коммерческий центр, где переводят и читают лишь немногих иностранных авторов и где на смену истинному новаторству пришел некий «комбинированный показатель» модернизма в художественной литературе.
Стремясь привлечь интерес широкого читателя, авторы этих романов используют все популярные средства, изобретенные еще в XIX веке для приключенческих романов и романов с продолжением. В любом из них можно найти элементы полицейского, авантюрного, любовного, производственного, мифологического, исторического и многих других жанров. Пишутся даже романы о романах по примеру Борхеса (Casanova, [1999] 2004, р. 171; Казанова, 2003, с. 197).
В этом месте вы можете вставить свои собственные примеры такого бастардизированного сочинительства. Казанова же отпускает колкости в адрес Дэвида Лоджа и Умберто Эко.
Писатели с периферии сталкиваются с двойным препятствием: во-первых, их произведения выходят на языках, которые знают лишь немногие иноязычные читатели, а во-вторых, их воспринимают как безыскусных бытописателей провинции. Немалая часть книги Казанова посвящена выявлению тех методов, которыми пользуются периферийные писатели для развития национальных литературных пространств и для продвижения своих собственных карьер. «Ассимиляционисты» отрываются от национальных корней, национальных тем и родного языка. Обычно эта стратегия не приводит к успеху; эти писатели заканчивают во мраке безвестности как у себя на родине, так и в литературном центре. В случае же успеха такие писатели становятся голосом периферии в центре, как, например, Найпол.
Вместо этого периферийные писатели могут пойти национально-самобытным путем и попробовать поднять престиж своего писательства, расширяя литературное пространство в своих родных странах. Эта стратегия, развитая немецким писателем Иоганном Гердером в конце XVIII века, начинается с создания классической литературы на родном языке страны. Отчасти это осуществляется посредством перевода великих произведений иностранной литературы, созданием заимствованной классической традиции. Первые авторы нередко консервативны по стилю, и поэтому за границей не привлекают большого внимания. Их жертвой закладывается фундамент для писателей, революционных по стилю: некоторые сочетают высокий язык с просторечием, как, например, Марк Твен, который является изобретателем американского английского как литературного языка. (Рабле совершил тот же подвиг в случае с французским языком, как показал Михаил Бахтин.)
Стоит первому поколению создать национальные литературные ресурсы, как у последующих поколений появляется самостоятельность для того, чтобы оторваться от национально ориентированной модели и развивать новаторские техники, которые «превращают то, что было знаком их литературной (а часто и экономической) бедности, в литературные “ресурсы”, открывают путь к обновлению» (Casanova, [1999] 2004, р. 328; Казанова, 2003, с. 379). Величайшие первопроходцы XX века (Джеймс Джойс, Уильям Фолкнер, Сэмюэл Беккет, авторы латиноамериканского бума, такие как Гарсия Маркес и Кортасар) перекроили карту мировой литературы. Фолкнер писал о «людях, местностях, ментальностях, характерных для Юга: это сельский мир, с архаическим сознанием, который весь укладывается в рамки своей семьи или своей деревни» (р. 337; с. 389), но выражал это модернистски и новаторски, не в манере реализма. «Своим смелым проектом Фолкнер разрешает противоречия, с которыми сталкивались писатели из обездоленных стран»; за что Джойса признают «писатели, вышедшие из городской среды, зачастую лишенные культурных корней <…> [за то же] Фолкнера ценят прежде всего писатели из сельской местности, где преобладает культурный архаизм» (р. 338; с. 390).
Модель неравного литературного мира, представленная Казанова, позволяет ей проследить пути литературного влияния от особого мира Миссисипи Фолкнера до латиноамериканских поклонников Кастро, Хулио Кортасара и Габриэля Гарсиа Маркеса, от еврейского театра на идише до Кафки, от Джеймса Джойса до американского романиста Генри Рота. Непосредственным следствием признанного и проанализированного в книге Казанова неравенства литературного пространства и времени является то, что «самый традиционный и типичный образ писателя устаревает, творчество [больше не] предстает в чистом виде, без корней и без истории» (Casanova, [1999] 2004, р. 351; Казанова, 2003, с. 405). Это также требует «нового метода интерпретации литературных текстов» (Ibid.). Казанова обеспечивает этот метод и таким образом предлагает радикально новое понимание самобытности и влияния в мире литературы. Она объясняет, как определить пространственно-временные координаты авторов в мировой системе, и показывает, как международная система литературного производства и потребления повлияла на формирование каждого автора и как лишь немногие из них преуспели в трансформировании этой системы.
Работа Казанова является исторической в том смысле, что показывает, как неравномерно и несовершенно происходило возникновение мировой системы литературы. Границы и динамика этой системы изменились с момента ее первого появления в эпоху Ренессанса. Своим исчерпывающим анализом писательских дилемм, решений и стратегий Казанова обнаруживает тот факт, что мировая литературная система не расширяется равномерно, а также что траектории писательской карьеры не могут быть поняты в терминах изоморфизма. Более того, новации в мировой литературе неоднократно исходили, как документально подтверждает Казанова, от периферийных языков, литератур и писателей. Литературное новаторство — движущая сила изменения в этой сфере культуры — перешло в центр из периферии; по большому счету это инверсия тех процессов между «верхом» и «низом», которые были обнаружены Элиасом и Бахтиным при изучении распространения придворных манер и подавления карнавальной культуры. И все же все трое прослеживают комплексную историческую динамику, в рамках которой в разные времена и в разных местах культурные идеи и практики выступают в качестве причин и результатов.
Рэндалл Коллинз (Collins, 1998; Коллинз, 2002) [20] исследует источники философского творчества во всем мире с древних времен до наших дней. В отличие от Казанова (в основном потому что его материал относится главным образом к досовременной эпохе), Коллинз приходит к выводу, что великое философское творчество отличается чрезвычайной сконцентрированностью в плане времени и места. Образ Сократа, Платона и их собеседников, лицом к лицу обсуждавших свои идеи в маленьком городе Афины, — это точное отражение почти всех значительных философов в мировой истории, которые творили только там и тогда, где они являлись частью тесных и немногочисленных сетей единомышленников, состоявших в личном общении.
Свой анализ Коллинз строит на всестороннем сравнении сетей философов в Древней Греции и Риме, Китае, Индии, Японии, Ближнем Востоке и нововременной Европе. Он выявляет крупных и второстепенных философов из опубликованных работ по истории философии в каждой из этих стран и приходит к выводу, что творчество подстегивается той эмоциональной энергией, которую философы берут из взаимодействий с единомышленниками. Философы у Коллинза, как писатели у Казанова, зачастую провоцируют величайшие интеллектуальные прорывы, принимая оппозиционную точку зрения в отношении своих современников и непосредственных предшественников. Подобно Казанова, Коллинз исследует немало творческих фигур, чтобы найти закономерные особенности того, как строятся карьеры и как каждый из них позиционирует себя по отношению к
