с риском, стал воспитателем Генриха Плантагенета Английского и отошел от истории.
Жильбер де ла Порре (1070–1154) справился с опасным делом более успешно. Он учился и преподавал в Шартре и Париже, стал епископом Пуатье и написал Liber sex principiorium, или Книгу шести принципов, которая на протяжении многих веков оставалась стандартным текстом по логике. Но его «Комментарий к Боэцию» утверждал, что природа Бога настолько превосходит человеческое понимание, что все высказывания о ней следует воспринимать как простые аналогии, и так подчеркивал единство Бога, что Троица казалась лишь фигурой речи.9 В 1148 году, хотя ему было уже семьдесят два года, святой Бернар обвинил его в ереси; он предстал перед судом в Осерре, сбил своих оппонентов с толку тонкими различиями и вернулся домой неосужденным. Через год его снова судили, он согласился сжечь некоторые отрывки, вырванные из его книг, но снова вернулся свободным человеком в свою епархию. Когда ему предложили обсудить свои взгляды с Бернаром, он отказался, заявив, что святой был слишком неопытным богословом, чтобы понять его.10 Гилберт, по словам Иоанна Солсберийского, «настолько созрел в либеральной культуре, что его никто не превзошел».11
Джон мог бы сказать это от своего имени, поскольку из всех философов-схоластов он обладал самой широкой культурой, самым живым духом и самым изящным пером. Он родился в Солсбери около 1117 года, учился у Абеляра в Мон-Сте-Женевьеве, у Вильгельма Коншского в Шартре, у Жильбера де ла Порре в Париже. В 1149 году он вернулся в Англию и служил секретарем у двух архиепископов Кентерберийских, Теобальда и Томаса а Бекета. Он выполнял для них различные дипломатические миссии, шесть раз посещал Италию и восемь лет находился при папском дворе. Он разделил изгнание Бекета во Франции и видел его убийство в своем соборе. В 1176 году он стал епископом Шартра, а умер в 1180 году. Это была полная и разнообразная карьера, в которой Джон научился сверять логику с жизнью, а метафизику воспринимать со скромностью атома, оценивающего космос. Возвращаясь к школам в более зрелом возрасте, он с удивлением обнаружил, что они все еще спорят о номинализме и реализме.
От этого вопроса никуда не деться. Мир состарился, обсуждая его, и на это уходит больше времени, чем цезари тратили на завоевание и управление миром….. С какого бы момента ни начиналась дискуссия, она всегда возвращается назад и привязывается к этому. Таково безумие Руфуса по поводу Невии: «Он ни о чем другом не думает, ни о чем другом не говорит; и если бы Невия не существовала, Руф был бы немым».12
Сам Джон решил вопрос просто: универсальное — это ментальное понятие, удобно объединяющее общие качества отдельных существ; Джон, а не Абеляр, предложил «концептуализм».
На лучшей латыни со времен писем Алкуина он написал историю греческой и римской философии — поразительное свидетельство расширения средневекового кругозора; «Металогикон», в котором логика облегчена автобиографией; и «Поликратик» (1159) с причудливым подзаголовком De nugis curialium et vestigiis philosophorum — «О глупостях придворных и приметах философов». Это первое важное эссе по политической философии в литературе христианства. В нем разоблачаются ошибки и пороки современных правительств, очерчивается идеальное государство и описывается идеальный человек. «Сегодня, — утешает он нас, — все покупается открыто, если этому не препятствует скромность продавца. Нечистый огонь скупости угрожает даже священным алтарям….. Даже легаты Апостольского престола не хранят свои руки чистыми от подарков, а порой в вакхическом неистовстве разъезжают по провинциям».13 Если верить его рассказу (уже цитировавшемуся), он сказал папе Адриану IV, что Церковь либерально участвует в разврате времени; на что папа, по сути, ответил, что люди будут людьми, как бы они ни были одеты. И Иоанн мудро добавляет: «В каждой должности Божьего дома [Церкви], когда одни отстают, другие прибавляются, чтобы исполнять их работу. Среди диаконов, архидиаконов, епископов и легатов я видел некоторых, которые с таким усердием трудились на жатве Господней, что по достоинствам их веры и добродетели можно было судить, что виноградник Отца был справедливо передан под их опеку».14 Гражданское правительство, по его мнению, гораздо более коррумпировано, чем духовенство; и хорошо, что Церковь, для защиты народа, должна осуществлять моральную юрисдикцию над всеми королями и государствами земли.15 Самые известные отрывки из «Поликратика» касаются тираноубийства:
Если князья мало-помалу отступают от истинного пути, то и в этом случае не следует сразу полностью низвергать их, а лучше терпеливо обличать несправедливость, пока наконец не станет очевидным, что они упорствуют в своих злодеяниях….. Но если власть правителя противится божественным заповедям и хочет заставить меня участвовать в ее войне против Бога, то я сдержанно отвечаю, что Богу должно быть отдано предпочтение перед любым человеком на земле….. Убить тирана — это не просто законно, но правильно и справедливо.16
Это была необычайно возбуждающая вспышка для Джона, и в более позднем отрывке того же тома он добавил: «При условии, что убитый не связан верностью тирану».17 Это была спасительная оговорка, ведь каждый правитель требовал от своих подданных клятвы верности. В XV веке Жан Пети защищал убийство Людовика Орлеанского, цитируя Поликрата; но Констанцский собор осудил Пети на том основании, что даже король не может осудить обвиняемого без вызова и суда.
Мы, «современные», не всегда можем согласиться с современниками, к которым принадлежал Иоанн в двенадцатом веке; время от времени он говорит то, что кажется нам чепухой; но даже его чепуха облечена в стиль такой терпимости и изящества, какой мы вряд ли найдем до Эразма. Джон тоже был гуманистом, любил жизнь больше, чем вечность, красоту и доброту больше, чем догмы любой веры, и цитировал древних классиков с большим удовольствием, чем священные страницы. Он составил длинный список dubitabilia — «вещей, в которых мудрый человек может сомневаться» — и включил в него природу и происхождение души, сотворение мира, отношение Божьего предвидения к свободной воле человека. Но он был слишком умен, чтобы посвятить себя ереси. Он двигался среди споров своего времени с дипломатической неприкосновенностью и обаянием. Он думал о философии не как о форме войны, а как о бальзаме мира: philosophia moderatrix omnium — философия должна быть умеряющим влиянием на все вещи; и «тот, кто посредством философии достиг caritas, милосердной доброты, достиг истинной цели философии».18
