Бразильские этнографы редко проводят в поле целый год без перерывов. Причины тому разные, но можно упомянуть три: ограниченное финансирование, ограничения на срок отсутствия на рабочем месте и известный среди нас, бразильских этнографов, синдром: «поле начинается на твоем заднем дворе».
Исследовательские фонды обычно выделяют слишком мало средств для продолжительного пребывания в поле, и, хотя эти финансовые ограничения были острее в 1950–1960-х годах, по сей день ситуация в целом не изменилась. Основная часть денег на исследования поступает от правительственных учреждений на федеральном уровне или на уровне штата, и их бюджеты меняются вместе с изменениями в политике финансирования.
Второй фактор, ограничивающий время, проводимое в поле, — это трудности с получением продолжительных отпусков. Университетские должности в особенности ограничивают исследователей за счет расписания, предоставляющего им 45-дневные каникулы как максимум и лишь в некоторых случаях дополнительный академический отпуск на один семестр. Другие способы оформления «отсутствия», с оплатой или без нее, требуют длительных бюрократических процедур, начиная с уровня факультета и заканчивая главной администрацией университета. Оформление работы за границей требует еще более длительной процедуры, а именно утверждения у министра образования и подписи президента республики. Нехватка преподавателей на многих отделениях антропологии также не способствует получению разрешений на более чем полугодовое отсутствие.
Если у докторантов в общем есть и время, и средства на проведение целого года в поле, то этнографы, находящиеся на постоянных должностях, обычно могут выезжать на индейские территории только в летние месяцы (с декабря по март). Это положение связано также с представлением, в некоторых случаях весьма иллюзорным, что индейцы находятся относительно недалеко и их легко достигнуть в любой момент. Однако на самом деле поездка в верховья Риу-Негру к индейцам амапа, акре или рорайма обходится для бразильца почти так же дорого (если не дороже), с точки зрения денег, времени и усилий, как и для приезжающего из-за границы исследователя-иностранца. Эти трудности усугубляются прихотливыми переменами в официальной индигенистской политике с ее непредсказуемыми решениями о предоставлении или отказе в разрешениях въезда на индейские территории «посторонним» (Grupioni 1998).
Частично именно такими краткосрочными поездками объясняется тот факт, что не так много бразильских этнографов бегло говорят на языке той группы индейцев, которую они изучают. Они либо пользуются услугами переводчиков, либо опираются на знание индейцами португальского. Приоритетность темы межэтнических отношений при всей ее важности может работать как алиби при отказе от изучения языков индейцев, поскольку это предполагает длительный опыт общения индейцев с другими гражданами страны и относительно хорошее владение португальским.
Как все это отражается на качестве этнологических исследований в Бразилии?
Естественно, стиль полевой работы, когда она осуществляется урывками и зачастую на языке исследователя, а не исследуемого, порождает результаты, весьма отличные от традиционного типа этнографии a la Malinowski, предполагающего длительное непрерывное пребывание в поле, за которым следует или расставание навсегда, или возвращение через длительное время. По контрасту с этим бразильские этнографы поддерживают постоянные отношения с людьми, которых они изучают, накапливая этнографический материал в течение многих лет и редко, если вообще когда-либо, прерывая свои связи с ними.
Мы можем извлечь несколько важных уроков из этого сопоставления стилей полевой работы. Во-первых, традиционно бразильский способ проведения исследований ставит под вопрос мистику длительной полевой работы в качестве необходимого для успешного вхождения в храм академического совершенства rite de passage, поскольку в своих отрывочных исследованиях опытные бразильские антропологи сохраняют качество своих работ за счет длительного накопления наблюдений над изучаемыми людьми, четкой теоретической фокусировки и точного определения исследуемых тем, а также за счет острой восприимчивости социальных проблем.
Во-вторых, это сравнение поднимает вопрос о преимуществах и недостатках концентрированного и синхронного полевого исследования по сравнению с полевыми поездками, которые прерываются, но повторяются и длятся десятилетиями. В первом случае в нашем распоряжении оказывается переизбыток мелких деталей, обеспечивающих глубину анализа и «снимок» общества или его части при сильном приближении. Во втором случае мы сталкиваемся с постепенным созданием профиля народа, который трансформируется, когда исследователь получает свежие данные и новый взгляд при каждом последующем полевом выезде. Первый стиль можно сравнить с контрастным детальным фотоснимком с хорошей текстурой; второй — с кинофильмом, поскольку он более сфокусирован не на постоянном, а на меняющемся. Являясь продуктами двух различающихся традиций, эти стили еще раз демонстрируют, что в антропологии не может быть одинаковых путей и дорог.
Новые поколения бразильских этнографов, прошедшие подготовку по докторским программам, требующим длительной полевой работы, должны научиться сочетать оба этих подхода, что они уже и реализуют разными способами.
Как важно быть эт(н)ическим[76]
Одной из первых проблем, подлежащих исследованию в бразильской антропологии/этнологии, была контактная ситуация, касающаяся межэтнических отношений между индейцами и белыми. В отличие от истории исследований североамериканских индейцев, где реакцией антропологов на уничтожение индейских популяций стала, в частности, установка на сохранение того, что воспринималось как традиционная культура, в Бразилии выуживание из памяти информантов воспоминаний о «чистой культуре» доброй старины не стало распространенной практикой. Здесь внимание этнографов было приковано к насильственным процессам разрушения индейских поселений на фоне экспансии белых.
Методы и теории, призванные отразить эти процессы, менялись в течение десятилетий и в зависимости от опыта конкретных исследователей, однако общая нацеленность на понимание механизмов «белого доминирования», а также индейских стратегий выживания и трансформации индигенных сообществ из самодостаточных единиц в беспомощные придатки национальных властей оставалась постоянной характеристикой таких исследований. Это происходило параллельно с исследованиями различных аспектов традиционных культур, однако вовсе не в духе «антропологии спасения». У нас есть, например, работы Эгона Шадена о героической мифологии бразильских индейцев (Schaden 1959 [1945]) и о культуре гуарани (1962), однако также и его работы об аккультурации индейцев (1965); работы Гальвано по системам родства в верховьях Шингу (Galvao 1953) и его же исследования аккультурационных процессов в верховьях Риу-Негру (1959, 1979); статьи Бальдуса о смерти, вождестве и на другие темы (Baldus 1979 [1937]) вместе с его же работами о социальных изменениях и роли антропологов во взаимодействии во время контакта (1960, 1962).
Модель аккультурации, импортированная из США такими этнографами, как Чарльз Уогли и Эдуардо Гальвано (последний получил степень доктора в Колумбийском университете), стала основным теоретическим ресурсом в 1940–1950-х годах. Однако по другую сторону экватора модель изменилась. В руках Гальвано и в особенности Дарси Рибейро она политизировалась. Исследования аккультурации, сохраняя в фокусе внимания культурные переменные, переросли в Бразилии из по сути академических упражнений в комбинаторике возможных исходов при встрече двух культур в критические попытки объяснения, почему индейские культуры разрушаются в результате контакта с белыми.
Интеллектуальная среда Сан-Паулу 1940–1950-х годов, считавшаяся политически наиболее активной и академически наиболее изощренной в стране (см.: Peirano 1981), дала две основные фигуры бразильской антропологии/этнологии, чье влияние на исследования межэтнических отношений не может быть переоценено. Это были Дарси Рибейро и Роберто Кардосо де Оливейра. Каждый из них наложил свой отпечаток на эти исследования, выходящий за пределы их индивидуальных карьер. Они были частью поколения гуманитариев, чья зрелость пришлась на националистическую фазу бразильской истории и чьи гуманистические взгляды и чувство социальной справедливости стали источником тревоги, стресса и отчаяния в последующие за военным переворотом 1964 г. десятилетия.
Дарси Рибейро, один из нескольких этнологов, работавших в Национальной службе защиты индейцев (SPI) в 1950-х годах, сочетал неоэволюционистский подход с марксистскими симпатиями. Результатом его работы стала выдающаяся серия статей, в которой анализировались разные стороны контакта в различных регионах страны, с различными степенями влияния на коренное население — влияния, однако, всегда приводящего к смертям и страданиям тысяч и тысяч индейцев. Острый и эмоциональный стиль Рибейро высоко ценили в Бразилии и других латиноамериканских странах, особенно в тех, где он жил в течение своей политической ссылки. Его обличения этноцида и преступного разрушения жизни индейцев усиливались его талантом оратора и писателя, способного волновать совершенно разные аудитории слушателей и читателей. Под влиянием ошеломляющих свидетельств уничтожения индейских народов он предсказывал возможность исчезновения последних в ближайшие 15 лет, после того как опустошение, приносимое инфекционными заболеваниями, утрата земель и этнического достоинства сделает их «индейцами вообще», без следов былой племенной идентичности.
