— Он был добрый человек, — говорил Филарет [346], — только с некоторыми особенностями в мнениях религиозных. Мы ему говорили: сколько прекрасных вещей, которые бы можно было напечатать с пользой для других, не касаясь особенностей религиозных. Но он отвечал: всякая птица своим голосом Бога хвалит.
И Лабзин хвалил Его, как умел. В разговорах своих он обнаруживал такой широкий объем христианской религии, «которого я, — говорит M.А.Дмитриев [347], — и не подозревал, такое согласие частей, такую связь духовного мира с вещественным, о каких я не только не имел ни малейшего понятия, но до чего даже и не подозревал возможности проникнуть и воображением, не только разумом. A его разум представлял все это просто и ясно, и основывал все на законах необходимости, и на законе, соединяющем видимое с невидимым, земное с небесным. Итак, думал я, есть наука религии — это для меня было большое открытие».
Поучения Лабзина были назидательны и открывали свет многим, в особенности молодому поколению, воспитывавшемуся под его наблюдением и руководством. Таковы, например, известные художники: Солнцев, Витберг и другие, образовавшиеся в школе Лабзина и всегда с благодарностью о нем вспоминавшие.
— Суждения Лабзина, — говорил лютеранин Витберг, — об обрядах греко-российской церкви имели на меня большое влияние, и я решительно увидел, что ежели для церкви обряды нужны, то они всего лучше в греческой церкви [348].
Многим он открыл путь к познанию Бога и истинного христианства, и его «Сионский Вестник» если не уничтожил, то значительно пошатнул влияние вольтерианства и энциклопедизма в русском обществе. Он возбудил любовь к чтению книг духовного содержания и к изучению основ истинной религии, ограничивавшейся прежде одним заучиванием текстов Священного писания, без понимания их внутреннего смысла и значения. В статьях «Сионского Вестника» ощущалась теплота чувства, и в них многие находили обильную пищу для души и сердца.
Конечно, как Лабзин, так и его последователи заблуждались во многом, но пока существует род человеческий, ошибки неизбежны. Каждый век имеет свои особые заблуждения, ему одному присущие, и напрасно мы стали бы утешать себя в непогрешимости перед судом потомства. Быть может, и нас упрекнут за односторонность, за мелочность и прозаичность жизни и слишком большое поклонение золотому идолу. Правильность человеческих поступков и мысли выясняется только постепенно, с годами, и притом с разных сторон и разными путями. На каждом из этих путей мысль оставляет частицы правды, которые в общей совокупности приближают нас к истине. Она одна, но способы достижения ее различны, разнообразны и часто сопряжены с увлечениями. He был изъят от этих увлечений и А.Ф.Лабзин; но, окончив свою литературную деятельность, он, конечно, вполне мог разделить слова, написанные в память его М.А.Дмитриевым:
Всю жизнь он верен был учению Христову,
Как веровал, так жил,
И, братьям путь открыв к Спасителеву слову,
Он запад дней своих страданьем освятил.
Об этом страдании нам и остается сказать несколько слов.
VII.
Болезнь А.Ф.Лабзина и влияние ее на последующую его деятельность. — Происшествие в академии художеств. — Увольнение Лабзина от службы и ссылка на жительство в Сенгилей. — Жизнь в Симбирске. — Кончина.
Усиленные труды при издании периодического журнала, испытанные огорчения и весьма крупные неудовольствия сильно расстроили нервы А.Ф.Лабзина, и он стал страдать падучей болезнью. — «Двоекратно случившиеся со мной нечаянные припадки, — писал он A.Н.Оленину [349], — угрожающие самой моей жизни и тем опаснейшие, что они приходят внезапно, без всякой предшествующей телесной болезни, чем свидетельствует, что причина оных гнездится в самой душе, — побуждают меня уважить совет медиков и просьбы моего семейства, чтобы испытать перемену климата и образа жизни и устранением от дел дать успокоенному духу поправить и телесные мои силы и для того с наступающей весною отправиться к водам».
Прося отпуска на полгода, с сохранением содержания, Лабзин прибавлял, что по ограниченности средств он может поехать или на Андреопольские воды г.Кушелева, в Тверскую, или на Семеновские г.Нощокина в Московскую губернию.
Письмом от 12 марта 1819 года A.Н.Оленин уведомил Лабзина, что ему разрешен отпуск не только с сохранением содержания, но что государь пожаловал ему сверх того три тысячи руб. на путевые издержки [350].
Отпуск и лечение водами не улучшили однако же здоровья Лабзина; припадки усиливались и учащались, нервы, под влиянием слагавшейся обстановки, все более и более расстраивались.
Во внутренней политике государства стал замечаться поворот в противоположную сторону; издание религиозно-мистических книг подвергалось преследованию, секты — гонению, и в 1822 году последовало запрещение масонских лож. Всем начальствующим лицам поручено было отобрать от подчиненных им лиц сведения, кто и к какой ложе принадлежал и взять подписку, что ни к какому тайному обществу на будущее время принадложать не будет. Оленин собрал всех членов академии художеств, и Лабзин приехал в собрание после чтения Высочайшего указа. Президент хотел повторить чтение, но приехавший объявил, что указ ему известен, и передал свою подписку [351].
— Что тут хорошего? — спрашивал при этом Лабзин. — Сегодня запретили ложи, а завтра принудят в оные ходить. Ложи вреда не делали, а тайные общества и без лож есть, вот y Кошелева тайные съезды, и кн.Голицын туда ездит. Черт их знает, что они там делают.
В этих словах слышится мнение, противное тому, что несколько лет назад Лабзин писал кн.Голицыну по поводу тех же масонских лож. Но противоречие легко объясняется болезнью Лабзина, его нервно-возбужденным состоянием, вызванным переменой обстоятельств, лишавших его возможности продолжать религиозно-миссионерскую деятельность. Нервное расстройство и подозрительность настолько развились в нем, что в A.Н.Оленине, старавшемся сделать ему только добро, Лабзин видел своего личного врага по одному тому, что он не сходился с ним в мнениях.
«Он (A.Н.Оленин), — писал Лабзин кн.Голицыну [352], — главный тайный мой враг, ибо, по явности, мы не только никогда с ним не ссорились, ниже разлада какого между нами не было, — а только потому, что y нас и правила и сентименты разные и что я в 23-хлетнюю мою бытность при академии успел заслужить, что меня и учащие и учащиеся, и начальствующие и подчиненные до последнего служителя, женщины и ребенки в академии все любят и уважают. A о нем едва ли найдется одна душа, которая бы, если дана будет совершенная свобода, без страха отозвалась довольною. Примером сему может служить наш эконом, креатура его, им определенная, который едва ли долго останется без меня в академии, также и некоторые другие. Ho A.Н.(Оленин) есть враг не одному мне, а и всем тем, которые в академии некоторый вес имеют. Для подпоры себе он приманил Мартоса, обещал ему, сказывают, мое место в академии».
Все это, конечно, слова желчного и раздраженного человека, каким был Лабзин под конец своей жизни. Услышав стороною, что президент намерен сделать публичное собрание в академии художеств, Лабзин говорил ему, что в этом году академии нечего представить публике, и он не видит необходимости созывать собрания.
— Какая же цель будеть нашего нынешнего собрания? — спрашивал он. — В 23-х летнее мое служение, академия, сообразуясь со всеми учебными заведениями, дающими ежегодно публике отчет в успехах своих воспитанников, также представляла свой отчет каждый год. Как предмет ее — изящные художества, то мы не приглашали публики на экзамены в грамматике, математике, истории, географии и проч., а собственно в художествах. Для того академия ежегодно отворялась, и зрению каждого представлялись работы ее учеников, а также и самых художников, буде кто желал свое произведение представить публике. Академия исполняла сие сверх обязанности своей, ибо по уставу от нее требуется, чтобы она делала сии выставки через два года в третий, а она делала их ежегодно, не считая преступлением закона сделать более повеленного. Прежде мы отличали и поощряли тех воспитанников, которые так пристращались к художеству, что в праздничные дни и в гулевые часы предпочитали заниматься лучше своими работами, нежели гульбою и резвостями. Так сформировались y нас Егоровы, Шебуевы, Варники; а ныне самая склонность молодых людей к художествам вменяется иногда им в порок и почитается за ослушание.
Выслушав эти слова A.Н.Оленин решил, что вечером 13 сентября собрание будет не публичное, а чрезвычайное, в которое будут приглашены только почетные любители и члены.
