Ненависть, направленная на «врагов», обращается на тех, кто находится рядом с детьми: на родственников, членов семьи, друзей и знакомых. Первой заповедью становится — разоблачение врага. Максим Горький, сыгравший решающую роль в растлении общества в 30-е годы, формулирует закон новой нравственности: «…Если «кровный» родственник является врагом народа, так он уже не родственник, а просто — враг и нет больше никаких причин щадить его».
Донос — в первую очередь на бывших «кровных» родственников — становится долгом и добродетелью. Первым образчиком стало письмо сына одного из обвиняемых по делу о «вредительской» организации инженеров и техников, работавших в угольной промышленности. «Шахтинское дело», как оно популярно называлось, слушалось летом 1928 г. Во время процесса «Правда» опубликовала письмо, озаглавленное: «Сын Андрея Колодуба требует сурового наказания для отца-вредителя». В письме говорилось: «Являясь сыном одного из заговорщиков, Андрея Колодуба, и в то же время будучи комсомольцем… я не могу спокойно отнестись к предательской деятельности моего отца… Зная отца как матерого врага и ненавистника рабочих, присоединяю свой голос к требованию всех трудящихся жестоко наказать контрреволюционеров… Считая позорным носить дальше фамилию Колодуба, я меняю ее на фамилию Шахтин».
Натравливание детей на взрослых, воспитание доносчиков становится важным элементом коллективизации. В кампании участвуют виднейшие партийные авторитеты. Н. Крупская советует: «Поглядите, ребята, кругом себя. Вы увидите, как много еще старых собственнических пережитков. Хорошо будет, если вы их будете обсуждать и записывать». Народный комиссар просвещения А. Бубнов издает приказ, разрешающий школе отдавать под суд родителей, которые «нерадиво относятся к детям»: ребенок доносит учителю, что недоволен отцом или матерью, школа передает дело в суд. Впрочем, открывается охота и на учителей. Редактор «Пионерской правды», излагая основы деятельности «деткоров», детских корреспондентов, писал: «Это значит, следить за учителем, быть зорким в борьбе за качество преподавания в классе». 16 марта 1934 г. «Пионерская правда» опубликовала образец доноса: письмо «деткорки» Оли Балыкиной. Письмо занимало треть полосы газеты и начиналось: «В Спасск. В ОГПУ». В числе обнаруженных «врагов» был и отец девочки.
Моделью поведения в семье, идеальным героем советских детей, становится Павлик Морозов, мальчик донесший на отца, который был арестован и расстрелян. Родственники убили мальчика. Трагедия, случившаяся в сентябре 1932 г. в глухой уральской деревне, была использована пропагандой для фабрикации легенды о ребенке, предпочевшем духовное родство (с Партией) кровному (с отцом).
За исключением факта убийства Павлика и его брата Феди — все было состряпано в деле, которое закончилось массовыми расстрелами «кулаков». Один из активных деятелей «культурной революции» в Китае, организованной по советскому образцу, говорил: «Герой — это продукт партийного руководства, горячей помощи масс и труда писателя». Именно таким образом был сотворен «герой Павлик Морозов», только вместо «горячей помощи масс» были использованы работники ОГПУ. Особенностью «дела» героя-доносчика было изображение семьи, как террористической организации, разоблаченной благодаря присутствию в ней «верного сына партии». Мальчик написал донос на отца, который пошел под суд. Павлик и его брат были убиты. Дед и дяди мальчиков, обвиненные в убийстве, после «обработки» в тюрьме — признались и были приговорены к расстрелу. Бабушка — арестована и отправлена в лагерь. Только мать была оставлена «хранить» память о герое. Вторая особенность дела» — роль писателей в создании мифологии доноса. Руководство кампанией взял на себя лично Горький. Он активно добивается установки памятника Павлу Морозову (Горький всегда уважительно называет мальчика полным именем, Павел — М.Г.), он автор нового морального закона — родство по духу значительно выше родства по крови, он пропагандирует широчайшее распространение «примера». Не ограничиваясь общими указаниями, писатель-гуманист предлагает конкретные действия: «Пионерам следует заняться также и по тем специфическим условиям, которые вызвали недавно довольно суровый декрет». Горький имеет в виду закон об «усилении борьбы с хищением социалистической собственности» от 7.8.1932, предусматривавший как наказание смертную казнь, либо, при наличии смягчающих обстоятельств, 10 лет лагеря. Великий писатель, властитель дум, требует, чтобы пионеры занялись охотой на «расхитителей», прежде всего на родителей.
Кампания приносит результаты. На первом съезде писателей, пионеры, пришедшие приветствовать «инженеров человеческих душ», с гордостью объявили, что «у нас тысячи таких, как Павлик». Потом начинают говорить о «миллионах» Павликов.
Дети, молодежь используются как эффективнейший инструмент разрушения семьи. Через них государство становится членом каждой семьи. Важнейшую роль в воспитании «государственных» детей играет литература. Значение литературы (и всех, связанных с ней областей культуры) в деле обработки ребенка подчеркивается в специальном постановлении Совнаркома и ЦК ВКП (б) об «усилении контроля за детской литературой».
Один из самых распространенных лозунгов первой половины 20-х годов гласил: «Разрушая семейный очаг, мы тем самым наносим последний удар буржуазному строю». Коллективизация была последним ударом по последнему не полностью зависимому от государства классу — крестьянству и одновременно — ударом по «старой» семье, существовавшей без государственного «присутствия».
Во второй половине 30-х годов начинается «укрепление» семьи: новые законы ограничивают свободу развода, запрещаются аборты; утверждается новая советская нравственность, не уступающая пуританской строгостью нравственности викторианской Англии. Советские историки советской семьи объясняют изменение политики тем, что «…в сознании масс все более крепло нетерпимое отношение к распущенности в брачных отношениях». Историк-эмигрант проф. Курганов полагает, что партия учитывала «раздражение и крайнюю степень недовольства в народе» политикой направленной на «расшатывание семейных устоев». Советская история убедительно свидетельствует, что партия учитывает только то и только тогда, когда видит в этом выгоду для себя.
Партия начинает новую семейную политику в тот момент когда становится очевидным, что появилась уже советская семья — ячейка советского государства. Вильгельм Рейх, мечтавший о теории, объединяющей марксизм и фрейдизм, внимательно исследовавший связь социально-экономической и сексуальной структуры общества, анализируя нацистскую Германию и Советский Союз 30-х годов, пришел к выводу, что «авторитарное государство чрезвычайно заинтересовано в авторитарной семье: она превращается в фабрику, моделирующую государственную структуру и идеологию». Ошибка немецкого сексолога заключалась только в том, что он считал Советский Союз 20-х годов демократическим государством, поскольку там существовала сексуальная свобода. Он не видел целенаправленности послеоктябрьской сексуальной революции. Но формула Рейха: «авторитарное государство необходимо нуждается в авторитарной семье» нашла свое полное подтверждение в официальных советских текстах: «Страна достигла решающих успехов в деле строительства социализма… В этих условиях появилась возможность и необходимость во весь рост поставить и вопрос дальнейшего укрепления семьи, как ячейки, которая выполняет полезные общественные функции».
Ханжеское целомудрие становится законом советской жизни. В 1926 г. американский актер Уил Роджерс, приехав в Москву, был поражен, обнаружив, что мужчины и женщины купаются в Москва-реке нагишом. Свою книгу о поездке он так и назвал: В России нет купальных костюмов. В 1926 г. они еще были, но одновременно существовала еще свобода нравов, которая десять лет спустя рассматривается как государственное преступление.
Меняется отношение к любви. Интимные отношения между мужчиной и женщиной отходят на далекий задний план, уступают место интимным отношениям между человеком и Вождем, человеком и Родиной. Выражение любви к Сталину приобретает чувственный, эротический характер. «Я пишу книги, — изливает свои чувства Александр Авдеенко, — я писатель… Все это благодаря тебе, великий воспитатель Сталин… Я люблю девушку новой любовью, я продолжаю себя в детях… все это благодаря тебе… И когда женщина, которую я люблю, даст мне ребенка, первое слово, которое он произнесет, будет: Сталин…» От Уинстона Смита, героя «1984», в конечном счете требуют только одного: чтобы он сменил объект любви, чтобы он предал любимую женщину и полюбил Большого брата. За четверть века до Орвелла Замятин изобразил эту ситуацию в романе «Мы»: герой предает любимую женщину и начинает любить Благодетеля.
