военной операции не участвовал, впрочем, его, кажется, никто и не заставлял.
Джамалутдин был в смятении. Оторванный от привычной жизни, от друзей, невесты, он не знал, что делать. Он вернулся на родину, к отцу, к братьям, к бабушке Баху, которая нянчила его в далеком детстве. Но успокоение не приходило. Шамиль предложил ему поехать к брату Кази–Магомеду в Карату, где был удивительно чистый воздух, чудесная природа. Джамалутдин прожил некоторое время в Анди, затем с женой переехал в Карату. Еще в дороге он почувствовал недомогание. Здоровье его стало ухудшаться.
И вот однажды (это было в 1857 году) в Хасавюрт к командиру Кабардинского полка князю Дмитрию Ивановичу Святополк–Мирскому прибыл человек от Шамиля и сказал, что известный русским сын имама — Джамалутдин в крайне тяжелом состоянии. Немедленно полковник потребовал к себе лучшего врача Хасавюрта хирурга Пиотровского. Врач стал расспрашивать о проявлениях болезни. Из рассказов мюрида стало понятно, что у Джамалутдина чахотка. Это была страшная болезнь по тем временам. В тот же день Пиотровский приготовил лекарства, подробно объяснил, как их принимать, и отправил посла имама обрцтно. «Если будет надобно, — сказал врач на прощание, — я приеду».
А по Дагестану уже катился слух, будто Джамалутдину в России дали отраву медленного действия. И сколько тот ни говорил о нелепости этой выдумки, никто не верил ему. Джамалутдин с досады кусал губы и даже плакал. Только после долгих объяснений братья Кази–Магомед и Мухам–мед–Шеффи все же согласились, что слухи не имеют под собой почвы.
Через некоторое время в Хасавюрте снова объявился тот же мюрид — Джамалутдину стало очень плохо. Пиотровский, ни на минуту не задумываясь, взял аптечку, инструменты и с разрешения начальства выехал в горы. Когда русский врач прибыл в Карату, его повели к сакле, у дверей которой ходил часовой. В комнате, где лежал больной, почему‑то было темно, хотя еще был день. На столе горела свеча, едва освещая простую железную кровать. Джамалутдин спал, но от шума проснулся, обрадовался приезжему. Сейчас же были сдернуты простыни с окон, открыты двери. Свежий воздух заполнил комнату. Доктор оставался в Карате три дня, но изменить что‑либо он уже не мог. Дни сына Шамиля были сочтены. Рядом с умирающим находилась юная жена, дочь Талгика. Глубокой осенью, в октябре 1857 года, Джамалутдина не стало. Там же, в Карате, его предали земле. Опять отца не было рядом: кризис в стране и тяжелые бои в Салаватии отвлекли его. Борьба горцев шла к закату. Французский романист А. Дюма писал: «Шамиль нашел своего сына как бы для того, чтобы снова потерять, но уже безвозвратно».
КАЗИ–МАГОМЕД
Второй сын Шамиля появился на свет в 1833 году. Ему дали имя 1–го имама — Кази–Магомеда. Этот ребенок стал любимцем отца. Забегая вперед, скажем, что и Кази–Магомед всю свою жизнь, в радости и горе, был рядом с отцом. Шамиль с детства готовил его к сражениям. В 1846 году, во время похода на Акуша, 14–летний Кази–Магомед уже сражался рядом со взрослыми.
В 1850 году погиб наиб Каратинский — Турач. На Совете Шамиль заговорил о том, что хорошо бы на место покойного назначить его сына. Так и решили. Кази–Магомеду тогда едва исполнилось 18 лет. Все понимали, что это несправедливо, хотя бы потому, что в той же Карате было много известных 1йему Дагестану людей, которые с успехом могли бы заменить погибшего Турача. Но спорить с имамом не стали.
