Шапкозакидательские настроения и ожидание близкой победы, первоначально превалировавшие среди личного состава частей Красной Армии, уже в декабре 1939 г. сменились на резко отрицательные. Характерными были высказывания, в которых выражалось осуждение внешнеполитической акции советского руководства против Финляндии. Она прямо называлась агрессивной и захватнической. Сообщение о подписании «Договора…» с Народным правительством Финляндии послужило одним из импульсов для проявления подобного рода настроений. Так, командир отделения 173-го стрелкового полка 90-й стрелковой дивизии Кривилев прямо говорил, что «договор с народным правительством Финляндии есть только ширма, при помощи которой Советский Союз обрабатывает общественное мнение, а там, когда окончим войну, тогда восстановить Советскую власть (в Финляндии. – В.Н.) и дело с концом». Ему вторил красноармеец Симоненко, служивший в разведывательном батальоне 8-й армии. Советские руководители, отмечал он, затеяли войну, поскольку не смогли мирным путем договориться с финляндскими государственными деятелями. Поэтому они «нашли какое-то Народное правительство, которое никто не видел и не знает, возможно, оно и не существует, и заключили с ним договор. Помогают рабочим и крестьянам Финляндии, которых мы также не видели. Они от нас бегут».
Красноармеец П.П. Льяковский выражал уверенность: «СССР ведет войну не с целью освобождения финского народа, а с целью захвата Финляндии. Эти действия Советского правительства никак нельзя считать правильными. Это политика захвата». Таким же образом рассуждали рядовые Цепленков и Кузнецов. Первый из них заявлял с началом боевых действий против Финляндии: «…мы заделались (sic! – В.Н.) «освободителями» и переносим революцию на штыках за границу». Второй, служивший в 123-й стрелковой дивизии, отмечал: «Советский Союз хочет установить советскую власть в Финляндии, поэтому пошел на нее войной. После Финляндии очередь за Швецией. Нашим правителям понравилось забирать чужое. Польшу взяли, Эстонию и Латвию тоже, а на Финляндии подавились». А военнослужащий 138-й стрелковой дивизии 7-й армии Веселов с возмущением говорил: «Подаем финнам братскую руку, а у нас в деревнях сидят без хлеба. Только начали войну, а уже хлеба нет. Освобождаем финский народ, которого нет. Война завязалась потому, что наши захотели просто захватить (выделено мной. – В.Н.) Финляндию».
Как и в период антипольского «освободительного похода», подвергалась сомнению истинность известного пропагандистского утверждения о том, что «чужой земли нам не надо». В далеком от боевых действий Уральском военном округе командир отделения пулеметной роты 128-й стрелковой дивизии Мокрынский не без сарказма отмечал, что наличие этого лозунга отнюдь не являлось препятствием для «присваивания» соседних территорий. В адрес советских руководителей он высказал следующий упрек: «Польшу забрали, Финляндию заберут, а потом и с Турцией воевать будут».[449]
14 декабря 1939 г. по решению Совета Лиги Наций СССР был исключен из этой международной организации за агрессивные действия против Финляндии. В тот же день центральные советские газеты поместили текст сообщения ТАСС, в котором, в частности, подчеркивалось, что, «по мнению советских кругов», подобное решение «вызывает ироническую улыбку, и оно способно лишь оскандалить его незадачливых авторов». В свою очередь, Кремль предъявил собственные претензии Англии и Франции, «под диктовку» которых действовал Совет Лиги Наций. Западные державы были обвинены в том, что они «держат в своем подчинении давно уже захваченные ими громадные территории в Азии, в Африке» и уже поэтому «не имеют ни морального, ни формального права говорить об „агрессии“ СССР и об осуждении этой „агрессии“».[450]
Известие об исключении СССР из Лиги Наций дало дополнительный импульс для критических высказываний в адрес советского руководства. Техник-интендант 163-й стрелковой дивизии 9-й армии Устинов выражал уверенность: «Против СССР организовалось 12 государств, все они помогают Финляндии. Положение тяжелое, положат нас всех здесь, для чего это нужно было делать, ведь теперь нашу агрессию ничем не прикроешь».
На фронте и в тылу органами НКВД отмечались разговоры, в которых ход военных действий на финляндском фронте в негативном плане сравнивался с антипольским походом Красной Армии сентября-октября 1939 г. Красноармеец 205-го стрелкового полка В.С. Передченко считал, что, вообще, Советский Союз «влез не туда, и Финляндию не победить». Не надо думать, рассуждал Передченко, что здесь будет «как в Польше», поскольку ее «разбил немец». И делал неутешительный вывод: «Мы здесь (в Финляндии. – В.Н.) все пропадем и всех нас перебьют».[451]
В тылу также наблюдалось недовольство ходом войны против Финляндии. Например, в высказываниях москвичей звучало разочарование. На смену уверенности в том, что боевые действия «закончатся в 4-5 дней», пришло чувство невольного уважения к финнам, которые показали свое единство и упорство в вооруженной борьбе против Красной Армии.[452] 4 января 1940 г., когда стали приходить первые известия о ее неудачных действиях против финляндских войск и больших потерях, В.И. Вернадский записал в дневнике: «Очевидно, допущена крупная ошибка: плохая разведка. Зарвались».[453]
Действительно, представители разведки Ленинградского военного округа были настроены таким образом, что «с первых же дней войны белофинны побегут, в их тылу будет хаос». Поэтому они, в частности, считали вполне достаточным дать своим агентам простое задание: «с помощью радио сообщать о путях отступления финской армии».[454]
Позднее, в мае 1940 г., руководство Народного комиссариата обороны было вынуждено признать, что настоящей «политической разведки» среди населения в районах, где приходилось действовать частям Красной Армии, не велось. Оно попросту не знало, «с какими лозунгами идти к этому населению и вести работу среди него». В целом, столкновение с действительностью нередко «ошарашивало» бойцов и командиров, знавших население зарубежных стран по «трафаретным лозунгам и упрощенной пропаганде».[455]
Наносили свой вред и шапкозакидательские настроения предшествовавшего времени, а также «победный» настрой политического и военного руководства. В начале декабря 1939 г. некоторые из писателей, направленных на финский фронт в качестве военкоров, в полном соответствии с «установкой» В.М. Молотова, желали друг другу «свидания через три дня в Гельсингфорсе» (Хельсинки). В начале финской кампании бытовало представление, что «достаточно Красной Армии дунуть, как весь мир капитализма рассыплется подобно миражу». Установки политического характера, которые давались войскам, основывались на том, что «со стороны трудящихся и рядовых солдат» Финляндии не будет серьезного противодействия. Внедрялось в сознание и следующее убеждение. Население Финляндии в случае вступления ее в войну против СССР не станет рассматривать Красную Армию в качестве противника, чуть ли не сразу восстанет и перейдет на ее сторону.[456]
Позднее поэт А.А. Сурков воспроизводил свой разговор с командиром лыжного батальона, имевшим воинское звание капитан, который понес большие потери в боях с финнами. На прямой вопрос Суркова, обращенный к капитану, кто именно виновен в «этом страшном конфузе», т.е. разгроме его подразделения, последний ответил: «Во-первых, виноват я, во-вторых, командование, в-третьих – больше всего кинокартины „Истребители“ и „Горячие денечки“.[457] В названных кинокартинах, созданных соответственно в 1939 и 1935 гг., военная служба изображалась как легковесное времяпрепровождение.
К началу января 1940 г. советское наступление на финском фронте приостановилось.
Боевые действия приобрели позиционный характер. Однако финнам удалось блокировать части 18-й, 163-й, 168-й, 44-й стрелковых дивизий и 34-й легкотанковой бригады. Многократные попытки деблокады оказавшихся в окружении советских войск приводили к большим потерям.
21 января 1940 г., когда Действующая армия в Финляндии оказалась в тяжелой ситуации, в Москве, в Большом театре, состоялось заседание, посвященное очередной годовщине со дня смерти В.И. Ленина. Выслушав доклад А.С. Щербакова, Сталин и его ближайшие соратники (члены Политбюро, военачальники, в том числе – К.Е. Ворошилов и С.М. Буденный, Генеральный секретарь Исполкома Коминтерна Г.М. Димитров) «в приятельской атмосфере» собрались за накрытым столом. Судя по дневниковой записи Димитрова, Сталин не только не провозгласил традиционной здравицы за Ленина (как это бывало в ходе других застолий и по другим поводам), но во время ужина 21 января 1940 г. ни в одном из тостов не упомянул о своем «учителе и воспитателе».
