Мне остается упомянуть лишь о двух предметах, поручаемых Государем Императором особенному Вашему вниманию.
Сношения Хана Гирея с черкесскими племенами должны начаться с тех из них, которые более привержены к правительству или по крайней мере менее к нему враждебны. В этом порядке, указываемом самою необходимостью, с вероятностию заключить можно, что он гораздо позже успеет войти в сношения с враждебными нам племенами абадзехов, шапсугов и натухайцев и что вообще, судя по внутреннему общественному устройству сих поколений, между ними не везде достигнет ожидаемого успеха. При всем том случиться может, что пример других черкесских обществ подействует на сих последних, особенно на натухайцев, которые, как известно, более прочих привержены к мирной и оседлой жизни, к сельским и торговым занятиям. Если бы по ходу переговоров представились верные надежды к столь благоприятному изменению в образе мыслей и расположении этих обществ, в таком случае Государь Император считал бы полезным прекратить предположенные противу них во втором периоде Закубанской экспедиции военные действия, заняв однако ж земли их отрядами нашими, если эта мера по соображениям Вашим может иметь влияние на достижение цели переговоров или на ускорение собственной их решимости.
Что принадлежит до действий первого периода экспедиций, то они во всяком случае должны быть продолжаемы со всею настойчивостью и быстротою, так как занятие морского берега не только имеет целию будущее усмирение прибрежных горцев, но особенно важно для пресечения всех противных пользам нашим внешних сношений».
Здесь Чернышев, очевидно, хорошо знакомый с донесениями боевых кавказских генералов, предлагает Вельяминову мысль, прекрасно тому внятную, — любые миролюбивые жесты в сторону горцев могли иметь хоть какое-то значение, только будучи подкрепленными вооруженным давлением. Но то, что было дальше, вряд ли привело умного, опытного и чрезвычайно реалистичного Вельяминова в восторг:
«Флигель-адъютанту Хану Гирею, как из данной ему инструкции явствует, поручено между прочем составить проэкт положения об управлении, которое может быть дано покоряющимся горским племенам, с тем, чтобы он проэкт сей представил к Высочайшему усмотрению чрез Ваше Превосходительство. Государь Император желать изволит рассмотреть проэкт сей тотчас по прибытии в край Вам вверенный, с тем, чтобы не отлагая времени объявить покорившимся горцам о будущем их устройстве и ввести между ними самое управление.
На сей конец Его Величеству благоугодно, дабы Ваше Превосходительство сообразили этот труд Хана Гирея с особенным вниманием и исправили и дополнили оный сообразно с прямою пользою правительства и с нуждами племен, управлению подчиняемых, так, чтобы в ведении оного не встретилось ни затруднения, ни неудобств».
Можно себе представить, что думал, когда он читал этот текст, генерал Вельяминов, соратник Ермолова, человек, который уже двадцать лет вел безжалостную войну — он платил солдатам и казакам по червонцу за отрубленную горскую голову, — для того, чтобы установить хотя бы относительный контроль над Кавказом.
Петербург же заботил проект управления черкесскими племенами, которые отнюдь не думали покоряться и предоставить русским властям возможность управлять собой. Территории «мирных горцев» были невелики и ненадежны. Пушкин в «Путешествии в Арзрум», суммируя сведения, полученные от «коренных кавказцев», таких, например, как его лицейский друг генерал Вольховский, писал:
«Дружба мирных черкесов ненадежна; они всегда готовы помочь буйным своим единоплеменникам».
А декабрист Розен, некоторое время служивший на Кавказе и собиравший сведения по истории войны, свидетельствовал:
«В ермоловское время офицеры на Кавказе терпеть не могли мирных черкесов; они ненавидели их хуже враждебных, потому что они переходили и изменяли непрестанно, смотря по обстоятельствам…»[71]
«Мирные» горцы — категория трагическая. Добровольно никто за них — за очень небольшим исключением — не подчинялся русским властям. Будучи вынуждены к этому карательными акциями, голодом в результате блокады, страхом за аманатов, находящихся у русских, «мирные» горцы оказывались между двух смертельно враждующих сил. Если они не помогали своим немирным соплеменникам, то становились жертвами набегов. Поэтому — как по искреннему чувству, так и из страха перед местью, от которой русские штыки их защитить не могли, — они в критических ситуациях принимали сторону немирных.
Территорий, которыми можно было бы спокойно и рационально управлять, на Кавказе в тот момент почти не было. И уж Вельяминов это знал лучше, чем кто бы то ни было. И вот теперь ему в достаточно категоричной форме предлагалось отредактировать проект мало ему известного флигель-адъютанта таким образом, чтобы в проекте этом гармонично сочетались «польза правительства и нужды племен» — что было невозможно в принципе, — и создать на основе проекта модель управления незавоеванными или покоренными весьма условно территориями, при реализации которой «не встретилось ни затруднения, ни неудобств»…
Совершенно очевидно, что весь этот план принадлежал императору, возражать которому не приходилось.
Отношение военного министра, сидящего в Петербурге, к командующему войсками Кавказской линии, находящемуся в это время в боевой экспедиции, заканчивалось так:
«Сообщая Вашему Превосходительству Высочайшее повеления сии, к зависящему от Вас неукоснительному исполнению оных, я буду ожидать уведомления Вашего, милостивый государь, о принятых Вами по всем сим предметам мерах для доклада Его Величеству».
Было ясно, что император решил сделать свой визит на Кавказ воистину историческим событием и ответственность за успех возложена на Чернышева. Отсюда и его столь жесткий тон по отношению к заслуженному генералу, не дававшему повода подозревать себя в нерадивости.
Гвардии полковник Хан-Гирей благополучно прибыл на Кавказ. Встретиться с Вельяминовым ему не удалось, но генерал переслал ему наставление, датированное 14 июня 1837 года.
«Г. военный министр, уведомляя меня о сделанном вам от Государя Императора поручении, предписывает мне содействовать вам всеми зависящими от меня способами; дать нужные вам советы и наставления; сообщить необходимые сведения о настоящем положении горских племен, с которыми вы должны будете войти в сношения; указать благонадежных между горцами людей, которых вы без опасения можете употребить для рассылок и разведований или к которым по влиянию их в горах и по приверженности к правительству должны вы преимущественно обратиться.
Для успеха в этом поручении некоторая ловкость в действиях ваших необходима. Если бы объявили вы прямо, что приехали от Государя Императора для внушения горцам изъявить покорность и просить о введении между ними управления под непосредственною зависимостию местного начальства, то вы наверное не имели бы ни малейшего успеха».
Проще говоря, Вельяминов объяснял Хан-Гирею и — косвенно — пославшим его, что сам замысел — вздорен и обречен на провал. В рапорте Чернышеву он, как увидим, скажет об этом прямо. Но при этом он как человек государственный и исполненный чувства долга пытается найти варианты действий, могущих принести хотя бы относительную пользу делу покорения и замирения Кавказа:
«Поэтому за лучшее полагаю, чтобы вы объявили, что Государь Император, предполагая в нынешнюю осень быть на Кавказе и желая, чтобы посещение Его Величества принесло возможную пользу населяющим Кавказские горы народам, послал вас предуведомить их о том заблаговременно для того, чтобы они имели время избрать доверенных от себя людей, которые представились бы Государю Императору во время поездки Его через разные места Кавказа и объяснили бы Его Величеству нужды и желания народов, от которых будут посланы».
В инструкции Чернышева, повторяющей идеи императора, горцам предлагалось «принести Его Величеству чрез особых депутатов изъявление покорности и… испросить себе при сем случае постоянного управления непосредственно от Российского начальства зависящего», то есть добровольно отдаться в полное и безоговорочное подчинение.
По версии Вельяминова, горцы должны будут вступить с императором в переговоры через доверенных лиц, у которых есть только одна задача — «объяснить» Николаю «нужды и желания народов». Слово «желания» здесь далеко не случайное. Вельяминов был выученик французских просветителей, он возил с собой в походы их сочинения и обладал полной определенностью в мыслях и в их выражении. Горские депутаты, по его мнению, должны были предъявить царю «желания» племен, то есть сформулировать условия, на которых возможен был мир на Кавказе. Вельяминов предлагал это вовсе не потому, что признавал горцев равной договаривающейся стороной, но, ясно представлявший себе неистовость сопротивления и кровавые тяготы предстоящего завоевания, он считал подобный вариант единственно приемлемым для черкесов началом гипотетического процесса замирения и постепенного подчинения. Скорее всего, он догадывался, что Николай на это не пойдет, — как представлял сам император свои взаимоотношения с горцами, мы еще увидим, — но Вельяминов хотел оттянуть, смягчить неизбежный провал миссии Хан-Гирея, не допустить этого провала в самом начале, поскольку в этом случае гнев мог толкнуть императора на резкое вмешательство в кавказские дела, а это всегда вело к тяжелым последствиям.
