Однако прошло еще два года, прежде чем власть стала открыто налаживать отношения с Церковью. В начале сентября 1943 года в Москву внезапно вызвали патриаршего местоблюстителя Сергия, митрополита Ленинградского Алексия и митрополита Крутицкого и Коломенского Николая. Предлог — но не причина встречи — был: Сталин хочет поблагодарить их за внесенные Церковью в фонд обороны 150 миллионов рублей. Однако причина была другая. В ходе беседы Сталин спросил: какие проблемы стоят перед Церковью. Проблем было много. Надо созывать Поместный Собор для выборов Патриарха, а в условиях войны собрать епископов со всех концов страны неимоверно трудно. Сталин тут же распорядился помочь с транспортом, задействовав военную авиацию. Дал добро на то, чтобы открыть закрытые храмы. Затем Сергий сказал о том, что у Церкви не хватает кадров священнослужителей и надо открывать духовные учебные заведения. И тут случилось неожиданное: Сталин вынул изо рта трубку и спросил: «А почему у вас нет кадров? Куда они делись?»
Эту историю любят приводить как пример сталинского фарисейства, но… основные репрессии против священников происходили еще до ежовских «чисток», в 20-е годы и в начале 30-х годов. И глава государства, совершенно не интересовавшийся тогда церковными делами, мог попросту о них не знать, как не знал он и о многом другом, находившемся вне поля его внимания.
Алексий и Николай смутились, но многоопытный Сергий, еще в то время, когда Сталин учился в семинарии, бывший уже ректором Петербургской духовной академии, сумел обернуть все в шутку. «Кадров у нас нет по разным причинам. Одна из них: мы готовим священника, а он становится маршалом Советского Союза».
Против семинарий Сталин тоже не возражал, сказав только: «История знает случаи, когда из духовных семинарий выходили неплохие революционеры! А впрочем, от них мало толку Вот видите, я учился в семинарии, и ничего путного из этого не вышло…»
Потом они пили чай, затем еще долго разговаривали о взаимоотношениях Церкви и государства. Беседа затянулась до трех часов ночи. К ее концу митрополит, который был намного старше хозяина кабинета, очень устал. Прощаясь, Сталин бережно свел Сергия с лестницы и сказал на прощание: «Владыко! Это все, что я могу в настоящее время для вас сделать». Надо знать церковную этику, чтобы в полной мере оценить этот жест: глава государства, поддерживающий под руку Патриарха. Ничего удивительного бы не было, если бы в это мгновение треснул Мавзолей и звезды посыпались с кремлевских башен…
И в завершение этой темы можно привести историю с родителями маршала Василевского. Маршал был сыном священника, но еще в 1926 году порвал связь с родителями, так же поступили и его братья. И вот как-то раз, после доклада о положении дел на фронте, Сталин спросил, помогает ли он материально родителям.
— Так вы со священником дела не имеете? — узнав об отношении Василевского к отцу, спросил Сталин. — Как же вы имеете дело со мной? Ведь я учился в семинарии и хотел пойти в попы.
— Вы, товарищ Сталин, Верховный Главнокомандующий.
— Вот что, — сказал тот уже серьезно. — Советую вам установить связь с родителями и оказывать им систематическую материальную помощь. Поезжайте к ним. Мы вас заменим на несколько дней.
Но самый большой сюрприз ждал маршала потом. Василевский узнал, что его отец регулярно получает анонимные денежные переводы. Старый священник был убежден, что посылает их именно Александр Михайлович, потому что суммы были не маленькие, а из всех его детей маршал был наиболее обеспеченным. Василевский не знал, что и думать.
Вернувшись в Москву, он доложил Сталину, что наладил отношения с отцом.
— Это вы правильно сделали. Но со мной вы теперь долго не расплатитесь, — и Сталин вынул из сейфа пачку почтовых переводов.
Конец истории, по правде сказать, напоминает апокриф. Но вот разговор со Сталиным относительно помощи родителям действительно имел место. Более того, через несколько лет тот посоветовал Василевскому взять овдовевшего отца к себе.
Откуда Сталин узнал всю эту историю? Сам маршал думает, что тут не обошлось без Б.М. Шапошникова. Но откуда бы ни узнал, отреагировал совсем не по-ленински…
По ходу войны все постепенно учились воевать — и Красная Армия, и ее генералы, и Верховный Главнокомандующий. Страна разворачивала свой колоссальный военный потенциал. Блицкриг у Гитлера не получился, и теперь время работало против Германии.
Особая тема — и особое направление дипломатии — взаимоотношения внутри стран антигитлеровской коалиции. Вынужденные хоть как-то участвовать в войне, правительства союзников пристально вглядывались и вслушивались, пытаясь понять: стоит ли помогать России. Есть ли в этом смысл? Ибо обязательства обязательствами, но зачем вкладывать деньги в помощь государству, которое вот-вот рухнет? Наша же задача была: получить от союзников как можно большую помощь. И в этом перетягивании каната очень многое зависело от самообладания и дипломатических талантов главы СССР. Много снято и написано о Тегеране и Ялте, однако менее известны встречи Сталина с представителями союзных правительств в Москве в 1941 — 1942 годах.
И что еще интересно: в воспоминаниях иностранцев-дипломатов присутствует как бы взгляд со стороны — взгляд людей, у которых нет ни особой любви, ни особой ненависти лично к Сталину, от чего едва ли был свободен кто-либо из советских людей, независимо от того, рабочий это или академик.
Еще в июле 1941 года, чтобы оценить обстановку, в СССР был направлен советник президента Рузвельта — Гарри Гопкинс. Этот человек оставил одно из интереснейших свидетельств о Сталине, которое он опубликовал позднее в журнале «Америкэн».
«Он приветствовал меня несколькими быстрыми русскими словами. Он пожал мне руку коротко, твердо, любезно. Он тепло улыбался. Не было ни одного лишнего жеста или ужимки… Он говорил так, как стреляли его войска, — метко и прямо. Казалось, что говоришь с замечательно уравновешенной машиной, разумной машиной. Иосиф Сталин знал, чего он хочет, знал, чего хочет Россия, и он полагал, что вы также это знаете. Его вопросы были ясными, краткими и прямыми. Как ни устал, я отвечал в том же тоне. Его ответы были быстрыми, недвусмысленными, они произносились так, как будто они были обдуманы много лет назад.
Никто бы не смог забыть образ Сталина, как он стоял, наблюдая за моим уходом, — суровая, грубая, решительная фигура в зеркально блестящих сапогах, плотных мешковатых брюках и тесном френче. На нем не было никаких знаков различия — ни военных, ни гражданских. У него приземистая фигура, какую мечтает видеть каждый тренер футбола. Рост его примерно 5 футов 6 дюймов (около 165 см. — Е.П.), а вес — около 190 фунтов. У него большие руки и такие же твердые, как его ум. Его голос резок, но он все время его сдерживает. Во всем, что он говорит, чувствуется выразительность.
Если он всегда такой же, как я его слышал, то он никогда не говорит зря ни слова. Если он хочет смягчить краткий ответ или внезапный вопрос, он делает это с помощью быстрой сдержанной улыбки — улыбки, которая может быть холодной, но дружественной, строгой, но теплой. Он с вами не заигрывает. Кажется, что у него нет сомнений. Он создает в вас уверенность, что Россия выдержит атаки немецкой армии. Он не сомневается, что у вас также нет сомнений».
О том, какое впечатление произвел на американца глава Советского Союза, косвенно можно судить и по тому, что Сталин показался ему более монументальным, чем был на самом деле, — у советских людей возникало совсем другое впечатление, они были как раз обычно поражены тем, что глава государства небольшого роста и рябой. Впрочем, Гопкинс не жил в окружении портретов и статуй, где «вождь народов» был изображен чуть ли не былинным богатырем. Что же касается впечатления, то результатом встречи как раз и была достаточно высокая оценка американским гостем не только главы СССР, но и возможностей самой страны, что было далеко небесполезно.
Несколько по-иному Сталин разговаривал два месяца спустя с руководителями американской и английской делегаций, прибывших Москву на совещание трех держав, —А. Гарриманом и лордом Бивербруком. После первой, ознакомительной встречи разговор зашел о конкретном объеме помощи. «Сталин казался нелюбезным, а по временам равнодушным и обращался с нами довольно жестко, — писал в отчете Гарриман. — Так, например, один раз обратился ко мне и сказал: „Почему это США могут дать мне только тысячу тонн стальной брони для танков, когда страна производит свыше пятидесяти миллионов тонн?“ Когда я попытался объяснить, как много времени нужно, чтобы увеличить производство этого сорта стали, он отмахнулся от этого, сказав: „Нужно только прибавить легирующие сплавы“. (Уж что-что, а вопросы оборонной промышленности глава СССР знал до мелочей! — Е.П.)… Столь же упорно он торговался и по вопросу других поставок».
