И тем не менее ряд нравов, присущих XVII и XVIII векам сохранился в XIX — начале XX века: пьянство, разврат, чревоугодничество, нечестность и пр. Известный нам А. де Кюстин следующим образом характеризует нравы духовенства в николаевской России, когда он пребывал в Москве. Его познакомили с молодым человеком весьма знатного рода, князем, единственным сыном чрезвычайно богатых родителей. Этот представитель «золотой молодежи» большую часть времени проводит в кабаках и распутстве, причем ему в этом способствует толпа окружающих его молодых людей: «Я хотел бы дать вам несколько деталей их образа жизни, но перо выпадает у меня из рук, ибо пришлось бы рассказать о связях этих развратников не только с погибшими женщинами, но и с молодыми монахинями, весьма своеобразно понимающими монастырский устав» (144, 248).
Далее А. де Кюстин рассказывает об одном ужасном преступлении — об убийстве одного молодого человека монахинями Н-ского монастыря. Об этом чудовищном случае поведал князь на большом обеде, где находились пожилые и почтенные чиновники, люди с весом и положением. Все восприняли этот рассказ необычайно снисходительно, как и прочие безнравственные и скабрезные истории, что свидетельствует о типичности такого рода явлений. Суть злодейской истории состоит в следующем. Некий молодой человек проник в женский монастырь и целый месяц тайно наслаждался с монахинями. Дело кончилось тем, что от избытка полового наслаждения и он, и монахини пресытились этой радостью, причем молодой человек оказался на грани смерти. Монахини хотели от него отделаться, но в то же время опасались вызванного его смертью скандала. Тогда они решили сами покончить с ним, ибо ему все равно пришлось бы отправиться на тот свет… Несчастного убили, труп разрезали на части и бросили в колодец; через несколько дней все это обнаружилось, однако дело не было предано огласке, как будто ничего не произошло. «Если поверить тем же, по–видимому, хорошо осведомленным лицам, — продолжает А. де Кюстин, — правило затворничества совсем не соблюдается во многих монастырях Москвы. Один из друзей князя демонстрировал вчера мне и целой компании распутников четки послушницы, забытые будто бы ею в его комнате. Другой хвастался своим трофеем — молитвенником, принадлежащим, как он уверен, сестре М-ской общины, славящейся своей богобоязненностью. И вся аудитория была в восторге!» (144, 249). Во всяком случае, очевидно, что женские монастыри выступали конкурентами «светских общин» московских куртизанок.
В конце XIX — начале XX столетия из–за грубых, нечистоплотных нравов духовенства среди просвещенной части общества авторитет русской православной церкви заметно упал. Прежде всего это связано с тем, что в среде церковнослужителей многие были необразованными, они не понимали или примитивно трактовали христианское вероучение. Далее раздавались сетования на недостойное поведение священнослужителей в быту, выражавшееся в чревоугодии и чрезмерном употреблении вина. К тому же не существовало установленной таксы за совершение церковных обрядов (крестины, венчание, панихиды); всяк брал столько, сколько вздумается и этим пользовались корыстные, нечестные и бесцеремонные пастыри овец православных, тем более, что церкви и монастыри были богаты. В народе вошло в употребление такое выражение, как «поповские карманы», означающее их глубину и бездонность (100, 84–85). Такого рода нравы православного духовенства отталкивали от церкви людей, и неудивительно, что наряду с истинно верующими многие ходили в храм как бы по инерции и в основном из–за его великолепия, торжественности богослужения и пения замечательных хоров.
Необходимо заметить, что в соборах Александро — Невской лавры, Исакиевском и Никольском исполнялись литургии Бортнянского, Рахманинова, Гречанинова, а в хорах пели многие знаменитости, в том числе и Шаляпин. В общем, можно сказать, что особенно впечатляющее зрелище представляли службы с участием архиреев и митрополитов. Привлекали людей трогательная красота венчания, трагизм в предпасхальных песнопениях, крестные ходы с ликующими голосами певчих в пасхальную неделю. Немалое влияние оказывали чистые нравы духовенства, носителями которых были некоторые священники, великие подвижники, святые старцы и праведники. Именно их высокая нравственность, без коей невозможны и благородные, гуманные нравы, и подпитывала постоянно особую страну — Святую Русь, представляющую собой вечный немеркнущий идеал народа, духовную страну со своими городами–монастырями, домами–кельями, со своими гражданами–праведниками. Святая Русь — это духовное образование, которого вроде бы и нет в реальном пространстве и времени — эта святая мечта не может ужиться с «грешной» и «прелюбодейной» действительностью, по крайней мере, ей нелегко ужиться.
Однако эта «мифическая» Святая Русь оказывает на человека сильное влияние, ибо концентрирует в себе духовные ценности русского народа, выступает стержнем российской духовности. Ведь «не стоит село без праведника» и «без трех праведников несть граду стояния», иными словами, невозможно представить жизнь нашего народа, развитие отечественной культуры без Святой Руси, пронизывающей буквально все стороны жизни общества.
Святая Русь — золотое сердце России; ее духовные сокровища добыты подвигами нестяжания, совершенными чистыми праведниками на тернистом пути самоотречения. Благодаря их деятельности по воплощению в жизнь высоких идеалов религиозность вошла в глубины духа нашей культуры еще со времен киевской и московской старины. В одном из русских житий описывается следующий величественный образ русской земли: «О светлая и пресветлая русская земля и приукрашенная многими реками и разноличными птицами и зверьми и всякою различною тварью, потешая Бог человека и сотворил вся его ради на потеху и на потребу различных искушений человеческого ради естества, и потом подарова Господь православною верою, наполнив ю велицами грады и домы церковными и насеяв ю боголюбивыми книгами, и показуя им путь спасения и радости всех святых» (1456, 446–447). В этом фрагменте жития содержится ключ к религиозному смыслу национальной жизни; здесь четко просматриваются три плана. Внизу находится тварная природная жизнь, которую благословил создатель; она представляет собою физический субстрат народной жизни. Наверху — «свет и радость всех святых» (град небесный), а посередине — путь спасения, который является именно всенародным, а не личным, путь, скупо обрисованный словами: «грады и домы… и книги». Грады и книги и есть путь культуры, без коей невозможна жизнь нации.
Для признания религиозного смысла национальной идеи, по мнению Федотова, нужны две предпосылки: религиозный смысл культуры («градов, домов и книг»), чьей сердцевиной служит храмовая мистерия, и множественность культурных «путей спасения», т. е. наличие многообразия личных путей святости (епископа, юродивого и др.). Культура России — это в своих основаниях религиозная культура, ибо все сферы бытия русского человека были пронизаны православным религиозным воздействием, где заметное влияние оказывал нравственный облик святого и святителя (и его нравы, определяемые нестяжанием материальных благ), и во многом зависело от него[19].
Нельзя не согласиться с высказыванием священника А. Салтыкова: «Влияние литургической жизни на русский народ, на формирование его душевных свойств видно как в культуре, так и в высоких нравственных качествах русского человека в прошлом. То, что является лучшим в русском народе, те черты русского человека, которые справедливо восхваляются в художественной литературе, не есть нечто врожденное. Доброта, мягкость, терпимость, благожелательность, жертвенность, бесстрашие, бескорыстие, радушие — эти и другие черты, которые часто отмечаются как лучшие в русском человеке, особенно прошлого времени, были воспитаны в нем постоянной, из века в век духовно–нравственной проповедью, которую он с детства слышал с церковного амвона, и покаянием, к которому он также был приучен с детских лет» (237, 53). Кто–то удачно заметил, что без таинства исповеди не было бы Достоевского, не было бы русского психологического романа; точно так же без взращенного исповедью глубокого критического самоанализа не было бы русского психологического портрета, музыки Мусоргского и пр.
На характере русского народа сказался подвиг стяжания духовной чистоты и величия святости. Вспомним подвиг Сергия Радонежского в отшельничестве, вдохнувшего нравственные силы в русский народ, поднявшегося на решающую битву с Мамаем, когда произошло освобождение от татаро–монгольского порабощения. Хранители традиции Сергия Радонежского, последователи Нила (нестяжатели) исходили из любви к человеку. Содержание нестяжательства можно выразить на современном языке следующим образом: «Богатство человека отнюдь не в деньгах и дорогих вещах, оно заключается в глубинном постижении бытия, стяжании красоты и гармонии мира, создании высоконравственного порядка». Здесь перед вами интереснейший феномен — понимание красоты как святости и святости как красоты, причем «красота тесно связана в русской народной психологии с трудным усилием самоотречения» (1, 58). Этот феномен выражается не только в фольклорных песнях о царевиче Иосафе, уходящем от роскоши царского дворца в суровую пустыню (аналогичен и поступок Будды), но и русской иконописи, этом «умозрении в красках», в красоте красноречия, или «витийства» церковного.
