1579. Воспользовавшись тем, что основные русские силы были задействованы в Ливонии, польский король Стефан Баторий неожиданно осадил Полоцк. Город продержался всего несколько недель, потом гарнизон сдался. Иные ненавистники Грозного не упускают случая вновь лягнуть «безумного тирана», который по извечной своей подозрительности без всяких на то оснований назвал руководивших защитой Полоцка воевод изменниками…
Так вот, после сдачи Полоцка означенные воеводы - Телятевский, Волынский и Раков - практически моментально… перешли на службу к Баторию и получили от него большие суммы денег. Более того, то же самое произошло с частью гарнизона.
И что же, не было никакой измены? Ну да, романтики могут предполагать, что Баторий щедро наградил деньгами трех воевод и часть гарнизона «просто так», за красивые глаза. Велел их выстроить, умиленно оценил их выправку, бравый вид и орденские колодки, воскликнул: «Орлы! Соколы!» и распорядился зачислить к себе на службу, да еще золотом осыпать. А бравые вояки как ни в чем не бывало денежки взяли и на службу пошли без малейшего внутреннего сопротивления, опять-таки восхищенные бравым видом коронованного мадьяра…
Дурная какая-то романтика получается, совершенно нереальная. Гораздо разумнее считать, что все-таки были и измена, и предательство, что воеводы с подчиненными денежки получили как раз за умышленную сдачу крепости. Естественно, после этого на Руси оставаться они опасались, вот и пошли на службу к Баторию…
Я привел только самые звонкие примеры - а более мелких столько, что считать устанешь…
Но все эти субъекты, вместе взятые, даже Владимир Старицкий, по большому счету - мелочь пузатая. Разговор в этой главе пойдет о князе Андрее Михайловиче Курбском, которого смело можно назвать предателем и изменником номер один за всю историю России.
Сравнивать его попросту не с кем. Даже генерал Власов недотягивает - потому что подобных генералов у Сталина, пожалуй что, можно насчитать не одну сотню. А Курбский во многих отношениях уникален. Еще и оттого, что со временем превратился в фигуру культовую, фигуру знаковую, если пользоваться самой современной терминологией. Еще в девятнадцатом веке ему без всяких на то оснований создали имидж стойкого и последовательного борца с «тиранией Грозного», олицетворявшего своей персоною стремление к свободе, демократии и правопорядку. Позже, уже в советские времена, Курбского подняли на щит всевозможные диссиденты, усмотрев в нем «первого диссидента», «первого правозащитника на Руси», символ, олицетворение, буревестника, сокола свободы…
В кратком изложении сложный, устоявшийся, тщательно разработанный миф выглядит следующим образом: бывший член Избранной рады князь Курбский вынужден был покинуть Россию, чтобы не стать очередной безвинной жертвой безумного тирана. Обосновавшись в Речи Поспо-литой он до самой смерти своей вел неустанную борьбу с российским произволом, своими яркими публицистическими памфлетами бичуя и клеймя тиранический строй, обличая Грозного как душителя свобод всего русского народа и кровавого палача. Началось это, повторяю, не вчера: еще Добролюбов считал Курбского «первым русским либералом»…
Увы, при ближайшем рассмотрении перед нами предстает далеко не столь романтическая и прогрессивная фигура. Точнее говоря, вовсе не романтическая и ничуть не прогрессивная. «Первый диссидент» - на самом деле всего-навсего яростный и страстный (и в том, и в другом ему не откажешь, как и в изрядной начитанности) защитник тех самых отживших феодальных порядков, против которых всю жизнь боролся Грозный. Защитник боярских вольностей, переходящих в беспредел. Все остальное - дешевая демагогия.
Но давайте по порядку. Только факты…
Итак, князь Андрей Михайлович Курбский, очередной Рюрикович, потомок бывших ярославских удельных князей, еще один знатнейший магнат, способный при удачных обстоятельствах претендовать на московский престол (и не без оснований). Почти ровесник царя Ивана Васильевича, друг детства, многолетний соратник, бессменный член Избранной рады…
Он был всего двумя годами старше царя - в год бегства к полякам, 1564-м, князю исполнилось 36 лет. Однако он в то время после роспуска Избранной рады не канул в безвестность, как другие, и уж безусловно не угодил в опалу: царь назначил его главным наместником всей занятой русскими Ливонии и главнокомандующим имевшихся там русских войск. Как видим, ни о каком недоверии не может быть и речи: на подобные посты не определяют тех, кому доверяют мало…
Бегство наместника и главнокомандующего за границу вовсе не связано с какими бы то ни было грозящими ему неприятностями.
Все обстояло гораздо более прозаично и очень грязно: князь вступил в тайную переписку с польским королем Сигизмундом Августом и недвусмысленно выразил намерение «передаться» полякам. Генерал Власов по крайней мере (что, конечно, его не оправдывает) был предварительно взят немцами в плен, а уж потом скурвился. Курбский затеял измену, пребывая на вершине власти, по собственной инициативе. Все равно как если бы к наступающим немецким войскам перебежали из Москвы Молотов, или Жуков, или Берия…
Тайная переписка продолжалась полтора года: князь, как базарная торговка семечками, ожесточенно и старательно торговался над условиями своего перехода. Продешевить он никак не хотел и за пятак продаваться не собирался - Рюриковичи, знаете ли, стоят дороже, товарец первосортный…
Понемногу дело сладилось. В Юрьев-Дерпт князю тайком отправили не простую цидульку, а составленные по всем правилам грамоты с большими королевскими печатями, подписанные королем и скрепленные подписями высших официальных лиц: князю гарантировали и «королевскую ласку», и нешуточные материальные блага (впослед-
ствии все эти документы и многие другие, касавшиеся Курбского, прекрасным образом сохранились в польских архивах и были опубликованы, что подпортило имидж «политэмигранта»).
Курбский драпанул неожиданно и второпях. Оснований для бегства, обставленного в лучших традициях романов Дюма (под покровом ночной тьмы спустился со стены по веревке), у князя, в общем, не было: никто его ни в чем пока что не подозревал, тянувшаяся полтора года тайная переписка осталась незамеченной тогдашней русской контрразведкой. Надо полагать, у Курбского, как у множества других предателей и до, и после него, не выдержали нервы, и он пошел «на рывок»…
Впрочем, никак нельзя сказать, что он бежал в совершеннейшей панике и спешке. С собой он прихватил двенадцать сумок с добром и все деньги, какими располагал. А денег по тем временам было с избытком, сумма по тогдашним понятиям грандиозная: 30 золотых дукатов, еще 300 не уточненных по названию «золотых», 500 серебряных германских талеров и 44 русских рубля. Откуда дровишки? В те времена на Руси обращались только русские же деньги, иностранная валюта хождения не имела совершенно. Оказывается, хитрый князь еще за год до побега взял в Печорском монастыре крупный заем, который, конечно же, не собирался возвращать. Но и монахи могли располагать исключительно русской монетой. Остальное импортное золото и серебро, можно говорить с уверенностью, либо было награблено в Ливонии, либо получено в качестве аванса и путевых расходов от поляков (или и то, и другое).
Упаковав добро и денежки, Курбский с двенадцатью верными людьми темной ночью пустился в путь. Жену с малолетним сыном он, между прочим, оставил в Юрьеве…
К утру он добрался до первой «заграницы» - ливонского замка Гельмет, где «поборника свободы» ждал пренеприятнейший сюрприз: тамошние немцы, заслышав звяканье денежек, отобрали у Курбского все до копеечки (да так никогда и не вернули).
Это гораздо позже немцы стали считаться символом законопослушания и честности, а в те времена, да еще в дурдоме под названием Ливония они особой честности не проявляли. Вдобавок Курбского, словно мелкого воришку, сволокли к местному начальству, которое его тщательно допросило (протокол тоже сохранился в рижских архивах).
Потом, правда, отпустили, и Курбский, бормоча под нос разные нехорошие слова, отправился дальше, в город Вольмар. Там вольмарские немцы исправили ошибку своих гельметских земляков, польстившихся только на деньги: отобрали у князя и его людей, лошадей и барахлишко, а вдобавок сняли с Курбского и богатую лисью шапку, а в ответ на его протесты предложили, надо полагать, жаловаться куда-нибудь, если есть такая охота…
Ну разумеется, в тогдашних условиях жаловаться на ливонцев можно было только Господу Богу…
Вот таким и прибыл Курбский к своим друзьям-полякам: чуть ли не голым и босым. Поляки его утешили, напоили, накормили, а потом, как в таких случаях водится, пришли неприметные люди из столь же неприметной конторы, достали перышки и попросили вспоминать все, что только на ум придет…
