В герои национального движения Глинский не годится. Homo novus, почти выскочка в княжеско-вельможной среде, он не мог быть носителем старых традиций. Человек огромной энергии, натура честолюбивая и с широким размахом, смелый авантюрист и превосходный организатор, знаток военного дела, Глинский в момент борьбы за существование и положение сумел, однако, использовать те связи, какие имел в русской магнатской среде, и те антагонизмы, которые разъедали Литовско-Русское государство, чтобы раздуть свое личное дело в большое движение, с трудом подавленное правительством Сигизмунда.
Известно, что род Глинских вел себя от какого-то татарского князька Лексы, выехавшего из Орды на службу Витовта. От Витовта Глинские получили вотчины в Переяславщине (Глинск) и в этом родовом гнезде обрусели, приняв православие. Двух Глинских встречаем в раде Свидригайла.
Но крупное значение Глинские получили, ненадолго, только благодаря князю Михаилу Львовичу. В молодых годах он поехал учиться за границу, на Запад, и там принял католицизм. Долго жил при дворе императора Максимилиана (который его не забыл и позднее: когда Михаил Львович очутился в московской темнице, хлопотал за своего питомца), служил при дворе курфюрста саксонского, побывал в Италии и Испании. Изучив досконально современное военное искусство, став человеком европейского образования, Глинский возвращается в Литву и сразу занимает видное место при дворе Александра. Личное влияние его на великого князя было поистине огромно, и он пользуется этим, чтобы как homo novus в вельможной среде укрепить свое положение рядом связей и отношений, возвышая с помощью великого князя свою родню и своих знакомцев с Руси.
Так определяется позиция Глинского в виленской правительственной среде. В годину резкого ограничения великокняжеской власти он — наперсник великого князя, эксплуатирующий и возбуждающий энергию его личной власти, часто наперекор раде. В виленском центре, литовском и католическом, он — опора возвышения людей с юга, из земель-аннексов, русских и — хоть сам католик — православных. Его враги вражду свою пояснили тем, что из-за него «rex possessiones et prefecturas, praeteritis ceteris optimatibus, ad unum Michaelem ac ad consanguineos eius Russios deferebat»[137].
Сам Михаил Львович стал «маршалком дворным», ближайшим лицом к великому князю, заведуя великокняжеским дворцом, брат его Иван — киевским воеводой, третий брат, Василий, — старостой берестейским.
Чуть не половину Литвы, уверяли противники, захватил Глинский через родственников, свойственников и приятелей своих. Для одного из свояков Глинского великий князь даже отнял вопреки привилею 1492 г. Лидское наместничество. Рада запротестовала, но Александр вторично нарушил ее права, приведя в исполнение опротестованное решение, а затем пошел и дальше, отняв Трокское воеводство у главного врага Глинских, пана Заберезинского. Дошло до того, что на съезд 1505 г. многие паны не приехали, опасаясь насилия со стороны Глинского, и подверглись великокняжеской опале.
Фантастическая карьера Глинского получала политический смысл, так как вызвала личную власть великого князя на борьбу против привилегий рады и неприкосновенности без суда воеводских и иных должностей-держаний. Понятно, что с этой карьерой Глинских связан крупный рост их владений и держаний. В их руках, кроме Глинска, — Путивль и Туров, ряд волостей и вотчин в Киевской земле, немало владений, разбросанных в других областях.
Из второстепенного южнорусского боярского рода они выросли в крупную силу, равную и даже превосходившую любой магнатский род.
Но все это держалось силой привязанности Александра и грозило рухнуть с его смертью. Связав Сигизмунда накануне избрания обязательством подтвердить свои привилегии, рада не замедлила восстановить его против Глинского. Михаил Львович потерял маршалковство и державы, брат его был переведен на низшее воеводство.
Глинский, чуя опалу, удаляется в свои отчины, завязывает сношения с Москвой и Крымом, готовя восстание.
В сношениях с Москвой, в стремлении привлечь на свою сторону русские княжие силы, Глинский выдвигает русские интересы, жалобы на притеснение православия. Вспомним, что он еще остается католиком. Наши источники не дают ясного ответа на вопрос о замыслах Глинского. Приписывали ему стремление завладеть великим княжеством Литовским, либо оторвать на московскую сторону пограничные области. Предполагают мечту — с помощью Москвы и татар создать для себя независимую власть над русскими землями Литовско-Русского государства.
Последнее подтверждается вполне определенно одним русским известием, которое давно напечатано, но, странным образом, не фигурирует в изложении историков, писавших о Глинском. Оно потом было тщательно затушевано в московских летописных сводах, как содержащее клятвенное обязательство московского правительства перед Глинским, которого потом не исполнили да, вероятно, с самого начала не собирались исполнять. Договор был заключен на том, чтобы Глинским вместе с великокняжескими воеводами воевати Литовскую землю
«и которые литовские городы возьмут и на тех градех сидети князю Ивану (Глинскому) с братьею, а великому князю в те грады не вступатися и на том на всем великого князя дьяк Губа Моклоков правду дал»{128}.
Московское войско пошло на Литву осенью 1507 г., а Глинский из Туровщины открыл наступление в феврале 1508 г. к северу, братья же его действовали в Киевщине, но сколько-нибудь широкой поддержки движение не встретило. За Глинскими русские земли не пошли.
Незначительной оказалась и энергия московских войск, а хана крымского и вовсе не удалось поднять. Видимо, союзники Глинскому не верили, опасаясь личных его целей. Только личная энергия Глинского сделала его восстание на мгновение опасным — Вильне и Ковну пришлось от него защищаться.
Почву для своего развития нашло восстание скорее в пассивности местных сил, которые если не стали за Глинского, то to не двинулись против него, заняв как бы выжидательную позицию. По-видимому, и Сигизмунд так думал. Конец 1507 г. застал его в Кракове. Отсюда он посылает против Глинского польское войско и сам идет с дворским полком. Литовские силы под начальством гетмана Константина Острожского присоединились к королю, и Глинскому пришлось отступать под защиту войск московских к Орше. Отступили за Днепр, а тут королевское войско вытеснило врагов из литовских границ.
Тем дело и кончилось. С Москвою был заключен 19 сентября 1508 г. вечный мир ценою уступки навеки того, что было уступлено по перемирию Ивану III за отказ Москвы от захватов этой войны. Сторонники Глинских получили право выезда, и потянулись за ними князья Друцкие, Одинцевичи, Жижемские, Козловские.
Пошло после ратификации договора с Москвой следствие, скомпрометировавшее ряд крупных вельмож, как Альбрехта Гаштольда, воеводу новгородского, маршалка Александра Ходкевича и др. Судили их король с панами-радой, но дело неясно, так как позднейшие известия (Кояловича) о лишении их рыцарской чести и конфискации их имений — прошение 1511 г. — весьма сомнительны.
Все дело Глинского — своего рода повторение истории «заговора князей» 1481 г., без глубокого общественного или национального значения. И сам же Грушевский, например, возводя его в значение «последней конвульсии украинско-белорусской аристократии», сознает, что перед ним — беспочвенное движение, «имевшее скорее фамильный, чем народный характер». Нет в нем даже «настоящей русской аристократии», и Грушевский заключает, что «недобитки русских княжих и панских родов помирились с второстепенной ролью в великом княжестве»{129}. Оно и понятно. Русская «аристократия» оставалась очень мало втянутой в общегосударственные интересы Литовско-Русского государства, живя местной жизнью.
Лишь польские отношения да смена правящих лиц интересовали ее в центре, а такие явления, как заговор 1481 г. или восстание 1507—1508 гг., были вызваны партийной борьбой в среде сил, влиятельных в виленской правительственной среде и дорожившей этим влиянием.
Если эти движения — «последние» конвульсии чего-либо, то разве старой удельности, того «литовского феодализма», о котором говорит Любавский. Это эпизоды, имевшие весьма мало влияния на ход внутренней эволюции Литовско-Русского государства. Движение Глинского — драматический эпизод, наибольшее влияние оказавший на ряд событий в отношениях Литовско-Русского государства и Москвы. С ним связано возобновление их борьбы после перемирия 1503 г., раньше чем истек срок перемирия, и непрочность «вечного мира», нарушенного уже в 1512 г.
Глинский глубже ввел московское правительство в понимание западных отношений, побудил его завязать сношения с Данией (не имевшие успеха) и с императором Максимилианом против Сигизмунда. Эти последние переговоры завершились союзным договором между московским и австрийским двором.
