Осуществив профанацию отечественной промышленности как символа Державы, идеологи попытались культурными средствами искусственно придать сакральный характер частной собственности. "Вживить" в общественное сознание созданную в лаборатории ценность как электрод. Прямо по Троцкому и Амосову — инженерное создание культа.
Лепестки культуры.
Конечно, деструкция "культурного ядра" общества — лишь самая фундаментальная причина кризиса. Но кроме этого пришлось неизбежно лишиться и многих "оболочек" культуры. Радикальный разрыв с прошлым означал отказ от всего того, что было накоплено за советское время. Но это — катастрофа для всего культурного организма, источник его болезней на многие десятилетия вперед. Попробуйте сегодня перечитать, например, такие лирические произведения Чингиза Айтматова, как "Прощай, Гульсары!" или "Буранный полустанок". Ведь это невозможно, ибо автор предал своих героев, его Танабай и Едигей буквально с каждой страницы об этом заявляют — и читать невыносимо.
Мучительно смотреть сегодня советские фильмы: мы как будто оплевали ничего не подозревающих героев и теперь сидим и над ними издеваемся. Попробуйте посмотреть сегодня фильм Андрея Кончаловского "Первый учитель" — сам просмотр становится аморальным действом. Даже такое сложное и отнюдь не просоветское произведение, как фильм Тарковского "Зеркало", вызывает щемящее чувство вины: ради чего мы растоптали имевшуюся уже и нараставшую сложную ткань человеческих отношений, столь богатую нюансами? Ради чего мы перешли к упрощенным и обедненным социальным и политическим чувствам, которые неминуемо будут превращаться в разрушительные страсти? Ведь это — огромный откат в культуре, который интеллигенция кропотливо готовила и совершала.
Конечно, атакам подвергается весь корпус произведений культуры, не только его советский раздел. Эти атаки бывают предельно пошлыми. Вот Виталий Коpотич поучает из какого-то амеpиканского унивеpситета: "Я уже говоpил как-то, что никак не пpивыкну, когда в число наpодных добpодетелей включают способность утопить пеpсидскую княжну в Волге или пpойтись вдоль по Питеpской с пьяной бабой. Что же до машины, котоpая может pаботе помочь, так это уж, извините "англичанин-мудpец"…". Надо же, никак не пpивыкнет, когда… А зачем ему, шестеpке идеологических служб — то советских, то антисоветских — пpивыкать к pусским песням? И ведь как недоволен: "я уже говоpил как-то", но пpиходится еще pаз повтоpять — отвыкайте от этих гадких песен.
Подрыв традиций и разрушение культурных школ не является следствием экономических трудностей или некомпетентности политиков. Разрушение носит планомерный характер, зачастую даже требует значительных затрат.
Вот простой, кажущийся безобидным случай — замена дикторов радиовещания. За шестьдесят лет советские люди привыкли к определенному типу "радиоголоса" как к чему-то естественному. И мало кто знал, что в действительности в СССР сложилась собственная самобытная школа радиовещания как особого вида культуры и даже искусства ХХ века. Десять лет назад был я в Мексике, и подсел ко мне за ужином, узнав во мне русского, пожилой человек, профессор из Праги, специалист в очень редкой области — фонетике радиовещания. Он был в Мехико с курсом лекций и жил в той же гостинице, что и я. Профессор рассказал мне вещи, о которых я и понятия не имел. О том, как влияет на восприятие сообщения тембр голоса, ритм, темп и множество других параметров чтения. И сказал, что в СССР одна из лучших школ в мире, что на нашем радио один и тот же диктор, мастерски владея как бы несколькими "голосовыми инструментами", может в совершенстве зачитать и сообщение из области медицины, и на сельскохозяйственную тему — а они требуют разной аранжировки. Ему казалось удивительным, как в такой новой области как радиовещание удалось воплотить старые традиции русской музыкальной и поэтической культуры.
Что же мы слышим по радио сегодня? Подражая "Голосу Америки", дикторы используют совершенно чуждые русскому языку тональность и ритм. Интонации совершенно неадекватны содержанию и часто просто оскорбительны и даже кощунственны. Дикторы проглатывают целые слова, а уж о мелких ошибках вроде несогласования падежей и говорить не приходится. Сообщения читаются таким голосом, будто диктор с трудом разбирает чьи-то каракули.
И возникает вопрос — не к тузам Ростелерадио, а к среднему интеллигенту: как он объясняет для самого себя смысл этого разрушения созданного нацией (а уж никак не КПСС) культурного достояния? Ведь какой-то смысл в этом есть, и никто не вправе уйти от объяснения. Уничтожение этого небольшого элемента национальной культуры — часть целого проекта. И эта часть хорошо видна, потому что радио слушают все и никто не сможет потом сказать: "я не знал, что происходит".
Разрушение ядра и оболочек культуры стало необходимым условием и причиной более прозаической вещи — тривиального разрушения и разворовывания материальной основы культуры (и базы возможного возрождения) России. Эта основа — огромный научный потенциал, система образования, музеев, театров, издательств и библиотек, многого другого, жизненную важность чего мы поймем, лишь безнадежно это утратив.
Одним из самых уродливых и прекрасных порождений русского традиционного общества и его правопреемника — "казарменного социализма", — была сильная и самобытная наука. Уродливым — с точки зрения рациональности рыночной экономики, ибо не соответствовал "уровень развития производительных сил" СССР такому размаху, не требовали и не воспринимали продукта современной науки сермяжные фабрики и колхозы. Прекрасным — с точки зрения утопически и эсхатологически мыслящего народа, который, не проварившись в котле рыночной экономики, вознамерился, однако, избежать участи стран с традиционным обществом, колонизируемых научными державами.
Два глубоко родственных явления в русской истории — революционное движение и наука, несут в себе сильную религиозную компоненту (неважно, что носителями обоих явлений были в основном атеисты). Философы, абсолютизирующие универсальность научной рациональности и интернациональный характер науки, утверждающие, что сама наука существует лишь постольку, поскольку освобождается от моральных ценностей, старательно обходят историю русской науки. Почему русские эволюционисты видели в природе не столько борьбу, сколько сотрудничество ради существования? Как они смогли воспринять дарвинизм, очистив его от мальтузианства? Только уяснив это, мы осознаем, что такое была советская наука, созданная революционной молодежью вместе со старыми русскими учеными (в основном, либеральными демократами, членами партии кадетов). Поймем, почему так быстро "научились" летать ракеты, которые возили на испытания в трамвае, завернутыми в одеяло. Почему группа из восьми химиков практически без ресурсов разработала за полтора года технологию производства синтетического каучука, опередив своих немецких конкурентов на 8 лет.
С самого начала наука в СССР стала отнюдь не просто непосредственной производительной силой, как утверждали вульгарные марксисты. Она стала частью сакрализованного образа страны, важной частью исторического самосознания народа. Критики советской системы правы: для содержания научных институтов, для строительства ракеты "Восток" нещадно обдирали крестьян и отбирали прибавочный продукт у рабочих. Почему же крестьяне и рабочие не проклинали эти институты, не требовали "масла вместо ракет"? Потому же, почему средневековый европеец отдавал половину своего скудного достояния на строительство соборов, почему нищая семья дает одному из сыновей университетское образование (даже зная, что он потом родителей не пустит на порог).
Именно этот смысл всего научного предприятия в СССР обусловил совершенно особый тип социального института науки. Здесь была мессианская идея, ощущение исторической миссии и долга перед страной. Подвижниками были старые ученые, которые отказались от эмиграции, вытерпели все предполагаемые и немыслимые лишения (а иногда даже вернулись из-за границы ради научного строительства страны). Подвижниками были вплоть до 1990 г. советские ученые, которые имея в 150-200 раз меньше научных приборов (в расчете на равноценные технические возможности), чем их коллеги из США, позволили обеспечить СССР военный паритет с Западом.
Здесь, кстати, видно, что в науке не только храм построили старшие поколения советских людей. Развивая и используя науку, они вырвались вперед, дешево создав мощную державу. Ведь для того, чтобы занять такое положение "нормальным" способом, путем развития инерционных производительных сил и накопления национального богатства, история не дала им ни времени, ни возможностей. Таким образом, державное государство, выразив порыв доброй сотни населяющих огромную территорию народов, вырастая в травмирующих конвульсиях, породило мощную и необычайную науку. Наука же и стала одной из первых жертв либеральной революции.
