Ознакомительная версия.
Гваньини описывает некую инфернальную машину, якобы изобретенную самим Иваном. «Это орудие из четырех колес изобретено для пыток самим нынешним великим князем: к первому колесу привязывают одну руку, ко второму – другую, таким же образом – каждую ногу к остальным двум колесам. Каждое колесо поворачивают пятнадцать человек, и будь казнимый хоть железный, хоть стальной, но шестьюдесятью человеками, беспощадно тянущими в разные стороны, он разрывается на части. Сам же князь обычно созерцает самолично эту казнь, и когда человека разрывает, он громко кричит, ликуя, на своем языке: «Гойда, гойда!», как будто бы он совершил нечто выдающееся».
Большинство рассказов подобного рода оставлено иностранцами, которым можно было не опасаться царского гнева, но есть и отечественные свидетельства. Так, Карамзин приводит отрывок из сохранившейся рукописи: «И быша у него мучительныя орудия, сковрады, пещи, бичевания жестокая, ногти острыя, клещи ражженныя, терзания ради телес человеческих, игол за ногти вонзения, резания по составам, претрения вервии на полы [веревкой пополам] не только мужей, но и жен благородных, и иныя безчисленныя и неслыханныя виды мук на невинныя, умышленныя от него».
Государю было мало подвергать свои жертвы физическим мучениям. Он, кажется, получал особенное удовольствие, прибегая к пытке психологической. Например, царь любил для острастки, в качестве своеобразного предупреждения, наказать человека через его родственников. «Он приказал также повесить многих женщин на воротах их домов, и мужья должны были ежедневно проходить под этими телами и при этом не показывать вида, что с ними произошло», – сообщают Таубе и Крузе. Шлихтинг пишет, что некую женщину царь велел повесить над столом, где ее муж с семейством обычно ели – и долго не позволял снимать тело. С шурином князем Михаилом Черкасским, братом царицы Марии Темрюковны, Иван поступил еще чудовищнее: самого до поры до времени не тронул, но его юную жену и полугодовалого сына велел изрубить и бросить во дворе, чтобы наказанный ежедневно проходил мимо.
Казнь боярина. В. Владимиров
Иногда, войдя в исступление, Иван и сам брал на себя функции палача. Известны случаи, когда государь не брезговал обагрять руки кровью. Так, он проткнул копьем придворного повара, заподозренного в попытке отравительства, а конюшего Ивана Федорова, предварительно поиздевавшись, зарезал ножом прямо во дворце.
Из рассказов современников ясно, что Иван Грозный в зрелые годы сделался законченным садистом, который получал удовольствие, наблюдая за чужими страданиями и сам причиняя их. Таубе и Крузе повествуют: «После того как он кончает еду, редко пропускает он день, чтобы не пойти в застенок, в котором постоянно находятся много сот людей; их заставляет он в своем присутствии пытать или даже мучить до смерти безо всякой причины, вид чего вызывает в нем, согласно его природе, особенную радость и веселость. И есть свидетельство, что никогда не выглядит он более веселым и не беседует более весело, чем тогда, когда он присутствует при мучениях и пытках до восьми часов». То же пишет и Шлихтинг: «У тирана в обычае самому собственными глазами смотреть на тех, кого терзают пытками и подвергают казни. При этом случается, что кровь нередко брызжет ему в лицо, но он все же не волнуется, а наоборот, радуется и громко кричит».
Ряд отечественных авторов позднейшего времени уверены, что свидетельствам иностранцев, живописующих зверства Грозного, не следует доверять, поскольку эти люди преследовали какие-то корыстные цели. Не исключено, что и фон Штаден, и Шлихтинг, и Таубе с Крузе сгущали краски, желая произвести большее впечатление на европейских читателей, Александр Гваньини же в Москве никогда не бывал и лишь пересказывал то, что слышал от других. Какие-то эпизоды наверняка искажены или вовсе придуманы, но крайняя жестокость русского царя была общеизвестна и повергала современников в содрогание – до такой степени, что могла побудить к самому страшному для христиан деянию, массовому самоубийству. В 1577 году, когда Иван IV лично руководил осадой ливонской крепости Венден и она уже не могла больше держаться, все оставшиеся в живых защитники с членами семей, триста человек, получив благословение духовенства (нечто беспрецедентное), подорвали себя порохом, лишь бы не попасть в плен. Это неудивительно: ранее, взяв столь же упорно сопротивлявшийся замок Вейсенштейн, Грозный приказал всех пленных зажарить.
Д. С. Лихачев отмечает, что к концу жизни в поведении царя всё ярче проявляется склонность к юродству и скоморошеству. Иван Васильевич и прежде любил всяческие потехи, окружал себя шутами, музыкантами и дрессировщиками медведей.
Иван IV обладал весьма своеобразным чувством юмора – жестоким, глумливым, рассчитанным на то, чтобы смешить не публику, а исключительно самого себя. Шутки государя были не всегда кровавыми, но неизменно злыми.
Английский дипломат Джильс Флетчер приводит несколько примеров такого остроумия – возможно, выдуманных, но и в этом случае весьма характерных.
Однажды царь-де приказал москвичам насобирать целый колпак живых блох, а когда ему ответили, что сделать это невозможно, поскольку блохи ускачут, горожан обложили огромным штрафом за неисполнение государевой воли. В другой раз Иван взыскал с придворных огромную сумму в 30 000 рублей за то, что те якобы истребили в лесах всех зайцев и царю теперь не на кого охотиться. С жителей Пермского края монарх потребовал поставок кедрового дерева, которое там отродясь не росло – и взял компенсацию за ослушание в 12 тысяч рублей.
Знаменитый эпизод с отречением от престола в пользу татарского князька Симеона Бекбулатовича (об этом речь впереди) трактуется историками по-разному. Многие пытались обнаружить в этой диковинной затее какой-нибудь государственный или хотя бы практический смысл, но не исключено, что это была всего лишь злая шутка пресыщенного человека, продиктованная смесью юродского самоуничижения и злорадного предвкушения паники, которую вызовет этот трюк.
Однако чаще всего глумливость Ивана Грозного была сопряжена с кровопролитием и душегубством. Муки и казни обставлялись, как шутовское представление.
Самой незатейливой из забав подобного сорта было зашить какого-нибудь несчастного в медвежью шкуру и затравить собаками. Но иногда устраивалось целое действо.
Боярина Василия Данилова, ведавшего пушкарями, заподозрили в измене. Иван велел усадить изломанного на пытке Данилова на телегу, в которую запрягли ослепленную лошадь, и объявил, что боярин волен ехать к своему польскому королю, после чего повозку погнали в пруд и утопили.
Престарелого архиепископа Пимена из Новгорода в Москву везли посаженным на кобылу задом наперед, со скоморошьей волынкой в руках – здесь царь уже кощунствовал, глумился над пастырским званием.
Сохранилось множество рассказов о жестоких забавах Грозного, но, пожалуй, нагляднее всего характер царя и типичное поведение его жертв проступают в относительно травоядной истории, которую можно прочитать у Шлихтинга.
«Однажды пришел к тирану некий старец, по имени Борис Титов, и застал тирана сидящим за столом, опершись на локоть. Тот вошел и приветствует тирана; он также дружески отвечает на приветствие, говоря: «Здравствуй, о премного верный раб. За твою верность я отплачу тебе некиим даром. Ну, подойди поближе и сядь со мною». Упомянутый Титов подошел ближе к тирану, который велит ему наклонить голову вниз и, схватив ножик, который носил, взял несчастного старика за ухо и отрезал его. Тот, тяжко вздыхая и подавив боль, воздает благодарность тирану: «Воздаю благодарность тебе, господин, за то, что караешь меня, твоего верного подданного». Тиран ответил: «С благодарным настроением прими этот дар, каков бы он ни был. Впоследствии я дам тебе больший».
Возникает впечатление, что больше всего Иван Грозный неистовствовал, когда сталкивался с проявлениями (увы, нечастыми) чувства собственного достоинства. В подобных случаях царь подвергал свою жертву особенным глумлениям.
Титов благодарит государя. И. Сакуров
Храбрый стрелецкий воевода Никита Казаринов-Голохвастов, попав в опалу, не стал молить царя о прощении, как делали другие, а удалился из мира, принял схиму. Когда в монастырь явились опричники, Голохвастов сам вышел им навстречу, не проявляя страха. Он был готов к смерти. Ну раз ты стал такой ангел, так и лети к ангелам, сказал ему Иван. Велел посадить на бочку пороха и подорвать.
У Шлихтинга описана совершенно омерзительная расправа над неким «Иваном Михайловичем», которого автор называет «заместителем казначея». Этот мужественный человек посмел объявить себя ни в чем не повинным и бросил царю в лицо дерзкие слова. «Те схватывают его; снимают одежду, подвязывают под мышки к поперечным бревнам и оставляют так висеть. К тирану подходит Малюта с вопросом: «Кто же должен казнить его?» Тиран отвечает: «Пусть каждый особенно верный казнит вероломного». Малюта подбегает к висящему, отрезает ему нос и садится на коня; подбегает другой и отрезает ему ухо, и таким образом каждый подходит поочередно, и разрезают его на части. Наконец подбегает один подьячий государев Иван Ренут и отрезает ему половые части, и несчастный внезапно испустил дух. Заметив это и видя, что тот, после отрезания члена, умирает, тиран воскликнул следующее: «Ты также скоро должен выпить ту же чашу, которую выпил он». Именно, он предполагал, что Ренут из жалости отрезал половые части, чтобы тот тем скорее умер».
Ознакомительная версия.
