Старым лагерникам это не могло не бросаться в глаза:
… Тот лагерь, куда я попал в 1951 году, был очень отличен от того, который я оставил в 1946-м.
Среди многих изменений одним из наиболее разительных был характер уголовного мира. Послевоенные уголовники отличались от старых своим крайним экстремизмом. Куда девались старые добрые уголовные профессии: жулики, мошенники, аферисты, карманники? Послевоенная формация — это холодные убийцы, зверские насильники, организованные грабители. Но не только это отличало новую уголовную генерацию. Теперь все они были поделены на касты, на сообщества с железной дисциплиной, со множеством правил и установлений, нарушение которых жестоко каралось: в лучшем случае — полным изгнанием из уголовного сообщества, а часто и смертью. Наиболее распространённой формой уголовного сообщества в лагере были «законники»… (Л. Разгон. «Непридуманное»)
Внутри «воровской касты» тоже было разделение по степени значимости того или иного «законника». Верхушку составляли так называемые «воры с правами», чьё слово имело особый вес в решении самых важных вопросов. Таких «воров» было немного, и «правами» они наделялись за исключительные заслуги перед сообществом, а не за возраст или «выслугу лет» на уголовном поприще. Так, в ростовском лагере РО-8 (сейчас ИУ-2) в 1948 году насчитывалось восемь «воров в законе», из них только один «с правами» — Крашенинников, которому было всего-то не больше двадцати лет, в то время как большинству других уже перевалило за тридцать. Крашенинникову беспрекословно подчинялись все «воры». Причём не просто подчинялись. Существовал даже целый ритуал такого подчинения. Например, перед отбоем все «паханки» приходили поцеловать «старшого» и пожелать доброй ночи.
Итак, к началу 50-х происходит ожесточение «воровского» сообщества. Оно обусловлено большей строгостью государственных законов по отношению к уголовникам (и более жёсткой практикой их применения в условиях послевоенного времени), а также суровой закалкой «воров» в период «сучьих войн».
Выживший в боях и доказавший свою стойкость, «воровской мир» снова попытался подмять под себя «мужика». Может быть, не так сурово, как прежде, но «воры» решили раз и навсегда указать «меринам» их «стойло». «Вор ворует, фраер пашет!»
«Перекуём кнуты на пряники!»
Однако обстановка в «зонах» пусть медленно, но неуклонно менялась. Зэковский народ новой, послевоенной формации тоже стал требовательнее, агрессивнее, злее. Администрация неохотно и раздражённо, но всё же шла на определённые уступки. Уже в 1951-м году, чтобы увеличить производительность труда арестантов, в ряде лагерей стали понемногу вводить хозрасчёт. Вспоминает Александр Солженицын:
Как единственную уступку после разгрома всех просьб и надежд Управление лагеря дало нам хозрасчёт, то есть такую систему, при которой труд, совершённый нами, не просто канывал в ненасытное хайло ГУЛАГа, но оценивался, и 45 % его считалось нашим заработком (остальное шло государству). Из этого «заработка» 70 % забирал лагерь на содержание конвоя, собак, колючки, БУРа, оперуполномоченных, офицеров режимных, цензорных и воспитательных, — всего, без чего мы не могли бы жить, — зато оставшиеся тридцать — десять процентов всё же записывал на лицевой счёт заключённого, и хоть не все эти деньги, но часть их (если ты ни в чём не провинился, не опоздал, не был груб, не разочаровал начальства) можно было по ежемесячным заявлениям переводить в новую лагерную валюту — боны, и эти боны тратить. («Архипелаг ГУЛАГ»)
Но это было только начало. Постепенно уступки становились всё более ощутимыми. После волны восстаний 1953–1954 годов власти стали понимать, что необходимо разрядить обстановку. Мы уже рассказывали в предыдущем очерке о выполнении некоторых требований арестантов. Следует добавить к ним разрешение отдельным категориям осуждённых проживать вместе с семьями вне территории лагеря, а также снятие решёток с окон бараков и прекращение практики запирать бараки на ночь (это, правда, не касалось опасных рецидивистов).
Расширяется и практика применения амнистии. Указ от 8 сентября 1953 года отменяет запрет применять её к осуждённым по закону от 7 августа 1932 г. («семь восьмых», «за колоски» — см.).
24 апреля 1954 года выходит указ, согласно которому из мест лишения свободы могут быть освобождены лица, осуждённые за преступления, совершённые в возрасте до 18 лет, «если они доказали своё исправление примерным поведением» и отбыли не менее одной трети срока наказания.
Другими словами, власти постепенно пытаются успокоить гнев «мужиков»: мол, всё в порядке, скоро выйдете и вы, мы исправляем грубые просчёты амнистии, подготовленной «врагом народа» Берией (к тому времени Берия был расстрелян).
Расширяется практика хозрасчётных отношений внутри лагеря. Доходит до того, что лагерные боны попросту заменяются обычными деньгами, которые свободно ходят по зоне! Появляются коммерческие ларьки с обилием товаров, которые можно было приобрести за наличные.
Период этой «лагерной свободы» был коротким, но очень ярким. Многие работяги, которые любили и умели вкалывать, зарабатывали приличные деньги — такие, что даже могли обеспечить не только себя, но и свою семью.
Мне довелось беседовать с несколькими такими арестантами, отбывавшими наказание в середине 50-х годов. Одним из них, «мотавшим срок» на строительстве химзавода под Новосибирском, был Алексей Васильевич Макаров. Чтобы обеспечить свою семью, он на свободе занимался частным промыслом: подпольно тачал обувь и продавал на рынке. За что и схлопотал год лагерей («снисходительные» судьи учли, что М. был фронтовиком и инвалидом войны).
Алексей Васильевич рассказывал, что, работая парикмахером в «зоне», он обязан был сдавать небольшую дневную выручку, а всё, что сверх того (как минимум четыре-пять таких выручек), оставлял себе и после передавал жене на волю. Выйдя из колонии (где с учётом зачётов рабочих дней он пробыл всего семь месяцев), он принёс с собой значительную сумму денег, которую в то время он вряд ли смог бы заработать на воле и за год.
Но его «приварок» был ещё одним из самых скромных. Алексей Васильевич рассказал, как в их лагерь перевели этап зэков, работавших до этого некоторое время на урановых рудниках. Они были одеты так, как не мог позволить себе даже начальник лагеря: шикарные пальто и полушубки, элегантные костюмы и прочее. Деньги этапники вообще не считали. Стараясь задобрить и расположить к себе парикмахера, они дарили ему «широким жестом» дорогие меховые рукавицы, шапки, галстуки, шарфы, пачки чая, банки тушёнки…
«Мужик» вдруг понял: ему есть к чему стремиться и что терять! Но и хищные «законники» почувствовали запах добычи. Они решили, что вот теперь-то настал их звёздный час! По старой традиции «воры» решили дать понять работягам, что трудовыми доходами надо делиться с теми, кто «страдает за идею» и за «арестантское дело».
Однако в этом «благородном стремлении» «честняки» перегнули палку. Как мы уже отмечали, в этот период воровской контингент стал более суровым, агрессивным, жестоким. Разумеется, после «сучьих войн» «воры» понимали, что «мужика» не стоит очень сильно обижать. Надо дать ему дышать, однако работяга должен понимать и то, кто в «зоне» хозяин. Только одного не учли «законники» в своих «наездах» на «пахарей», дележах, сборе «общака» и «дербанках». С приходом перемен в лагерную жизнь изменилась во многом и психология «сидельцев». Нищенский кусок отдавать было легче. Теперь же терять львиную долю довольно весомого заработка в пользу «доброго дяди», когда этим куском можно было прекрасно пользоваться самому и даже помогать семье… Ради чего? Ради «воровской идеи»? Непонятного «закона»? Вот пусть те, кто этот «закон» сочинял, от себя куш и отрывают!
И «мужики» встали на дыбы. Суровые «законники» — тоже. Как это — какие-то «мерины», «рогомёты», «пыль лагерная» — и смеют выступать против элиты блатного мира?! Нашинкуем, как капусту!
«Мужицкие войны» были, пожалуй, не менее кровавыми, чем «сучьи». Но — более скоротечными.
Расстановка сил и результат определились очень быстро. «Воровской» мир слишком уступал в численности миру «мужицко»-«фраерскому». Повторилась история с «жиганско»-«уркаганской» резнёй — но с точностью до наоборот! Напомним: в середине 50-х работяги-арестанты составляли в лагерном мире подавляющее большинство, поскольку немало «воровской» «пристяжи» ушло на волю по амнистии.
К тому же на этот раз начальство опять выступило против «воров», используя общее недовольство заключённых. Старые работники системы исполнения наказаний и сейчас не скрывают того факта, что они всячески поддерживали «мужиков» в борьбе против «воров» и прямо «подсказывали» им образ действий.
