областях побережья, неподалеку от границы с Россией, правительство предпринимало попытки заселить пустующие земли, завозя крестьян из России, но даже там их количество было минимальным.
Одной из наиболее существенных причин такого несколько легкомысленного отношения России к этому региону было опустошение, постигшее его по время Великой Северной войны. Города, представлявшие несомненный интерес для Санкт-Петербурга как источники дохода, чрезвычайно пострадали. В крупнейших городах Эстонии: Тарту, Таллине, Нарве и Пярну— осталась лишь часть населения. Тарту (Дерпт) так и не восстановил своего довоенного населения, составлявшего до последних десятилетий XVIII в. около 2 тыс. человек, а Таллин вернулся к довоенным показателям (около 11 тыс. человек) только в 1782 г. В Ливонии население Риги в 1719 г. составляло около 8800 человек, однако оно крайне пострадало от чумы, случившейся в этом году, и в 1728 г. составило около 6100 человек. Так как этот город был наиболее экономически активным на новых территориях, к 1760 г. его население составляло около 14 тыс. человек, а к 1782 г. — уже 24 500; однако процесс восстановления занял почти два поколения. Многие сельские регионы также обезлюдели, что, разумеется, оказало негативное влияние на доходы земельной аристократии. Таким образом, Империя приобрела не столько территории, находящиеся на стадии экономического подъема, со значительной долей городского населения, сколько земли, существенно пострадавшие от депопуляции. Восстановление могло осуществиться только благодаря активным усилиям уцелевшего населения, использующего любые возможности, которые давала новая ситуация.
Россия как навязчивый сосед
Договор 1721 г. не повлиял напрямую на статус других балтийских территорий — Речи Посполитой, герцогства Курляндского и Земгальского, а также Инфлянтов (бывшей Польской Ливонии). Речь Посполитая номинально оставалась независимым политическим образованием. Герцогская династия в Курляндии и ее земельная аристократия продолжали признавать польского короля своим сувереном, а Инфлянты по-прежнему управлялись из Кракова и Вильнюса. На картах этого периода указанные земли отображались с границами, отделявшими их друг от друга внутри Речи Посполитой, а также указывались их границы с бывшими ливонскими территориями, подчиняющимися России. Однако это не отражало реального положения вещей, поскольку во время Северной войны, и еще более — в последующие десятилетия, Романовы находили различные способы вмешательства в развитие этих земель, иногда по прямой просьбе польских монархов, а иногда действуя тайно. Российские политические лидеры считали Речь Посполитую и входящие в нее земли, как минимум, частью сферы своих интересов. В то же время существующие границы уважали все; так, например, генерал-губернатор Лифляндии Георг Браун (1762–1792), высказывался о крепостных, переселившихся из Лифляндии в Курляндию, как о бежавших «за границу».
На протяжении десятилетий после Северной войны множество нарушений границы на побережье — беглыми крепостными, всякого рода мигрантами, менявшими место жительства по экономическим причинам, торговцами и воинскими подразделениями — лишь в редких случаях успешно контролировались правительствами соответствующих территорий. Но даже в этих условиях южные территории побережья оставались отличимыми друг от друга, учитывая их этническую, лингвистическую и религиозную специфику. К середине XVIII в. население Великого княжества Литовского состояло в основном из полонизированных литовских магнатов, несколько менее ополяченного дворянства (шляхты) и крестьян, говоривших на литовском языке. Правящий слой Курляндского герцогства составляли немецкая по происхождению династия и класс землевладельцев, которые были балтийскими немцами, тогда как большинство его населения составляли крестьяне, говорившие по-латышски. Правящие круги Инфлянтов состояли из ополячившихся землевладельцев, происходивших из балтийских немцев, и других землевладельцев — поляков по происхождению; крестьянство же здесь говорило на диалекте латышского языка. Существовали и религиозные различия: литовские земли были в основном католическими, курляндские — в основном лютеранскими, а в Инфлянтах жили представители обеих конфессий с преобладанием католической. Среди представителей этих преобладающих религиозных групп обнаруживались вкрапления православных и иудеев — и те и другие жили в то время в особенно большом количестве в Инфлянтах и Великом княжестве Литовском, в отличие от Курляндского герцогства, Ливонии и Эстонии. Неудивительно, что количество иудеев в Речи Посполитой было значительным, учитывая то, что на протяжении долгого времени их охотно принимали (в основном из экономических соображений) как в Великом княжестве, так и по всей объединенной стране. По оценкам, ко второй половине столетия (1764–1766) количество иудеев в объединенном государстве составляло около 750 тыс. человек (около 5,3 % всего населения), при этом около 210 тыс. из них жили в Великом княжестве Литовском (4 тыс. в Вильнюсе и около 2 тыс. в Каунасе). Эти цифры подчеркивают малое число евреев на северных землях побережья, включая Инфлянты.
После Северной войны монарх Речи Посполитой продолжал носить титул польского короля и великого князя литовского, но разделение польских и литовских территорий постепенно переставало быть столь четким на протяжении второй половины XVII в., и этот процесс продолжался в следующем столетии. Идея независимого Литовского княжества — равноправного партнера Польши — продолжала существовать среди литовских магнатов и дворянства и периодически вновь активно пропагандировалась в политических целях; концепция эта находила подкрепление в том, что в Литве до сих пор существовали собственное законодательство и специфические, присущие только ей институты управления. Однако культурное и лингвистическое ополячивание литовских землевладельцев существенно уменьшило видимость этого разделения извне. Для других стран Центральной и Западной Европы объединенное Польско-Литовское государство стало просто Польшей, а литовский язык, на котором говорило множество простых людей в этом государстве, воспринимался как один из множества «крестьянских наречий», существовавших в Польском королевстве. Оба партнера по Люблинской унии также чувствовали разлагающие последствия отсутствия централизации — иногда обе эти территории даже назывались дворянскими республиками, — в то время как абсолютные монархии Европы были способны действовать быстро и решительно. Между польским королем, магнатами и дворянством, собиравшимися на национальное шляхетское представительное собрание — сейм, и аналогичные региональные собрания — сеймики, шли беспрерывные конфликты по таким вопросам, как военные предприятия монарха, королевские доходы и доходы отдельных регионов, а также административные назначения. Требование единогласного голосования по любому вопросу — пресловутое liberum veto — в этих представительных органах легко приводило к бездействию и разрушению планов монарха.
Эти внутренние конфликты продолжались и во время Северной войны, и в течение десятилетий после ее окончания. Король Польши и великий князь литовский Август II Сильный во время войны пригласил на свои земли русских, чтобы с их помощью укрепить собственные позиции в борьбе со шведскими захватчиками и своими внутренними врагами. Однако российские войска не были склонны охотно и полностью покинуть эту землю. Русский царь Петр I обещал Августу II после окончания войны власть над Шведской Ливонией, но обещания своего не сдержал. Позже, на протяжении своего долгого правления, длившегося до 1733 г., Август не раз жалел о некогда принятом им решении; аналогичные чувства испытывал и его сын и преемник Август III (как и отец, являвшийся королем Саксонии). Август III был избран на трон
