Мы сдались одновременно. Я приблизился к вислоухому, а он покорно подставил мне спину. И... мы поехали. Библейское животное было костлявым, его спинной хребет немилосердно выпирал, но оно было кротким и – я сказал бы – смекалистым. Мы быстро пришли к соглашению. Осел бежал проворно, но то и дело стремился свернуть то влево, то вправо, тогда как я хотел ехать прямо. В такие моменты нужно было только показать ему палку, которой меня снабдили. Когда осел сворачивал влево, нужно было показать ему палку также слева. Что означало: «Я вовсе не намерен тебя стегать, дорогуша, но если ты будешь сворачивать в ту сторону, то сам понимаешь...»
Вид с горы Гебель-Адда. На переднем плане – судно американской экспедиции
И осел понимал. Сопровождавший меня погонщик нервничал и пытался уговорить меня всыпать наконец ослу. Но я не хотел этого делать, придерживаясь принципа мирного сосуществования и замечая по взглядам, которые бросало животное, что оно в состоянии, если наши отношения обострятся, выкинуть какое-нибудь коленце – пуститься, например, галопом. А вы не можете себе представить, что такое ослиный галоп! Итак, мы ехали трусцой. У меня довольно большой рост – 186 сантиметров, причем большая часть этой длины приходится на ноги. Мне трудно даже себе представить, как я выглядел во время езды, но это было, несомненно, весьма забавное зрелище, если учесть, что ноги волочились за мной по песку. Осел был без седла и, конечно, без стремян.
Вдвоем мы подымали пыль, точно танковый взвод. Когда я почувствовал, что начинаю понемногу становиться безучастным ко всему, что происходит вокруг, спереди, где во главе нашей кавалькады ехал инспектор, до меня донесся окрик. Одновременно со стороны реки раздался рокот двигателя моторной лодки.
– Едет доктор Миллет! – закричал инспектор.
И действительно, к моему неописуемому счастью, это был Миллет. Он подплыл к берегу, принося извинения за опоздание. Я сразу соскочил с осла и перешел в лодку, предпочитая положиться на двигатель, даже если он и работает с перебоями. Мы описали нашей моторной лодкой ухарскую петлю и поплыли вдоль реки, туда, где вырисовывался высокий горный хребет. Близился вечер, и солнце причудливо окрашивало окружающий пейзаж, как это всегда бывает на Ниле перед заходом солнца. Мы медленно приближались к горной вершине, с одной стороны покрытой позолотой, а с другой стороны уже темнеющей. У подножия горы стояло пришвартованное к берегу небольшое белое судно. Оно служило лагерем экспедиции Миллета. Когда мы подошли к его борту и вскарабкались по трапу наверх, оно показалось мне истинным раем. После глиняного, утопающего в пыли домика в Фарасе чистое, надраенное судно с неким подобием террасы на корме и плюшевыми диванчиками, с несколькими умывальнями, баром и холодильниками, электрическим освещением и рядом жилых кают, где стояли нормальные кровати, казалось мне настоящей сказкой. «Вот это жизнь! – подумал я. – Цивилизация!» За приоткрытыми иллюминаторами плескала, перекатываясь, вода. Я полагал, что на судне, над самой поверхностью проточной, а следовательно, и холодящей воды должно быть свежо и приятно по вечерам. Наверное, с реки веет освежающим холодком, есть и прохладные, остуженные в холодильнике напитки.
Действительность оказалась, однако, не столь привлекательной. Жестяной корпус судна нагревался за день до такой степени, что едва успевал остывать до того, как занимался новый день. Холодильники не действовали, то ли из-за слишком высокой температуры воздуха, то ли из-за неисправности электропроводки. Прохладных напитков не было, а внутри судна стояла жара и неимоверная духота.
Американцы встретили меня радушно. Налили мне стакан теплого виски с теплой водой и повели к реке купаться. Купание вознаградило меня за все. Место было необычным и очень красивым. Выдвинутая в русло реки, высилась скала, к которой нужно было подойти по берегу. В полутора метрах над водой начиналась узкая галерея, по которой можно было пройти до самой верхушки скалы. Тремя метрами выше находилась ниша, вырытая в скале. Туда нужно было взбираться по всем правилам альпинизма. Там находилась «раздевалка», куда я и направился, чтобы переодеться для купания. Уже надев плавки, я обернулся и... остолбенел. В глубине ниши виднелась огромная плита, покрытая египетскими иероглифами. Это был картуш Рамсеса II. Сойдя на галерею, где меня ожидали американцы, я не мог скрыть своего изумления.
– Ничего особенного, – ответили они, – здесь таких полно...
Американцы предупредили меня, что близ скалы появляются крокодилы. Миллет распорядился, чтобы каждый, кто собирается искупаться, понаблюдал сперва минут 16 за поверхностью воды. Говорят, что каждый крокодил должен по крайней мере раз в 15 минут вынырнуть из глубины, чтобы набраться воздуха. Меня это не очень убедило, ибо – подумал я – может ведь найтись столь натренированный крокодил, который выдержит и 17 минут под водой. И что тогда? Но я так и не успел поразмыслить над последствиями, так как, разъяснив мне, как обстоит дело, все прыгнули в воду, не подождав даже трех минут и не беспокоясь о крокодилах. Я сразу последовал их примеру и... остался жив, как видите. Что за блаженство! Темно-зеленая вода здесь холодная и чистая, совсем не то, что у берега в Фарасе, где она бурая и илистая. Плавая в освежающей воде и испытывая несказанное наслаждение, я понял, как много мы теряли в Фарасе оттого, что не могли позволить себе ничего подобного. Мы долго плескались тогда у подножия скалы и не хотели выходить из воды, пока не стало темно.
Так я познакомился с участниками экспедиции Американского исследовательского центра, работающей в Гебель-Адде. Это молодые парни и девушки. Как большинство американцев, они веселы, шумливы и беззаботны. Не все, впрочем, американцы. Один из ребят – швейцарец, не старше 25 лет, по профессии египтолог; он нырял, не снимая часов с руки. Я спросил его, почему он столь ленив и рискует своими часами. Швейцарец взглянул на меня гордо, затем показал часы и сказал:
– The best in the world! (Лучшие в мире!) – и снова нырнул в воду.
Его слова были встречены гомерическим хохотом. Оказалось, что симпатичный швейцарец, с которым мне впоследствии пришлось делить каюту, уже успел получить кличку «The best in the world», так как это было его излюбленное изречение. Все, чего он касался, чем пользовался и что ценил, было, дескать, лучшим в мире. Бородатый арабист экспедиции американец Скэмлоун сказал мне по этому поводу:
– Он запятнал бы, видите ли, честь швейцарца, если бы снял часы перед купанием. Это означало бы, что он не верит в водонепроницаемость швейцарских часов!..
Одно из трех тысяч вскрытых погребений
Так началось мое пребывание на судне экспедиции Миллета. На следующий день, ровно в 5 часов утра, в дверь каюты постучал заместитель Миллета, молодой статный англичанин Мине, свежий и побритый. Подъем! Одна из функций заместителя – поднимать по утрам весь лагерь. Делает он это столь безупречным образом и ведет себя в полном смысле слова столь по-джентльменски, что хотя еще темно и вы лежите в пижаме, а ночь была неимоверно жаркой и томительной, уже один вид англичанина заставляет вас подняться с улыбкой на лице и сказать, что вы как раз собирались вставать.
Над Нилом повис туман, противоположный берег едва виден. Когда солнце несколько поднялось, туман развеялся. Около 6 подали завтрак: кофе, овсянку, гренки с джемом. Не очень много и не очень вкусно. Затем все участники экспедиции отправились на место раскопок, а Миллет повел меня в большую палатку, разбитую на берегу, около самого судна. Это его рабочий кабинет. Именно тут, рядом с палаткой, раскинулось кладбище скелетов. Здесь лежали сотни скелетов, которые были перенесены из погребений, обнаруженных на месте раскопок у подножия горы, несколько поодаль от берега. Палатка Миллета просторна, в ней больше места, чем в мастерской в Фарасе, но и духота здесь сильнее. В полдень совсем нечем дышать. В палатке сложены находки последних дней: две мероитские ложки, какие-то предметы из бронзы, мероитский флакон для благовоний, великолепная кухонная посудина – не то сковородка, не то тарелка с длинной ручкой, украшенной головой барана, керамика, обломки зеленой китайской вазы, которая появилась здесь, видимо, в более поздний период.
– Еще два дня интенсивной работы, – говорит Миллет, – и прощай Нубия! Но мы еще вернемся сюда в будущем году.
Порядок здесь образцовый. Документация ведется в ажур. Когда работы на раскопках прервутся, вся документация кампании будет полностью готова. В польском лагере документирование завершается лишь в Каире. Но и людей у Миллета в три раза больше, чем у профессора Михаловского. В то же время у Михаловского на всем лежит отпечаток более богатого опыта. Это проявляется даже в некоторых мелочах лагерной жизни.
