- Ты еще не спишь, Николай?
- Нет, нет, пожалуйста, садитесь! - Она присела у письменного стола.
- Ты, кажется, любишь стихи Новеллы Матвеевой? Вот, возьми. Остальные свои книги я отдала в библиотеку обсерватории...
Я очень обрадовался стихам и процитировал на память:
Ах ты, фокусник, фокусник-чудак!
Поджигатель бенгальского огня!
Сделай чудное чудо:
Сделай так,
Сделай так, чтобы поняли меня!
- Эт-то хорошо! - сказала Ангелина Ефимовна.- Николай... С последней почтой я получила письмо от твоей матери. Можешь его прочесть...
- Но ведь она писала вам...
- Все равно прочти.
Она выглядела огорченной, и я с опаской взял письмо. Вся давнишняя неприязнь мамы к Ангелине Ефимовне вылилась в этом письме. Не буду его приводить полностью. Не делает оно чести маме. Она упрекала Ангелину Ефимовну в эгоизме, что та "заманила" меня на плато, а сама, "по слухам", возвращается в Москву. Что все мои товарищи по школе учатся в университете (положим, не все), а "Коленька из-за вас останется неучем". "А ведь мой сын окончил школу с золотой медалью, способности у него выдающиеся. Если бы не ваше злое влияние, мой сын учился бы в университете. Теперь же его призовут в армию, и у него пропадет целых три года!" Ну и так далее, все в этом роде. Ангелину Ефимовну письмо больно задело, это было заметно.
- Может, вернешься в Москву вместе со мной? - нерешительно предложила она.- Когда я звала тебя на плато, я совсем запамятовала про армию. То, что учебный год начался, не имеет значения. К Новому году уже будет отсев... Тем более, золотая медаль. И... отец - академик, в Антарктиде... Сам работал на Севере, в научно-исследовательской обсерватории. Подожди, не перебивай! Тебе действительно надо учиться. Ты прирожденный ученый. Лилия Васильевна на этот раз права. Ох! Эт-то просто ужасно. Что я наделала? - Она чуть не плакала.Ну, чего же ты молчишь?
- Не хотел вас перебивать. Я не поеду сейчас домой, Ангелина Ефимовна.
- Но почему?
- Прежде всего потому, что я еще не знаю, куда мне идти учиться.
- Как это не знаешь? Разве ты не будешь ученым, как твой отец? Я верю в тебя. И мой муж в тебя верит, а Фома Сергеевич очень разбирается в людях. Мы все в тебя верим. Как же это?
- Тятя Геля (я редко называл так Ангелину Ефимовну, и это всегда ее очень трогало), у меня непреодолимая потребность сначала просто узнать жизнь. Спуститься с плато, как вы сказали за столом. Мне хочется сначала почувствовать себя взрослым человеком, гражданином, поближе сойтись с самыми разными людьми, а потом уже заняться наукой. А бояться армии - это ведь не вяжется с гражданственностью. Правда, тятя Геля?
- Ты - романтик...
- Дело не в этом, я, наверное, не романтик. Вот в эпоху Возрождения был у мастеров чудесный обычай: прежде чем стать настоящим мастером, постранствовать по свету, посмотреть мир своими глазами и тогда выбрать свое место. Надо быть слишком неуверенным в себе, чтобы бояться такого искуса. А насчет армии - я здоров, силен, крепок. Буду проситься в пограничные войска, куда-нибудь в горы. Конечно, мне больше всего хотелось бы на флот, но... я же подвержен морской болезни. И за это время я обдумаю, кем мне быть... Вот так, тетя Геля! Я очень вас люблю, почти как бабушку... Не смейтесь, бабушка мне дороже всех на свете. И ни в чем вы не виноваты. Спасибо вам за все! Прошу вас, не сердитесь на маму.
- Я... не сержусь. Ну, спокойной ночи, странствующий подмастерье.
Она ласково расцеловала меня в обе щеки и ушла.
Утром они улетели. Уже не вертолетом - его бережно поставили с наветренной стороны главного корпуса и тщательно укрыли брезентом; будет стоять, пока не пришлют нам нового пилота. Они улетели с Черкасского аэродрома на рейсовом самолете "Черкасское - Магадан".
Они встали утром раньше всех, я тоже, и мы пошли пройтись по плато. Попрощаться.
Мы остановились возле озера, над ним стояло облако пара, и когда ветер раздувал пар, выступали скалы, похожие на стариков. "Старики" сидели возле озера, когда мы впервые опустились на плато, и, наверно, будут сидеть, когда здесь поднимется город, и даже после того, как город разрушится и, может быть, последний человек уйдет с планеты...
Ангелина Ефимовна молчала, подавленная, молчали и остальные. Фома Сергеевич тоже казался грустным - не очень его привлекала столица. А Ермак и Валя были полны горечью расставания.
Так мы в молчании обошли плато и вернулись в кают-компанию. Кто был свободен от вахты, проводил их на аэродром.
Когда, прощаясь, я обнял Ермака, то чуть не заплакал.
- Береги Валю,- шепнул он мне,- если что случится... с ней или ребенком, извести. Слышишь? Непременно извести, не смотри, что Антарктида. Обещаешь, Колька?
- Обещаю. Только ничего с ними не случится. Ты вот береги себя и... моего отца.
- Не беспокойся! Для того и еду.
Мы обнялись. Увидимся ли? Ведь Антарктида! А мой отец... Он, когда увлечется, ничего не замечает. Хорошо, что с ним будет Ермак.
Последние объятия, последние поцелуи. Поднимаются по трапу. Ермак оглядывается назад: на свою жену. Дверь захлопывается. Самолет бежит по взлетной дорожке - ветер, снежная пыль,- поднялся. Мы остались одни.
Лиза трогает меня за рукав:
- Пошли.
Эх, для чего существует в мире такое - разлука. Узкой заснеженной тропкой потянулись мы один за другим наверх, на плато. Самолет давно скрылся за горами.
Глава третья
НОВЫЙ ПИЛОТ
На другое утро угрюмые, грустные мы приступили к работе.
Меня усадили в камералку, чего я терпеть не мог, а Валя стала вызывать по радио начальника Магаданского отделения Аэрофлота - все того же Фоменко. Умоляла дать нам пилота. Фоменко категорически отказал.
- Где я его возьму? - спросил он.- Кто туда поедет?
- Но обсерватория не может без пилота,- заявила Валя.
- Попробуйте переговорить с начальником аэродрома в Черкасском.
Валя оседлала лошадь и сама поехала в Черкасское. Вернулась она к обеду, очень довольная. Совершенно неожиданно ей сразу пошли навстречу. Завтра новый пилот прибудет в обсерваторию. Все это Валя рассказала нам за обедом.
- Николай, ты не возражаешь, если мы его поместим с тобой? Больше негде,- спросила Валя.
- Конечно, нет,- буркнул я.
После отъезда отца я так и занимал отдельную комнату с двумя кроватями.
- Все-таки любопытно, почему начальник аэродрома сразу уступил нам пилота? - задумчиво сказал Леша.
- Действительно, почему? Ведь у них не хватает людей...- подхватил Игорь Дашков, наш геолог. (Борода у него начала расти не так уж давно. Он раза два побрился и начал ее отпускать под голландского шкипера.)
Валя призадумалась, даже есть перестала.
- Может, он пьяница? - расстроенно спросил я. Перспектива дышать перегаром меня мало радовала. Валя покачала головой.
- Нет, он сказал, что отпускает для обсерватории своего лучшего пилота. Я, говорит, люблю его, как сына. Чудесный хлопец. Я спросила: "Не пьет ли он?" - "Нет,- говорит,- употребляет только лимонад и томатный сок".
- Не Марк Русанов? - спросил вдруг Абакумов, прислушавшись к разговору.
- Да,- подтвердила Валя.- Вы его знаете?
- Слышал. Критикует своего начальника на каждом собрании, не ужились. Вот он и рад от него избавиться. Дело ясное. А у этого Русанова, даром что молод, характер как кремень. Неуступчив, принципиален. В коллективе его очень даже уважают...
Марк явился на третий день. Его подкинули на вертолете товарищи с аэродрома. Прощались они весьма сердечно. И как ни отнекивался, сами принесли его вещи и осмотрели комнату, где его поместили, да еще полюбопытствовали, с кем он будет жить.
И вот на кровати сидит невысокий, худенький паренек в поношенном комбинезоне, по виду мой ровесник, на самом деле старше на три года, и спокойно разглядывает меня на удивление светлыми глазами. На полу лежат его пожитки: чемодан, два ящика с книгами и какими-то приборами да крепко набитый рюкзак.
Волосы у Марка русые, возле вздернутого носа веснушки, рот сжат упрямо и застенчиво.
Наглядевшись на меня досыта и так и не сказав ни слова (я тоже молчал: он мне поначалу не очень-то понравился, с предубеждением я его встретил), он стал разбирать свои вещи. Мне бы надо было выйти, но я словно прилип к койке. Вот с чем пришел Марк на новое житие: серый костюм, неодеванная летная форма, пара нейлоновых рубашек - белая и серая, две смены белья, бритва "Москва", транзисторный приемник "Спидола" ("Весь мир можно слушать!" - похвалился он потом), магнитофон стоимостью в три его костюма, еще какой-то прибор, кажется, самодельный, пластинки с грамзаписями. Остальное занимали книги...
- Можно посмотреть? - сразу заговорил я. При виде книг у меня сработал рефлекс.
Марк вытащил книги и положил на стол. Это была исключительно фантастика. Но какой подбор! У меня слюнки потекли. Станислав Лем, Рей Бредбери, Чэд Оливер, Иван Ефремов, Геннадий Гор, Артур Кларк, Азимов, братья Стругацкие, всякие сборники... В нашей библиотеке не было ничего подобного.
