Но Алексею Михайловичу по натуре требовался не помощник, а наставник, и скоро царь такого обрел – в делах не только государственных, но и духовных.
Патриарх Никон (1605–1681) считается одной из самых примечательных фигур всей российской истории, которой в наследство от него достались две трудные и даже «вечные» проблемы: украинский вопрос и церковный раскол. Если б не Никон, тишайший царь вряд ли решился бы на присоединение Малой Руси и тем более на церковную реформу. Относительно того, чего от этих двух деяний для страны вышло больше – блага или вреда, мнения историков расходятся, но это в любом случае были свершения эпохальные.
Знаменитый реформатор русской церкви по происхождению был не русским, а марийцем или, по другим источникам, мордвином (хотя на Руси в те времена все православные считались русскими) и по рождению не принадлежал к духовному сословию. Он родился в простой крестьянской семье, его мирское имя Никита Минов. Он рано лишился матери, а мачеха обходилась с ним так скверно, что мальчик перебрался в монастырь, где выучился грамоте и проникся истовой религиозностью. В монахи он, однако, не пошел, а в двадцатилетнем возрасте принял священнический сан. Попом мог быть только человек женатый, и у Никиты действительно появилась семья: жена, трое детей. Молодой священник выделялся среди провинциального духовенства красноречием, он стал местной знаменитостью, и московские купцы-богомольцы пригласили его жить в столице. Там на Никиту обрушилось страшное несчастье: дети умерли один за другим. Набожный священник воспринял эту беду (довольно обычную во времена повальной детской смертности) за знак свыше. По уговору с женой оба совершили постриг и навсегда расстались. В тридцать лет Никита стал Никоном и перебрался из столицы на север.
Из-за неуживчивого характера и чрезмерной экзальтированности чернец вечно конфликтовал с братией. Так продолжалось до тех пор, пока он не стал игуменом собственной обители, где уже никто не мог противостоять его властной натуре. Молва о вдохновенном настоятеле далекого монастыря, который ежедневно кладет по тысяче земных поклонов и обязательно перечитывает от корки до корки весь Псалтырь, постепенно расширялась, и, когда игумен Никон в 1646 году оказался по каким-то делам в Москве, царь пожелал увидеть святого человека. Беседа произвела на семнадцатилетнего Алексея огромное впечатление, он не захотел отпускать Никона обратно и дал ему место архимандрита столичного Новоспасского монастыря, где находилась усыпальница Романовых. С этих пор у царя вошло в привычку раз в неделю, по пятницам, встречаться с пастырем ради душеспасительных разговоров, на которые Никон был великий мастер. В 1648 году государь добился для своего любимца высокой должности митрополита Новгородского, однако очень скучал по нему и три года спустя вызвал его обратно.
Патриарх Никон. Прижизненный портрет
В 1652 году после смерти патриарха Иосифа освободившееся место по настоянию государя досталось его «собинному другу». К тому времени влияние Никона на Алексея было уже безраздельным. В государстве появилась новая власть, еще более высокая, чем царская, и Никон наглядно это всем демонстрировал.
Он согласился принять патриаршество лишь при условии, что царь и бояре поклянутся во всем его слушаться, «яко начальника и пастыря и отца краснейшаго» – и это невероятное требование было торжественно исполнено в Успенском соборе.
Не меньшее впечатление на современников произвел обряд возвращения в столицу мощей митрополита Филиппа Колычева, некогда убитого по приказу Ивана Грозного. Никон заставил Алексея написать покойному мученику письмо с извинениями от лица царской власти, которая никогда еще ни перед кем не винилась. Тем самым как бы признавалось, что авторитет церкви выше царского венца.
Никона тоже стали именовать «великим государем», и владыка земной должен был склоняться перед владыкой духовным. На несколько лет в стране воспроизвелась ситуация тридцатилетней давности, когда фактическим правителем при живом царе Михаиле был патриарх Филарет.
Все самые главные, исторические решения Алексеева царствования были приняты в сравнительно короткий период, когда делами заправлял Никон.
Это был человек властный и страстный, одержимый жаждой свершений, но не умеющий предвидеть их последствия. «Он скучал покоем, – пишет Ключевский, – не умел терпеливо выжидать; ему постоянно нужна была тревога, увлечение смелою ли мыслью или широким предприятием, даже просто хотя бы ссорой с противным человеком. Это словно парус, который только в буре бывает самим собой, а в затишье треплется на мачте бесполезной тряпкой».
Никон отворил не один, а несколько «ящиков Пандоры»: ввязался сначала в украинскую смуту, затем в войну с Польшей, потом со Швецией, а одновременно еще и затеял перекраивать русское православие. Последствия этих резких и малообдуманных начинаний пришлось расхлебывать уже преемникам чрезмерно энергичного патриарха.
Менее масштабные инициативы Никона, как правило, тоже приводили не к тем результатам, которых он добивался.
Одним из первых актов нового патриарха была борьба с бедствием, принявшим на Руси катастрофические размеры, – народным пьянством. Никон стал пионером на тернистом пути ограничения виноторговли. Сократили число винных лавок, постановили продавать «по бутылке в одни руки», запретили «разлив и распив»; в посты и по воскресеньям алкоголем вообще не торговали. Как известно из истории, подобными мерами проблему алкоголизма решить невозможно. Не получилось это и в России. Пьянство перемещалось из легальной зоны в подпольную, и никакими жестокостями искоренить это зло было нельзя, а казна не могла обходиться без легких «водочных» денег. После падения Никона все ограничения пришлось отменить.
Обратный эффект дала и другая благочестивая затея Никона. Тревожась за вред, который наносит русской религиозной чистоте общение с басурманами, патриарх решил их изолировать от москвичей и устроил нечто вроде гетто за городской границей, в Заяузье. Там неправославные чужестранцы должны были жить кучно, за оградой. В результате под Москвой возник европейский городок, существующий по собственным установлениям и являющийся вечным соблазном для любознательных россиян – прежде всего из высшего сословия. Со временем в эту западню попадется юный Петр Алексеевич, которому захочется переобустроить по образцу Немецкой Слободы всю свою державу.
В пору всемогущества Никона царь ни в чем не смел ему перечить. Во время отлучек Алексея из столицы (а они бывали долгими – например, в военное время) патриарх уже и официально брал на себя всю полноту власти.
По сути дела, это была попытка изменить принцип государственного устройства, заменить самодержавие на теократию. Но никакому преобразователю произвести подобную операцию, покушающуюся на самое основу «ордынской» модели, конечно, было не под силу. Ситуация, в которой церковная власть повелевала, а царская подчинялась, не могла сохраняться долго.
В отсутствие царя Боярская дума должна была повиноваться патриарху; распоряжался он и работой приказов – и, в отличие от пассивного Алексея Михайловича, вмешивался во всё. Нечего и говорить, что боярство да и многие церковные иерархи относились к Никоновой диктатуре враждебно. Власть временщика держалась только на царской привязанности и слабохарактерности.
Но Никон умудрился сам перепилить сук, на котором сидел. Непомерное самомнение и порывистая вспыльчивость в конце концов привели его к конфликту и с царем.
Повод для изначальной ссоры был вроде бы ерундовым. Летом 1658 года в Москве принимали грузинского царевича Теймураза. Во время торжественного прохода по Кремлю придворный, расчищавший путь для процессии и, по обычаям того времени, лупивший палкой всех, кто загораживал дорогу, по случайности (а возможно, и нарочно, ибо царские слуги не жаловали никоновских) огрел патриаршего дворянина. Тот возмутился: как-де ты смеешь, я состою на службе у великого государя патриарха. Окольничий сказал, чтоб он не чванился, и ударил еще раз.
Обиженный побежал жаловаться патриарху. Тот написал письмо царю, требуя наказать виновного. Алексей не любил никого наказывать и, по привычке уклоняться от неприятных разговоров, решил пока не встречаться с рассерженным Никоном. Должно быть, бояре, давно уже ждавшие чего-то подобного, истолковали это по-своему либо же специально решили обострить размолвку. Князь Юрий Ромодановский, посланный к патриарху с поручением, вдруг заявил, что Никону писаться «великим государем» негоже, ибо в стране великий государь один – царь. Если это была провокация, то она превосходно удалась. Никон в сердцах сделал большую глупость: принародно, в соборе, объявил, что снимает с себя сан.
