якобы распутным образом жизни. Да и в окончательном приговоре, как мы помним, обвинение в проституции стояло особняком, без всякого намека на колдовство, которое здесь вообще не упоминалось. Следовательно, у обвинения в проституции была своя, самостоятельная роль. Но какая?* * *
Решение пришло, как это часто бывает, совершенно случайно. В книге О.М. Фрейденберг «Поэтика сюжета и жанра» я натолкнулась на следующие размышления: «…подлинная семантика “блудницы” раскрывается в том, что она как и “спаситель”, связана с культом города и с победой как избавлением от смерти… Метафора “въезда в город”, которая соответствует выходу из смерти, прикрепляется к спасителям и спасительницам так же, как и метафора “взятия города”, “победы над городом”, “спасения города”; в целом ряде случаев въезд спасителя в город семантизирует производственный акт, метафорический вариант входа жениха в брачный покой. Поскольку “блуд” есть метафора спасения и блудница связана с городом, дальнейшее накопление и разворачивание тождественных образов становится понятным. Получает смысл культ Афродиты Гетеры, сакральное значение гетеризма вообще, специальное обращение к гетерам, когда нужно молиться о спасении, и культ Афродиты Порны… Далее закономерность этого сочетания подчеркивается тем, что и статуя Афродиты на Самосе сооружена гетерами, которые сопутствовали Периклу при осаде Самоса. В этом случае, как и в других, Порна и Гетера представляются связанными с военной победой» [463].
Тема блудницы-освободительницы города послужила исходным пунктом для моих дальнейших поисков. С одной стороны, никто никогда не сомневался в том, что главным свершением Жанны за всю ее недолгую политическую и военную карьеру стало снятие осады с Орлеана – последнего бастиона французской армии, последней надежды дофина Карла [464]. Захват его англичанами означал бы, по-видимому, их окончательную победу и конец Столетней войны, весьма трагический для Франции. Так, к примеру, считал Панкрацио Джустиниани, чье письмо, отправленное из Брюгге 10 мая 1429 г., открывало серию сообщений о Жанне д’Арк, собранных в «Дневнике» Антонио Морозини: «…если бы англичане взяли Орлеан, они очень легко смогли бы стать хозяевами Франции и отправить дофина в богадельню» [465]. Напротив, освобождение города изменило ситуацию в пользу будущего Карла VII и его соратников [466]. Последовавшие затем взятие других городов, коронация в Реймсе и, наконец, возвращение французского монарха в Париж – все это, в той или иной степени, было делом рук Жанны д’Арк [467]. С другой стороны, нет сомнения в том, что англичане пытались всячески принизить значение победы под Орлеаном. Возможно, именно с этим их стремлением стоило связать появление в списке д’Эстиве статей о проституции, опиравшихся на тему блудницы и города и призванных опорочить образ французской героини.
Так или иначе, но снятие осады с Орлеана действительно занимало в откликах современников событий центральное место. С кем только не сравнивали Жанну д’Арк весной – осенью 1429 г.! В письме, отправленном из Авиньона 30 июня 1429 г., Джованни да Молино проводил смелую параллель между французской героиней и Девой Марией: «И посмотрите, как Господь помог ему (дофину Карлу. – О.Т.): подобно тому, как посредством женщины, а именно Пресвятой Богородицы, он спас род человеческий, посредством этой чистой и непорочной девушки он спас лучшую часть христианского мира» [468]. Еще раньше, в мае того же года, Жан Жерсон в трактате De mirabili victoria прибегал к весьма неожиданной для парижского теолога аналогии с легендарными амазонками и с Камиллой, героиней «Энеиды» Вергилия [469]. Те же ассоциации приходили на ум и другому автору – неизвестному итальянцу, в июне – сентябре 1429 г. сообщавшему о недавних французских событиях: он сравнивал Жанну с Пентесилеей, царицей амазонок, Камиллой и Клелией, молодой римлянкой, захваченной в плен во время осады города этрусками, сбежавшей от них, переправившейся через Тибр и с радостью встреченной согражданами [470]. В июле 1429 г. Алан Шартье в письме, адресованном, возможно, Амедею VIII, герцогу Савойскому, или его сыну, сообщал: «Точно так же, как Троя могла бы воспеть Гектора, Греция гордится Александром, Африка – Ганнибалом, Италия – Цезарем, Франции, хотя она и без того знает много великих имен, хватило бы одного имени Девы, чтобы сравниться в славе с другими народами и даже превзойти их» [471], а в законченном 31 июля 1429 г. Ditié de Jeanne d’Arc Кристина Пизанская с восторгом отмечала, что ее героиня – главная военачальница французов, и силы у нее столько, сколько не было у Гектора и Ахилла [472].
Однако более всего Жанну д’Арк сравнивали, безусловно, с библейскими героинями: Деборой, Есфирью и Юдифью, причем подобные ассоциации возникли у современников задолго до похода на Орлеан. В начале марта 1429 г., когда Жанна только появилась в Шиноне и приближенные дофина Карла пытались понять, с кем они имеют дело, в письме Жана Жирара была впервые использована эта библейская аналогия: королевский советник видел определенное сходство в судьбах Жанны, Деборы и Юдифи [473]. Генрих фон Горкум, автор трактата De quadam puella, созданного примерно в тот же период, отмечал, что Жанна – как в свое время Дебора, Есфирь и Юдифь – спасет свой народ [474]. Откликаясь на снятие осады с Орлеана, Жак Желю, архиепископ Амбрена и сторонник дофина, заявлял, что Господь способен даровать победу даже женщине, «как видно на примере Деборы» [475]. Жан Жерсон сравнивал подвиг, совершенный Жанной, с «не менее чудесными» деяниями Деборы, св. Екатерины, Юдифи и Иуды Маккавея [476], а Кристина Пизанская считала, что она и вовсе превосходит их всех [477].
Уподобление Жанны д’Арк библейским героиням, вне сомнения, являлось одним из наиболее весомых аргументов в пользу ее миссии [478]: ни одна другая средневековая провидица никогда таких сравнений не удостаивалась [479]. Да и само снятие осады с Орлеана запомнилось надолго, а многими, как например Жоржем Шателеном, расценивалось как настоящее чудо [480]. Оно имело не только военное, но и политическое значение, поскольку доказывало законность притязаний Карла на французский престол [481].
Существовал, однако, еще один план восприятия – символический, относящийся, скорее, не к реальным событиям, но к истории идей, поскольку тема осажденного врагами города всегда оставалась одной из важнейших в размышлениях средневековых историков, теологов и моралистов. И знакома она им была в первую очередь из Ветхого Завета. А потому из трех библейских героинь, с кем сравнивали Жанну д’Арк – Деборы, Есфири и Юдифи, – наибольший интерес для нас представляет последняя, поскольку именно ее имя во все времена ассоциировалось не просто с военной победой, но со снятием осады с города. Для людей XV в., как отмечал Пьер Дюпарк, Жанна стала новой Юдифью, а Орлеан – новой Ветулией [482]. Любопытно, что в некоторых откликах на события мая 1429 г., например, в «Хронике Турне», Жанна сравнивалась исключительно с этой библейской героиней: «…в старые времена женщины, как Юдифь
