Курбского не пришлось понукать. Он сам, с превеликой охотой, вывалил тогдашним польским спецслужбистам всю секретную информацию, какой только располагал, - а знал он немало, в силу и последнего занимаемого поста, и многолетней близости к царю. Между делом он выдал полякам всех ливонских деятелей, ориентировавшихся на Москву (он сам с ними, как наместник и главнокомандующий, вел тайные комбинации), - а потом заложил и всех известных ему русских разведчиков при королевском дворе.
Король Сигизмунд-Август, надо отдать ему должное, перебежчика пожаловал жирно: предоставил Кревскую старостию (нечто вроде русского уезда), десять сел с примерно 4000 гектаров земли, город Ковель с тамошним замком и 28 сел на Волыни. Это была, в общем, не просто плата за предательство: изменникам обычно платят гораздо меньше. Сыграла свою роль самая что ни на есть классовая солидарность, хотя в те времена таких слов и не знали: Курбский был свой. Знатный ясновельможный пан, Рюрикович (то есть дальний родственник короля Сигизмунда Ягеллона, поскольку Ягеллоны тоже происходили от Рюриковичей). По тогдашним неписаным правилам следовало обойтись с таким перебежчиком очень даже душевно…
Впрочем, в щедрости поляков явно просматривались и корыстные мотивы: они связывали с Курбским очень большие надежды - бывшая правая рука царя и все такое прочее!
Однако поляки крупно прокололись, что поняли очень быстро. Курбский, как бывает со всяким предателем, из кожи вон лез: уже в следующем году он участвовал в походе литовского войска на Полоцк, а потом во главе отряда в пятнадцать тысяч человек вторгся в русскую Великолуцкую область, где сжег и разорил не только тамошние деревни, но и несколько монастырей (что выглядит особенно умилительно на фоне писаний иных авторов, которые представляют Курбского «защитником православия»).
По его совету король Сигизмунд стал посылать гонцов к крымскому хану Девлет-Гирею и натравливать его на Русь, после чего хан в 1565 г. устроил набег на Рязань.
Но никаких таких особенных выгод поляки от Курбского и его усилий не дождались. Поход на Полоцк провалился, Великолуцкое разорение осталось обычным разбойничьим рейдом, а Девлет-Гирея перехватили под Рязанью и расколошматили боярин Алексей Басманов с сыном Федором…
Полякам стало окончательно ясно, что овчинка выделки не стоит. Не получилось от Курбского особенной выгоды, хоть ты тресни… А потому поляки к нему охладели и держали лишь в качестве этакого внештатного консультанта по русским делам (без официальной должности, чина и жалованья).
Курбский перед королем бил себя в грудь и кричал, что обязательно всех раскатает. Пусть только ему дадут тридцать тысяч войска, и он непременно возьмет Москву, а Грозного приведет на аркане. Если поляки ему не верят, патетически восклицал князь, пусть они его прикуют цепями к телеге и окружат конвоем, он и при таких стесненных условиях будет командовать армией, и Москву возьмет, и Грозного сцапает! (Все документы, прилежно запечатлевшие этот бред, и сегодня хранятся в архивах.)
Но поляки уже сообразили, что представляет собой «ценное приобретение», и прекрасно понимали, что тридцатитысячная армия Москву не возьмет - да, пожалуй, и все войско королевства не управится. Князя вежливо отправили восвояси, и он, разобиженный на весь белый свет, засел в своих владениях.
Вот тогда-то он и принялся марать бумагу много и старательно. Как впоследствии будут поступать подонки вроде Гордиевского, Калугина и массы других, калибром помельче. По тому же шаблону. Всякому предателю и изменнику, понятное дело, как-то неудобно признаваться, что перебежал он из шкурных мотивов, - гораздо выгоднее себя представить убежденным борцом с «тоталитарной системой», с коммунизмом, с советской властью.
Точно так и Курбский, идейный предшественник всей этой сволочи, стал уверять всех и каждого, что Россию он покинул с самыми благородными целями: его, жертву политических репрессий, едва не казнил по надуманным обвинениям тиран и параноик Грозный - вот и пришлось, скрепя сердце, отправиться в эмиграцию. Князь исписывал кипы бумаги, выставляя себя борцом с произволом и тиранией, певцом свободы - а Грозного, естественно, палачом и сатрапом…
Вот так и возникла знаменитая переписка Грозного с Курбским, с которой читатель может ознакомиться в Приложении. По моему личному убеждению, коротенькие писульки Курбского - дешевая демагогия, с которой Грозный разделался обстоятельно и аргументированно. Однако всякий вправе иметь свое мнение - переписка приведена целиком, флаг в руки…
Как и полагается брехуну и демагогу, Курбский то и дело проговаривался. Рассуждения о том, что он болеет за свободу всего русского народа, стенающего под пятой царя-тирана, появляются от случая к случаю и выглядят притянутыми за уши. Основной упор Курбский делает как раз на защиту той самой «старины», никем и ничем не ограниченных вольностей боярских, с которыми боролся Грозный. Грозный ему ненавистен именно тем, что поломал старые порядки и лишил бояр прежнего всевластия. Те, кто превозносят Курбского как «первого диссидента» и «певца гражданских свобод», такое впечатление, попросту не читали его опусов (как, впрочем, обстоит дело и с защитниками Радищева, фигуры жуткой).
И уж безусловно, не знакомы с подробным жизнеописанием Курбского в Польше. А оно заслуживает самого пристального рассмотрения. О человеке в первую очередь свидетельствуют не его словеса, а поступки, которые сплошь и рядом находятся в решительном противоречии со словами…
Так вот, в Польше Курбский вел себя как закоренелый феодал-крепостник, ухитряясь перещеголять тамошних вельможных панов (а это, сразу отмечу, сделать было непросто, поскольку означенные паны-магнаты произвол чинили фантастический и тягаться с ними было трудновато…)
Фокус в том, что предусмотрительный король польский не в «полное и безраздельное владение» дал Курбскому все вышеперечисленные земли, а назначил его не более чем королевским управляющим - разница, согласитесь, такая же, как между понятиями «государь» и «милостивый государь». Но Курбский высокомерно не обращал внимания ни такие юридические тонкости: князь он или нет?!
Для начала он самовольно присвоил сам себе титул «князя Ковельского». Живет в Ковеле? Живет. Значит, князь!
Звание «старосты Кревского» он опять-таки носил совершенно незаконно - тут уж виноват польский король, опять-таки совершивший беззаконие: по тогдашним литовским законам, старостой, главой «староства» (волости) не мог быть иностранец, Рюрикович он там или кто еще…
Но Курбский, как уже говорилось, плевал на законы. Начал вести себя в Ковельской волости, как полновластный хозяин, который захочет - помилует, а захочет - казнит.
Против чего тут же стало выступать местное население. Потому что состояло не только из крестьян (действительно бесправных), но и из городских жителей (мелких шляхтичей, горожан-мещан, еврейских общин), надежно защищенных как Магдебургским правом, так и королевскими привилегиями. По старой русской боярской привычке всех «кормленщиков» Курбский попытался было ввести «чрезвычайные налоги» - но жители платить не стали, а пошли жаловаться и в городской магистрат, и королевским чиновникам, на что по закону имели полное право…
Обломившись, Курбский принялся рэкетировать ковельских евреев. Когда они платить отказались, он захватил нескольких, велел вырыть во дворе замка яму, налить туда воду, вывалить корзину пиявок и посадить туда евреев - пока не выложат денежки, морды жидовские…
Дело опять-таки пошло в суд, а потом стало предметом разбирательства в Люблинском сейме, то есть областном парламенте. Буйная шляхта в Польше была все же не всесильна. Над своими «хлопами», крестьянским «быдлом», она могла издеваться безнаказанно, но вот свободные люди-горожане свои права знали назубок и отстаивать их умели…
Князя позвали на сейм. Самое трагикомическое, что Курбский, похоже, искренне не понимал, почему на него накинулись. Обложил население незаконными поборами? Так он же местный князь, имеет право! Евреев держит в пруду? Так то ж жиды! Какой там борец за свободу и демократию… Одно слово - феодал в худшем смысле этого слова…
Так ему и не втолковали, как ни пытались, что в Речи Посполитой существуют писаные законы, что вольные горожане, поляки они или евреи, находятся под охраной этих законов, и никто не имеет права изгаляться над ними так, как это делает Курбский. Князь смотрел на своих оппонентов, как баран на новые ворота, и твердил одно:
– Я же князь! А они кто!?
В конце концов сейм, ничего от князя не добившись, апеллировал к королю. Тот отправил Курбскому два указа: одним прямо запрещал тиранить евреев и прочих горожан, а другим напоминал: все имения князю даны лишь в пожизненное владение, пока он служит короне, а после смерти Курбского они отойдут в казну. Правда, «классовая солидарность» и тут не пропала: король уточнил, что, если у Курбского будет наследник мужского пола, имения отца он все же получит. Рюрикович не мог не порадеть Рюриковичу…
