Это личный взгляд человека, начиная с 1960-х годов проводившего исследования среди коренных народов и получившего в результате собственное представление об этнографическом «поле». Мое видение этнологической/антропологической дисциплины в Бразилии, возможно, будет отличаться от видения моих бразильских коллег и определенно будет другим, чем у зарубежных этнологов. Полная погруженность в профессиональное этнологическое сообщество страны не позволяет мне, однако, претендовать на статус нейтрального наблюдателя.
В мои намерения не входит обзор литературы по бразильским индейцам; это вполне компетентно делалось многими, в том числе Бальдусом (Baldus 1954, 1968), его преемником Хартманом (Hartmann 1984) и Мелатти (Melatti 1982, 1984). Я не намереваюсь также описывать личные стили или биографии отдельных антропологов, даже если и упоминаю одну-другую из основных фигур. Все, что я хочу сделать, — это подчеркнуть некоторые аспекты бразильской этнологии, которые придают ей ее специфику и идентичность.
Но прежде позвольте мне объяснить (быть может, путано), что мы имеем в виду в Бразилии, когда говорим «этнография», «этнология» и «антропология». Весьма вероятно, что при встрече, скажем, десятка бразильских антропологов, намеренных определить эти термины, без споров и аргументов «за» и «против» консенсус вряд ли будет достигнут. Мы можем прийти к согласию относительно различия между этнографией и антропологией; последняя характеризуется как всеобъемлющая область теории и метода, а первая — как акт сбора данных и его производное, включающее описание результатов (как, например, во фразе «этнография яномами»). Значительно труднее провести четкие границы между этнографией и этнологией. Здесь консенсус исчезает.
В качестве рабочего определения примем, что этнология является разделом антропологии, фокусирующимся на этнографическом исследовании, которое находится на том же классификационном уровне, что и эпистемологическое или историческое рассмотрение предмета. Как бы то ни было, я уверена, что тех, кто называют себя «этнологами», вполне устраивает, если их кто-то зовет «этнографами» или «антропологами». Тонкие различия здесь зависят от контекста.
Этнографические исследования индигенных обществ в Бразилии развивались по-разному, в зависимости от того, был ли этнограф бразильцем или иностранцем. Как уже отмечал Мелатти (Melatti 1982), иностранные антропологи больше обращали внимание на различные аспекты культуры и социальной организации, в то время как бразильские антропологи были склонны фокусироваться на изучении контакта и его последствий для коренных народов. Это, разумеется, лишь основная тенденция, поскольку есть и противоположные примеры.
В большей части этнографических монографий, написанных небразильцами, информация о контактной ситуации индейских групп обычно ограничивалась кратким историческим описанием, сопровождавшим прочие сведения, призванные воссоздать контекст анализа основных тем исследования. Это не означает, что такие этнографы ищут «чистую культуру» бразильских индейцев и не осведомлены о политике контакта. Скорее, как мне кажется, академическая среда у них дома определяет их исследовательские интересы и заставляет их сначала избирать темы, а уже потом подыскивать индигенные группы, которые бы отвечали этим темам. Сами эти темы могут включать самые разные сюжеты — от символических линиджей и социальной роли музыки до понятий личного и интимного и активной роли среды, влияющей на индигенную экономику.
Все это может и часто на самом деле рассматривается вне связи с неравенством в межэтнических отношениях, которое сегодня влияет на все индейские группы на континенте, а не только в Бразилии. Есть какая-то фальшь в игнорировании этого всеохватывающего обстоятельства, независимо от того, насколько «нейтральной» является тема исследования; ведь невозможно игнорировать тот важнейший факт, что сегодня уже нигде не найти «изолированного племени». Индигенное общество может и должно исследоваться с самых разных точек зрения, однако полагать, что последствия контакта могут быть просто оставлены за скобками, — значит предаваться антропологической иллюзии.
Сосредоточенность бразильской этнологии преимущественно на межэтнических отношениях связана, как и множество других вещей, с особым социальным интересом и историческим контекстом в стране. Она связана с политической приверженностью защите прав изучаемых народов. Представляющийся весьма естественным для нас, бразильцев, этот интерес может тем не менее озадачивать, если не обескураживать часть наших зарубежных коллег, не желающих быть втянутыми в профессионально опасные политические интриги или считающих невозможным успешное совмещение того и другого.
Эта невозможность скорее мнится, чем является реальной. С одной стороны, такие темы, как мифология или ритуал, могут исследоваться так, как если бы белых не существовало и как если бы индейцы оставались в «чистом» состоянии социальной изоляции. Но даже здесь потребовались бы значительные усилия по абстрагированию, чтобы заставить себя поверить в то, что контакт не повлиял на символические сферы жизни коренных народов. Результат будет граничить с чем-то похожим на этнографическую мистификацию. Даже тогда, когда бразильские антропологи проводят месяцы и годы жизни, собирая и анализируя сведения о родстве, мифах, духовных мирах или иных предположительно «холодных» проблемах, в их трактовке этих тем будет проявляться более или менее видимое влияние межэтнического контакта.
С другой стороны, эти же самые антропологи постоянно чувствуют потребность разными способами участвовать в защите прав коренных народов[73]. Им не удается (даже если иногда они этого и желают) оставаться в мире и покое своих академических кабинетов. Часть рабочего времени, которая могла бы быть посвящена теоретическому осмыслению или оттачиванию методов, тратится на участие в политических действиях. Эта утрата, однако, компенсируется ростом понимания и сочувствия, зрелости и приверженности решению серьезнейших человеческих проблем.
Некоторые темы более непосредственно связаны с политикой, чем другие, и контакт между индейцами и белыми относится к первым. В таких случаях активная позиция исследователя, которую индейцы все чаще ожидают и требуют, становится неотъемлемой частью самого этнографического исследования. Девиз организации «Черные пантеры» в США 1960-х годов («Ты — либо часть решения проблемы, либо — часть проблемы») сегодня приложим ко множеству случаев в индигенной Бразилии. Научная нейтральность, обусловленная либо академической пунктуальностью, либо политической беспомощностью, все менее и менее терпима как со стороны коллег этнографа, так и со стороны его хозяев-индейцев.
Более того, интенсивная полевая работа в индигенном обществе (или, если уж говорить всерьез, в любой группе) всегда предполагает тесную вовлеченность. Обмен подарками, выбор информантов, ответы на вопросы о собственном обществе и другие аспекты постоянного общения неизбежно помещают этнографов, независимо от их желания, в средоточие политики, хотя многое здесь кажется тонким и неуловимым. Принимать это обстоятельство во внимание в рамках проводимого исследования представляется критически важным; однако выбор, конечно, зависит от теоретических интересов, профессионального стиля, личной восприимчивости и большей или меньшей степени политической наивности.
Не существует «чисто научных исследований»; то, что существует, — это личная склонность и возможность за счет средств риторики исключить из собственных текстов личностные, политические, моральные или этические аспекты научной работы. К тому же политическая вовлеченность в проблемы индигенистской политики, хотя временами и отнимает массу времени (составление документов, помощь индейцам в конгрессе и правительственных учреждениях, участие в мучительно долгих, тянущихся за полночь дискуссиях, а недавно к этому добавилось еще и составление проектов развития общин), не является по сути отвлечением от научно ориентированных планов работы.
Ни одна наука не существует в социальном вакууме, и этнологии это касается прежде всего. Здесь «наблюдатели» и «наблюдаемые»[74] являются и авторами, и актерами одного и того же сценария. В конце концов, при написании монографии именно этнографы, признают они это или нет, конструируют ее, выбирая тон, форму и стиль в соответствии с собственными представлениями. Короче говоря, они представляют собой необъемлемую часть описываемой ими реальности.
Можно ли преуспеть сразу в качестве ученого и политического активиста или нельзя, ясно одно — практически каждый этнолог в Бразилии так или иначе оказывается связанным с судьбой коренных народов страны, что отражается и на характере исследований, и на выборе тем и теоретических подходов, полевых стратегий и методов этнографического письма.
