Чего только не перевидали на своем веку эти зеркала, отлитые в тогда еще только основанной мастерской Сент-Антуанского предместья; чему только не были они свидетелями!.. Если на этих мыслях сосредоточиться, у нас не хватит духу пройти мимо них в своих плащах и шляпах.
В этих стеклах жило отражение Великого короля, сначала молодого и влюбленного, затем постаревшего, отяжелевшего, согбенного годами. Скольких королев, скольких прекрасных женщин отразили они в себе: манерную и хрупкую мадам де Помпадур; трепещущую накануне своего представления ко двору дю Барри;[202] шестнадцатилетнюю Марию-Антуанетту, светловолосую, румяную…
Мимо этих зеркал шествовали Конде[203] и Виллар;[204] в своих веревочных башмаках тут прошел старый Франклин,[205] если верить легенде, Жан Барт с трубкой в зубах.[206] Зеркала галереи видели, как 7 января 1689 года с текстом «Эсфири» под мышкой тут проходил Жан Расин,[207] направляясь в апартаменты мадам де Ментенон, где должны были репетировать его пьесу. В этих высоких стеклах однажды отразилась красная шапочка генуэзского дожа, и с величайшим изумлением отобразили зеркала сиамских послов, что пробежали всю длину галереи, пятясь, дабы ни на секунду не оказаться спиной к Королю-Солнцу.
А вот в том зеркале, что маскирует двойную дверь королевского кабинета, в полдень 15 августа 1785 года мелькнул испуганный силуэт кардинала де Рогана — гвардейцы арестовали его в тот момент, когда он шел служить мессу.[208] В мае 1789 года перед каждым из этих зеркал с торжественностью продефилировали съехавшиеся из своих провинций представители Генеральных Штатов… Все те, чей образ, как след дыхания, улетучился с поверхности стекла, наполняют эти зеркала таинственной, призрачной жизнью.
Но вопреки своему парадному облику галерея видывала у себя не одни только величественные события и исторические фигуры… Действительно, наши деды и прадеды боготворили этикет, но тем более они ценили любую возможность расслабиться, и по окончании церемоний охотно переходили к добродушной простоте.
Во времена монархии Зеркальная галерея была открыта для всех. По крайней мере, в царствование Людовика XV и Людовика XVI сюда приходили безо всяких специальных разрешений и формальностей. В летние воскресные дни простой парижский люд заполнял галерею. Народ свободно разгуливал здесь, наслаждаясь скользкостью паркета и толпясь время от времени в надежде увидеть короля. Дежуривший в зале «Бычий глаз» легендарный швейцарец запрещал лишь входить в покои Его Величества. Сам он обитал тут же за ширмой, где у него были печка, туалет и гардероб, но по вечерам он переносил постель в галерею; тут он раздевался, укладывался в кровать и уютно посапывал, имея полное право считать себя обладателем самой роскошной спальни во Франции.
Дважды или трижды в утренние часы здесь можно было видеть, как Людовик XVI, выйдя из своего кабинета, направляется в сторону Зала войны посмотреть на термометр, что висел на окне обращенного к северу Аполлонового зала. Здесь жили вполне по-буржуазному, несмотря на все великолепие, к нему так привыкли, что воспринимали галерею как обыкновенный коридор.
Чего стоит найденный де Нолаком[209] документ (он относится к 1754 или 1755 году), где мы читаем, например, такое: «Караульные не должны позволять, чтобы во дворец, не имея на то разрешения, проводили животных. Только принцы и принцессы царствующей семьи имеют право допустить к своим покоям коров, коз или ослиц; в виде особой милости эти права даны еще нескольким лицам…» Разносчики воды и дров тоже свободно проходят во дворец. По всем этажам, лестницам и приемным бродят уличные торговцы; улица проникает внутрь замка, достигая самой Зеркальной галереи. Постоянное хождение туда-сюда, шум, толкотня… Вход в замок запрещен лишь монахам и людям «со свежими следами оспы».
А потом за несколько дней все обратилось в пустыню.
Октябрь 1789 года. Людовик XVI уже в Париже. Колоссальный Версаль эвакуирован за считанные часы; в прекрасном дворце, что на протяжении ста лет был центром мира, царствует гнетущая тишина. Вдоль анфилад, с шумом отворяя и захлопывая двери, разгуливают сквозняки; шелушится живопись плафонов… тускнеют зеркала… Но каждые четверть часа в этой огромной пустоте чуть слышится далекий, постепенно замирающий звук флейты и арф: то продолжают жить оставшиеся в комнате королевы часы; своей нежной песенкой они отмеряют в покинутом королевском жилище каждый час революционной эпохи.
* * *
Разумеется, у вещей есть душа: она сотворена из наших воспоминаний, из наших собственных переживаний, из всех испытанных радостей и горестей, бесстрастными свидетелями которых им довелось быть.
Душа Зеркальной галереи в таком случае неразрывно слита с душою самой Франции; это прекрасно ощущали немцы, когда в 1870 году избрали галерею местом крещения своей Империи.[210]
В Берлине в королевском дворце хранится картина, изображающая это событие: сколько же в ней налитых гордостью фигур, сколько касок, знамен, сапог, сколько излучающих удовлетворенное вожделение бородатых лиц! И какая демонстративная заносчивость в посадке этих рейтаров,[211] чьи широкие плечи рисуются на серебристо-сером фоне пилястр и зеркал, со стыдом отражающих в себе это зрелище…
Но зато каким же был реванш! Менее полувека минуло, и галерея, где разносились крики в честь бессмертной монархии, стала свидетельницей ее крушения… История обожает такие повороты на сто восемьдесят градусов[212]…
С самого начала протянувшаяся меж Залами войны и мира галерея предназначалась для блестящей роли; для ее украшения в 1681 году Лебрен задумал громадный живописный плафон. Подняв к нему взгляд, мы различаем там на потолке среди нарядной толчеи бесчисленных Марсов, Минерв, поверженных гигантов, скованных рабов, победных пальмовых ветвей, грифонов и гирлянд Францию, представленную в облике вечно юной богини; ее сопровождают Грации, сплетающие венки; рядом с нею — осененное розами Благоденствие и женская фигура, простирающая оливу, — Мир. В самом центре композиции представлено облако; оно уносит прочь Германию с ее орлом, в то время как обозленное своим поражением Властолюбие одной рукой вырывает корону у поверженного короля, а другой поджигает факелом дворцы и храмы. Знатоки могут что угодно говорить об этой живописи, но никто не помешает мне думать: в те два дня, когда Лебрен исполнял эскиз плафона, он был больше, чем великим художником, — он был пророком.
Имя Ленотра не упоминалось в официальной историографии.
G. Lenotre et A. Castelot. Les grandes heures de la Revolution Française. T. 1–6. Paris, 1962–1963.
Это хорошо показано в новейшей биографии Людовика XIV Мишеля ди Греса с характерным подзаголовком: «Оборотная сторона Солнца». Книга была издана в Париже в 1979 и 1984 гг.
О нем кратко сообщает переводчик (см. примечание на с. 226). Более подробно см. нашу статью «Ожерелье королевы» в сборнике «Белый слон Карла Великого». М., 1993. Этому скандальному делу, как известно, посвятил свой роман А. Дюма (см.: Дюма А. Ожерелье королевы. М., 1992).
См.: Савин А., Бурнан Ф. Дни Трианона. М., 1912.
См.: Фор Э. Опала Тюрго. М., 1979.
Мы попытались дать свой вариант разрешения этой загадки в статье «Тайна железной маски» (в сб. «Белый слон Карла Великого». М., 1993).
Подробнее об этом см.: Левандовский А. Мазер де Латюд, узник Бастилии (в кн.: Узник Бастилии. М., 1990).
Альфред Ашетт — один из потомственных владельцев основанного в 1-й половине XIX в. знаменитого издательства «Ашетт».
Как убедится сам читатель, это обвинение изобретателей в бедности технической мысли не очень-то справедливо.
Портшез — легкое закрытое со всех сторон кресло-носилки.
Шарль-Филипп герцог де Люинь (1695–1758) — генерал, чья жена была близким другом королевы Марии Лещинской; 10 томов его дневника являются важным источником знаний о царствовании Людовика XV.
Эмманюэль герцог де Круи (1718–1784) — князь Священной Римской империи, маршал, автор 4-томного дневника.
