Они постарались сделать все возможное, чтобы он оказался в полной изоляции, чтобы он почувствовал всеобщее осуждение. Оставшись совсем один, он сможет хорошенько подумать над тем, что совершил. Подумать и понять, что у него один-единственный выход — покаяние.
Но несмотря на то что Уриэлю Дакосте пришлось пережить тяжелейший период своей жизни, он не впал в отчаяние. Он особенно сильно почувствовал свою правоту, и это придавало ему силы.
О жизни Уриэля Дакосты в этот период почти никто ничего определенного не знал. Он жил уединенно. Не только знакомые, но даже родные братья покинули его, следуя приговору раввинов. С ним оставалась только мать, не выполнившая решения общины и отлученная от церкви так же, как и ее сын-еретик. Это был единственный человек, с которым он общался. Материнская любовь оказалась сильнее всех угроз, которые сулил старой женщине раввинат. Ради сына она приняла эту жертву. Что бы там ни было, она останется с ним до конца.
Дакоста не сидел сложа руки. То, что произошло, не выбило его из колеи. Он заново написал трактат, похищенный у него. Теперь он назывался по-иному: «Исследование фарисейских традиций в сравнении с писанным законом Уриэля, еврейского юриста, с возражением некому Семуэлю да Сильва, его лживому клеветнику».
Доктор Сильва был добропорядочный иудей, которого в синагоге Фленбурга считали мудрейшим. Именно ему первому раввины направили тетрадь с записями Дакосты и первому предоставили слово во время судилища. Тогда, в синагоге Бет-Яков, Уриэль Дакоста вступил с ним в жаркую словесную схватку. Сейчас он решил Продолжить полемику на страницах своего трактата.
Дакосте удалось его издать. Это вызвало новый взрыв возмущения у раввинов, расчет которых явно не оправдался. Нечестивец, который, казалось, был морально растоптан ими, и не думал смиряться. Он твердил, что душа смертна, выступая против основ иудейской религии.
Да только ли это! В увидевшем свет трактате он проповедовал не менее еретические мысли. Так, например, вопреки церковному учению, Дакоста заявлял, что бог-де, сотворив мир, более не вмешивается в ход его развития. Иными словами, мир развивается без бога, по своим собственным законам.
Это были по тем временам очень смелые взгляды. Деистическое учение, согласно которому бог является лишь творцом, но не управителем Вселенной, граничило с безбожием. Не случайно впоследствии Маркс и Энгельс писали, что «деизм — по крайней мере для материалиста — есть не более, как удобный и легкий способ отделаться от религии».
Удивительно ли, что трактат Дакосты вызвал негодование раввинов.
Такой дерзости еврейская община Амстердама еще не знала. Были, конечно, и ранее вольнодумцы, но никто из них не доходил до того, до чего дошел еретик Уриэль Дакоста. Он должен был понести самое серьезное наказание, если даже отлучение его ничему не научило. И раввины обратились к городским властям Амстердама с просьбой привлечь Дакосту к ответственности за богохульство, а книгу его изъять и уничтожить.
Власти решили дело быстро. Они издали постановление о заключении Уриэля Дакосты в городскую тюрьму. Трактат же, возмутивший не только иудейских раввинов, но и христианских властителей Амстердама, был конфискован и уничтожен.
Еще один удар судьбы испытал Уриэль Дакоста. Но, вопреки предположениям раввинов, все удары, обрушившиеся на мыслителя, лишь вызывали у него жажду борьбы за истину. А он был уверен в том, что отстаивает истину против заблуждения и лжи. Он не сумел подняться до полного отрицания бога, не смог стать последовательным атеистом, но он наносил удар за ударом по религиозному учению.
Прямо и резко он выступил против утверждений теологов, будто Библия богодухновенна. Он заявил, что Библия, которая почитается верующими священной книгой, вовсе не является таковой. Чтобы убедиться в этом, достаточно внимательно прочитать ее, сопоставить с теми явлениями, которые происходят в природе, и тогда станет ясно, насколько эта «священная» книга противоречит окружающей нас природе. Наивные, примитивные представления об окружающем мире, которыми полна Библия, — убедительнейшее доказательство, что она носит земной, а не божественный характер.
Было бы неверно думать, что взгляды Уриэля Дакосты были гласом вопиющего в пустыне, что они находили осуждение у всех, подобно тому как осудили их в еврейских общинах. Немногие близкие друзья мыслителя разделяли его суждения. С опасностью для себя они продолжали встречаться с Дакостой как единомышленники, стремились поддержать и ободрить его.
И все же он чувствовал себя одиноким. Ведь по-прежнему никто не решался открыто входить к нему в дом, по-прежнему люди, знавшие его ранее, избегали встречи с ним. Еще острее почувствовал он свое одиночество, когда умерла мать, самый близкий и дорогой человек, остававшийся с сыном в самые тяжелые для него минуты.
Это была последняя капля в испитой им до конца чаше страданий. Ушел из жизни человек, который делил с ним все тяготы его существования, чья беспредельная любовь согревала его и поднимала его дух. Он тяжело переживал утрату, чувствовал себя затравленным зверем, у которого есть лишь один выход — охотничья тропа, где его ждет неизбежная гибель. Но ему уже было все равно. Жизнь потеряла для него всякий смысл. Оставалось лишь одно чувство — чувство полного одиночества.
Раввины видели, что Дакоста надломлен. Они терпеливо ждали, что жизнь вот-вот до конца сломит непокорного, сломит и заставит его прийти к ним с повинной головой. Их расчет был верен. Он пришел.
Раввинат торжествовал. Дакоста сломлен, а это великая победа. И дело не только в самом Дакосте. На примере этого нечестивца все правоверные иудеи должны видеть, к чему приводит стремление постигнуть непостижимое, объять человеческим разумом божественное, то самое божественное, что внушают людям служители божьи.
Как же поступить с Дакостой? Великий Совет общины решил, что отступник и еретик, для того чтобы с него было снято отлучение, должен пройти через унизительную процедуру: в молитвенный день явиться в синагогу в траурной одежде, держа в руках свечу из черного воска, и повторить во всеуслышание слова своих судей, обвинявших нечестивца, слова, оскорбительные для человека. Еще раз унизить перед всеми верующими, еще раз растоптать человеческое достоинство мыслителя — вот чего добивались раввины.
Но Дакоста, который сам пришел к ним со склоненной головой, отказался от этой процедуры. Он покинул синагогу, заявив, что не может выполнить унизительных требований Великого Совета.
И опять начались оскорбления и преследования. Опять летели камни в окна его дома. На улице за его спиной раздавалась брань. Случалось, что прохожие плевали ему в лицо. Его травили повсюду, чтобы он почувствовал, что богохульнику и отступнику от веры не может быть места в этом мире.
Одиночество Дакосты усугублялось тем, что он впал в крайнюю бедность. Некогда удачливый коммерсант потерпел поражение и в коммерческих делах. С ним отказывались заключать сделки. Пришел в запустение еще совсем недавно богатый дом Уриэля Дакосты.
Может ли быть более немилостивой судьба? За что она была так несправедлива к нему? За ту правду, которую он высказал и которая вызвала к нему ненависть служителей иудаизма? Да есть ли справедливость на земле и есть ли справедливый бог, который создал такой несправедливый мир?
Неравная борьба, которую он вел с еврейской общиной, подтачивала его силы. Брали свое годы: всего лишь несколько лет оставалось ему до шестидесятилетия, одолевали болезни. А раввины продолжали передавать ему через своих доверенных людей: покайся в грехах своих, откажись от еретических писаний и суждений. Они видели, как ослабевает его способность к сопротивлению, ждали, что он не выдержит психологического давления.
И он вновь пришел в синагогу…
Стояла, как и тогда, весна. Так же расцветали в амстердамских садах яркие тюльпаны. Солнце озаряло улицы одетого в серый камень города. Зеленела в его лучах вода в многочисленных каналах, испещривших город. А в синагоге царил полумрак. Здесь при большом стечении верующих совершался тот самый спектакль, которого так давно ждали раввины.
Раввин произнес обличительную речь, клеймя позором вероотступника Уриэля Дакосту. А затем… Вот как описывает эту унизительную церемонию сам Уриэль Дакоста: «Я вступил в синагогу, полную мужчин и женщин, собравшихся на зрелище. Когда наступило урочное время, я взошел на деревянный помост, устроенный посреди синагоги для проповеди и других надобностей, и отчетливо прочел составленную ими записку, в которой содержалось признание, будто я достоин тысячекратной смерти за мои проступки… В искупление моих проступков я соглашался подчиниться их распоряжению и исполнить все, что будет мне предложено, с обещанием не впадать вновь в подобные заблуждения и грехи. Прочтя все это, я сошел с помоста. Ко мне подступил всесвятейший председатель и шепнул мне на ухо, чтобы я направился в некий угол синагоги. Я встал в угол, и привратник велел мне обнажиться. Я обнажил тело до пояса, повязал голову платком, разулся и, вытянув руки, обнял ими нечто вроде колонны. Подошел привратник и привязал мои руки к этой колонне веревкой. Затем подошел ко мне кантор и, взяв бич, нанес мне тридцать девять ударов по бокам, — согласно обычаю, ибо закон велит не преступать число сорок, а они, как люди религиозные и соблюдающие закон, остерегаются, как бы не согрешить.
