Основной Закон Российской Империи, действовавший до 1917 года, был обнародован самим императором Павлом Петровичем в день его коронации.
Но этот или подобный ему акт был составлен еще 4 января 1788 года от имени наследника престола и супруги его великой княгини Марии Федоровны, и подписан ими. Девять лет будущий император разрабатывал и шлифовал этот закон, который представлял собой уникальный юридический документ, безукоризненный с формально-правовой точки зрения. Он вобрал в себя глубинный смысл неписаных правил наследования, сложившихся на Руси в течение многих столетий. В этом акте центральное место занимает обоснование: «Положив правила наследства, должен объяснить причины оных. Они суть следующие: дабы Государство не было без Наследника. Дабы Наследник был назначен всегда законом самим. Дабы не было ни малейшего сомнения, кому наследовать. Дабы сохранить право родов в наследовании, не нарушая права естественного, и избежать затруднений при переходе из рода в род».
В статье 28 Основного Закона говорится, что «наследие Престола принадлежит прежде всех старшему сыну царствующего Императора».
В последние годы царствования Екатерины II «порядок был изгнан отовсюду и власть отдельных персон подменила закон. К беспорядкам привыкли по давности. Казна была пуста, рубль обесценен. Везде застой, страсть к наживе. Сенат и суды погрязли в казнокрадстве, взятках, волоките. В армии — упадок дисциплины, распущенность, пьянство. Солдат разворовывали для личных нужд и обирали».
«Временщики, куртизаны, ласкатели превратили государство в гнездо своих прихотей…» Главным орудием правительства становится многочисленное чиновничество, наступает эпоха усиленного развития бюрократизма. «От канцлера и до последнего протоколиста все крало и все было продажно, — писал Пушкин. — Таким образом развратная государыня развратила свое государство».
С присущей ему энергией Павел I берется за наведение порядка, и прежде всего в армии. «Всюду стеснение власти отдельных начальников и усиление роли учреждений, — пишет Ключевский. — Главнокомандующие обязаны были каждые две недели доносить императору о состоянии войск, губернаторы — о состоянии губерний». В губернии направляются специальные ревизии с исключительными полномочиями. Полным ходом идет регламентация работы различных учреждений. По всем губерниям рассылается инструкция, в которой говорилось: «…чиновник, какого бы звания и класса ни был, никуда на малейшее время без дозволения Правительствующего Сената не отлучался». А оберпрокурор Сената потребовал, «чтобы присутственные места в бумагах изъяснялись самым чистым и простым слогом, а высокопарных выражений избегали». Идет ломка всего екатерининского, отжившего и отживающего. В основе ее — максимальная централизация, предельное усиление императорской власти.
Чрезвычайная интенсивность законодательства, беспрерывная ломка, реорганизация, новшества, перемены — важные черты павловского стиля.
«Получив доклад об злоупотреблениях в Вятке 12 апреля 1800 года, государь отрешил от должности всех чиновников Вятской губернии, — пишет сенатор Лопухин. — Позже несколько смягчился и помиловал сравнительно невиновную казенную палату, а также некоторых лиц, только что вступивших в службу».
В каждом уездном городе перед присутственными местами во избежание злоупотреблений поставлены были виселицы, на которых вешали за лихоимство не чиновников, а их имена. Страх, внушенный императором чиновникам империи, «имел благодетельные последствия», — считает просвещенный А. Чарторыйский. «…Боясь, чтобы злоупотребления, которые чиновники позволяли себе, не дошли до сведения императора и чтобы в одно прекрасное утро без всякого разбора дела не быть лишенными места и высланными в какой-нибудь из городов Сибири, они стали более обращать внимания на свои обязанности, изменили тон в обращении к подчиненным, избегали позволять себе слишком вопиющие злоупотребления…»
«Никогда законодательство не шло таким ускоренным темпом, может быть, даже при Петре I, — читаем у Ключевского, — перемены, новые уставы, положения, на всё новые точные правила, всюду строгая отчетность». За время царствования Павла I было издано 2179 законодательных актов, или в среднем 42 в месяц. При Петре I — 3296, или 8 в месяц, при Екатерине II — 5943, или в среднем 12 в месяц.
Лица, «относившиеся с благоговением» к покойной императрице, постепенно удаляются от должностей. К концу царствования Павла насчитывалось 20 тысяч отставных офицеров и чиновников.
«Мысль о водворении порядка и справедливости в управлении, в судах постепенно перерабатывалась в другую — в уничтожение следов предшествующего царствования; очевидно, больше хлопотали о том, чтобы преобразовать, чем улучшить; лишь бы все шло по-новому, а не так, как прежде, — вот что стало задачей внутренней преобразовательной деятельности», — писал Ключевский.
Даже Герцен был вынужден признать, что «тяжелую старушечью удушливую атмосферу последнего екатерининского времени расчистил Павел».
В отличие от Екатерины II, которая не вмешивалась в несвойственные ей дела, отдавая их в ведение фаворитов или умелых инициативных начальников, Павел стремится вникать во все, еще более увеличивая свою непосредственную власть. Ростопчин, ведавший иностранными делами в марте 1800 года, с горечью писал Воронцову в Лондон: «Вы должны раз навсегда иметь в виду, что государь ни с кем не говорит о себе, ни о делах; он терпеть не может, когда с ним разговаривают, он приказывает и требует беспрекословного исполнения своих приказаний. Вряд ли он в состоянии скрыть от себя, как далек он от того, чтобы быть любимым. Вы называете меня министром, я же не более чем секретарь».
«Однажды возражали императору Павлу по поводу принятого им решения и упомянули о законе, — пишет историк Шильдер. — «Здесь ваш закон», — крикнул государь, ударив себя в грудь».
Французский генерал Дюмурье, победитель при Вальми и Жемаппе, изменивший революционной Франции, несколько дней в качестве гостя проживал в Петербурге. «В бытность свою в Петербурге несколько дней сряду Дюмурье не был у развода, — пишет декабрист М. И. Муравьев-Апостол. — Павел неотлагательно требовал от всех генералов, своих и чужих, чтобы они являлись ежедневно к разводу. Когда наконец Дюмурье явился, Павел, подозвав его, сказал гневным голосом: «Генерал, я несколько дней не видел вас на параде». — «Государь, я навещал вельмож вашей империи». — «Генерал, знайте, что вельможами у меня только те, с кем я говорю, и только на то время, пока я с ними говорю».
* * *
На вопрос, кто будет иметь доступ к государю с просьбами, ответил: «Все-все подданные и мне равны, и всем равно я государь».
В. Ключевский
«Вскоре после вступления государева на престол разнеслась повсеместная молва, что в самые первые уже дни его царствования обнародовано было в Петербурге, что государь, желая всем подданным своим доставлять возможнейшее правосудие и покровительствовать всем от всяких обид и несправедливостей, дозволяет всякому приходить к самому себе с просьбами словесными и письменными и что для выслушивания первых и принятия последних назначено будет по два дня в неделю и часы, в которые всякому к нему приходить свободно…»
А вот свидетельство современника полковника Саблукова. Речь идет о знаменитом желтом ящике. «Спустя несколько дней после вступления Павла на престол во дворце было устроено обширное окно, в которое всякий имел право опустить свое прошение (в окне был установлен ящик). Оно помещалось в одном из коридоров, и Павел хранил у себя ключ от комнаты, в которой находилось это окно. Каждое утро в седьмом часу император отправлялся туда, собирал прошения, собственноручно их помечал и затем прочитывал их или заставлял одного из своих статс-секретарей прочитывать их себе вслух. Резолюции или ответы на эти прошения всегда были написаны им лично или скреплены его подписью и затем публиковались в газетах для объявления просителю. Все это делалось быстро и без замедления. Бывали случаи, что просителю предлагалось обратиться в какое-нибудь судебное место или иное ведомство и затем известить его величество о результатах этого обращения».
«Первейший любимец, первый сановник, знаменитый вельможа, царедворец и последний ничтожный раб, житель отдаленной страны от столицы равно страшились ящика», — говорил А. И. Тургенев.
«…Отзывался государь пред всеми публично, — писал А. Т. Болотов, — что он, во время государствования своего, не будет иметь у себя фаворитов и при себе особых таких людей, чрез которых доставляемы б были к нему от подданных просьбы; но он хочет принимать их сам и не доводить никого, чтоб по нескольку недель, месяцев или годов самых принуждено было того добиваться, как то бывало прежде…»
