Впрочем, в Келате араб потребовал, чтобы Зуфар называл его просто Джаббаром. Когда они собрались выезжать, он учинил настоящий допрос, грубый, резкий, и Зуфар никогда не забудет этого разговора.
- Откуда тебе известно мое имя? - спросил Ибн-Салман неожиданно. Он любил огорошить собеседника.
- Какое имя? - искренне удивился Зуфар.
- Ты меня все время называешь Ибн-Салманом... Откуда ты взял, что меня так зовут?
Зуфар не мог вспомнить, где он слышал впервые это имя.
- Все вас так называют...
- Нет, меня всюду зовут Джаббаром.
- Хорошо... Я запомню... Джаббар...
Он вздохнул с облегчением. Но он обрадовался преждевременно. Джаббар ибн-Салман мрачно поглядел на него и спросил:
- Хаф? Вы были в Хафе?
В самом Хафе Зуфар не был и лишь проходил стороной, когда бежал из кочевья хезарейцев. Поэтому он искренне ответил:
- Нет... Даже не знаю Хафа...
- Это хорошо для тебя...
- Что хорошо?
- Что ты не знаешь Хафа, что ты не был в Хафе...
- А что было бы, если бы я знал Хаф?
- Ты любопытен... Было бы плохо, потому что в Хафе меня звали Джаббаром ибн-Салманом... А здесь меня зовут просто Джаббар, и когда мы поедем по пустыне, зови меня Джаббар. И никак иначе...
Скрытность араба была вполне естественной. Нельзя было не удивляться ловкости и умению, с какими они перешли границу близ аула Меана. Джаббар умудрился так же ловко и незаметно переправиться через мелководный Теджен и пробраться по степному междуречью мимо колодцев Шор-кала к переправе Курджуклы на реке Мургаб. Их сопровождали контрабандисты из племени салоров, и Зуфару не удалось поговорить ни с кем из встречных путников.
Ночная переправа через Мургаб проходила безалаберно, в сутолоке. Ветхие каюки, кое-как собранные из сучьев туранги и фисташкового дерева, были сколочены деревянными гвоздями. В щели, проконопаченные обрывками ватных халатов, фонтанчиками рвалась вода, и ее непрерывно вычерпывали. Текинец-лодочник ворчал: "Тысячу лет не переправлялись, а теперь понадобилось. Теперь времена аламана вернулись... Вот и вытащили старую треснувшую миску. Разве выдержит она четырех лошадей и два десятка людей?.."
Очень хотелось Зуфару шепнуть словечко ворчливому перевозчику, но в каюк набилось полно вооруженных до зубов калтаманов. Пришлось завести разговор про рыб. Перевозчик заявил, что ему безразлично, есть рыба в Мургабе, нет ли рыбы. "Разве можно есть сырую рыбу? От воды лихорадка..." Тщетно пытался Зуфар придумать что-нибудь иносказательное, чтобы дать понять перевозчику, кто он.
После переправы, пока поднимались в темноте на железнодорожную насыпь, Зуфар держался поближе к перевозчику. Все ждал случая. Но здесь их окликнули по-туркменски: "Эй, товарищ! Кто?" Калтаманы схватились за ружья. Рельсы поблескивали в темноте. Вдали горел красный огонь семафора. Кто-то шел по рельсам к ним. Под его ногами пронзительно скрипел песок. Пахло мазутом, и у Зуфара защемило сердце: вспомнилась баржа, аму-дарьинские пристани, знакомые ребята.
Свистящим шепотом Джаббар предупредил калтаманов: "Не трогать! Нельзя оставлять следов... Зуфар, поговори с ним".
Но сейчас же передумал: "Нет, побудь со этной!" - и послал калтамана Дурды... Они слышали, как Дурды с кем-то разговаривал на насыпи. В тихой ночи голоса громко разносились далеко вокруг.
Скоро Дурды пришел в кювет.
- Обходчик... Сторож... Марвали, совсем глупый марвали... Только попросил немного наса... - проговорил калтаман.
- А что там за красный огонь? - спросил Джаббар.
- Станция Иолотань...
- Так близко... И никакой охраны, - удивился Джаббар.
- Он приказал дорогу не трогать... Столбы телеграфа не трогать... не злить красных... - проворчал Дурды.
"Он" - было сказано так многозначительно, что все поняли, о ком идет речь. Дурды, конечно, имел в виду Джунаид-хана.
- Две-три шашки динамита, метров пятьдесят бикфордова шнура... Сколько неприятностей когда-то мы причиняли около Медины туркам... Железнодорожная война самая эффективная война, - проговорил глухо Джаббар.
- Что вы говорите? - спросил Зуффар. Он не понял, что хотел сказать араб, и в то же время его неприятно поразило: "Почему сначала он хотел послать меня, а послал Дурды? Он не доверяет мне..."
- Не верить никому... хорошее правило. Особенно в пустыне, неожиданно сказал Джаббар, точно отвечая на не высказанные Зуфаром сомнения.
По спине Зуфара поползли мурашки. Ему сделалось страшно. Что за человек этот Ибн-Салман? Он читает чужие мысли. От него можно ждать чего угодно. Было ясно пока одно - он не доверяет Зуфару... И если бы не чувство благодарности за все, Зуфар тогда же, у Иолотани, ушел бы. Дождался бы на станций первого поезда и доехал бы до Чарджоу. Там Аму, там свои. Мирному, доброму по натуре Зуфару все надоело: тайны, заговоры, калтаманы. Ужасно захотелось подышать дымом родного очага, вытянуться на стареньком ситцевом одеяле, слушать голос Шахр Бану, узнать новости на реке и в Кызылкумах. От одной мысли об этом Зуфару стало тепло и радостно, - и ненависть к Ибн-Салману стала злее. А он словно нарочно разжигал чувство неприязни, все время третируя Зуфара: на каждом шагу заставлял прислуживать себе, ухаживать за конем, подсаживать в седло, отгонять мошек и комаров, снимать и надевать ему сапоги, чистить коня... Словом, распустил узду своего высокомерия... Зуфар отлично понимал теперь бабушку Шахр Бану, испытавшую удел рабыни...
Приходилось терпеть.
...Один раз только Зуфар не выдержал, и обида прорвалась. Но холодный, изучающий взгляд Джаббара моментально заставил его взять себя в руки.
- Что с тобой? - медленно чеканя слова, спросил Джаббар. - Или ты недоволен? Как смеешь ты распускать губы в моем присутствии?
Зуфар попытался уйти от прямого ответа:
- Не дело козла молотить зерно на току.
Араб сразу же понял, на что намекает своей пословицей Зуфар.
На последних переходах Джаббар особенно плохо переносил трудности пути. Он ослабел, задыхался, говорил раздраженно и все чаще прикладывался к фляжке. Вместе с раздражительностью росло и его высокомерие. Нетрудно было понять, что он прячет под маской самонадеянности свою слабость.
- Ты играл в навозе в ашички, а мы уже проезжали вдоль и поперек аравийскую пустыню Нефуд. И кто посмеет сказать, что Каракумы походят на пустыню Нефуд?.. Вот в Нефуде лишения и трудности, а здесь что?.. Здесь гуляешь точно по зеленым лужайкам...
Но "зеленые лужайки" давались Джаббару тяжело. Перед колодцами Джаарджик он окончательно выбился из сил. К тому времени они остались вдвоем. Охрана из салоров бросила их еще два дня назад на ночевке в местности Туатлы. Калтаман Дурды давно ворчал, что они отъехали слишком далеко от родных кочевий и джигиты соскучились по родным очагам. Ночью салоры исчезли. Возможно, что не родные очаги были решающей причиной. По пустыне ходили слухи, что красное командование направило на все колодцы к югу от железной дороги текинские кавалерийские части вылавливать прорвавшиеся с юга через границу отряды Ишик-хана и других крупных калтаманов. Дурды крайне встревожился и весь вечер перед уходом шептался в темноте со своими салорами...
Бегство Дурды обескуражило Джаббара ибн-Салмана, но ненадолго. Он приказал Зуфару седлать коней, и они выступили еще до восхода солнца. Соблазны мучили Зуфара... Мервские аулы находились близко, рукой подать, верстах в пятидесяти... Но Джаббар ибн-Салман не спускал с него глаз. К тому же Зуфар вполне резонно опасался напороться на калтаманскую шайку.
Джаббар ибн-Салман и Зуфар углубились в пустыню. Верст через сто сделалось ясно, что без хорошего отдыха араб не выдержит. Колодцы Джаарджик оказались самыми плохими колодцами из самых плохих. Зуфар ненавидел такие колодцы. Он почел бы величайшим несчастием пасти около таких отвратительных колодцев свои отары. Маленькие, небрежно насыпанные песчаные холмики высотой около аршина плохо защищали устья колодцев от грязи и сора. Стволы колодцев, выложенные сгнившими в труху обрубками саксаула, оплыли, обсыпались. Видимо, их давным-давно забросили, может быть со времен походов генерала Комарова на Кушку, когда здесь проходили ныне забытые караванные тропы. Полвека никто не пас овец на высоких многоэтажных барханах, и целых полвека очень соленая вода колодцев Джаарджик никого не привлекала, пока старик Джунаид-хан не принялся шляться по пустыне со своими вооруженными шайками и возрождать черные времена аламана...
В юртах, стоявших среди барханов, не оказалось ни души, зато было много пыли и блох. Все юрты имели невзрачный, убогий вид, кроме одной нарядной, чистой. Кошмы ее были обшиты белым полотном и обтянуты ткаными дорожками, а внутри поверх циновок лежали дорогие ковры. Зуфар определил: "Юрта байская... Рублей тысячу стоит. Значит, главный в ауле - большой бай... очень богатый человек. На колодцы Джаарджик он пришел недавно, наверно прячется от советской власти... Только куда он девался? Чего-то испугался и убежал..." Но все же здесь имелась вода и корм, а Джаббар мог отлежаться на кошме в прохладе.
