Кончаловский выступил как художник-глашатай этих идей, и потому-то на обсуждении фильма его главным (и очень агрессивным) защитником был Боровой и маленькая кучка "новых русских". И Кончаловский их защиту принял! А против него с поразительно достойным и тактичным неодобрением, никаким оттенком лично его не обидев, выступили его артисты — жители села Безводное. Их спокойствие, короткие и полные смысла слова и мужество в ответах на прямые вопросы сделали короткий показ этих людей самостоятельным событием русской культуры в истории нынешнего смутного времени.
А ведь у режиссера была возможность: отвергнуть русофобскую схему и попытаться найти путь к изживанию пороков русского характера без его слома, без отрицания наших культурных корней и без превращения нас в жалкое подобие немца. Но он представил лень и зависть неотъемлемыми свойствами русских. Он это и признает устами Аси: "Мы, как травка, не изменились за тысячу лет, и не изменимся". Вывод известен — Россию, как неисправимую, придется уничтожить. А тех, кто останется в живых, взять в ежовые рукавицы диктатуры и заставить строить хорошие туалеты (и не позволять строить ракеты!). Ведь это и заявляет Кончаловский-публицист, мечтая о превращении России в подобие Бразилии.
Заметим, что с глубоким пессимизмом показывает он и тех, кто вырвался из притяжения русского мира и мог бы стать "двигателем прогресса" и олицетворением благодати денег. Это — сопляк-рэкетир. Но он терпит крах и вынужден спасаться от носителей идеалов реформы, "возвращаясь" в колхоз и КПСС. Второй идеальный образ — разбогатевший фермер. Фильм не показывает, как он "своим трудом" зарабатывает огромные деньги, это было бы уже невыносимой фальшью, и режиссер на это не пошел. Весь его "труд" в том, что он понукает то Федьку, то "горничную", да подпаивает односельчан. Это — карикатура и на фермера.
Так, как он показан Кончаловским, он и не может быть никаким примером. Он — не хозяин. Бобыль, он вложил деньги не в инструменты, а в бессмысленный тостер и посудомоечную машину, в огромный холодильник, шведскую водку и финский линолеум. Русский богач-крестьянин в начале века зачастую питался хуже своего батрака, копил на молотилку да на хорошие семена, а этот — транжира. Единственный его трудовой подвиг в фильме — стругать дощечку, и делает это он дедовским рубанком. Хотя сегодня в любой деревне у "ленивых" колхозников слышны электрорубанки и станки. Но главное, Кончаловский показывает, что весь "прогресс" этого фермера — наносное, и он из мира не вырвался, это тот же дикарь и самодур. Его хозяйство и богатство — безнадежная попытка уйти от самого себя, от своей русской природы. Случился маленький душевный кризис — и он поджигает свою ферму, дико хохочет и напивается вместе с соседями. Возвращается в свое естество, в лоно русской дикости. Кончаловский воспроизводит примитивный западный миф о "русской душе". А вывод тот же: пока русский останется русским, не вырваться ему и в капитализм.
Чем же важен этот фильм? Тем, что большой художник Андрон Кончаловский заявил совершенно однозначно: какие-то глубинные, неустранимые свойства русского характера категорически не позволяют ему совершить "скачок в капитализм". Тот, кто такой скачок совершает, вынужден отгораживаться от мира железными воротами и громилами-афганцами. Но это защита иллюзорная, от себя не убежишь. Фильм — крест на реформе Гайдара.
Сам Кончаловский страстно желает, чтобы Россия стала Западом, хоть в жалком рубище колонии. Но он видит, что это невозможно. Неважно, что он считает те свойства России, которые отталкивают ее от Гайдара, нашими дефектами — ленью да завистью. Это — примитивное объяснение, не делающее Кончаловскому чести. Он утратил общинное чувство справедливости — видит в нем зависть. Он перестал понимать равнодушие к комфорту как оборотную сторону тяги к великому (сначала ракета, потом сортир) — он видит в этом лень. И кого он обвиняет в лени! Русского крестьянина, который на своем горбу вытянул всю индустриализацию и войну, своим потом оплатил уже не только ракету Гагарина — тот был благодарен — но и теплые сортиры кончаловским.
Но мы даже не будем на эту тему спорить, пусть Кончаловский считает так, как ему проще. Главное, что фильм неизбежно ставит всех перед последним выбором: или дать России развиваться, не ломая общинных свойств русской души — или уничтожить русских (а с ними столь же неисправимых татар, коми, удмуртов и т.д.). Оставить лишь кучку наших мутантов, "новых русских", да и то после тщательной проверки — не притворился ли мутантом.
Скорее всего, сам Кончаловский уедет от этого выбора на свой Потомак. Нам ехать некуда. Гайдар с Чубайсом свой выбор сделали. Теперь — кто кого.
Культура "новых русских".
Что же можно сказать о том "культурном лице", которое создается в России в результате перестройки и реформы?
Та часть народа, которая оказалась готова прорваться, шагая по трупам, к сияющим вершинам рыночной цивилизации, получила свое имя "новые русские". Что написано на их знамени? Чтобы разобраться, надо знать, кто их певец, в чем их художественное самовыражение, каковы их представления о прекрасном и безобразном — знать их эстетику. Каждая культура и даже идеологическое течение имеет свое лицо. Когда мы слышим "Степь да степь кругом", "Выхожу один я на дорогу" или "Вставай, страна огромная", для нас ясен эстетический образ "старых русских". Песни 30-х несут оптимизм индустриализации. Мелодичные, спокойные песни 60-70-х (нет им числа) — отдых ничего не подозревающего народа после невероятных перегрузок ХХ века. Какие песни собирали "новых русских", что поют их поэты сегодня? На каких образах они воспитывают маленьких "new russians", которые будут нашими надсмотрщиками завтра?
Помню, в самом начале перестройки я внимательно прослушал все песни группы "Наутилус Помпилиус" — самого талантливого, на мой взгляд, выразителя мироощущения грядущих демократов. Прослушал, и говорю детям: это же песни, зовущие на гражданскую войну со своими родителями, песни человека, поджигающего свой дом! На меня затопали ногами — с ума сошел! А ведь та догадка оправдалась. Но в тех песнях был еще огромный поэтический заряд борьбы, хотя было видно, что борьбы больной — без идеала будущего. Только разрыв с прошлым!
А вот, пожалуй, последняя лирическая песня этой борьбы. В 1991 г. она стала чуть не гимном радио "Эхо Москвы", гремела на всех площадях Вильнюса. Ее лейтмотив: "нить в прошлое порву, лишь в дом проникнет полночь…". Тема разрыва с ближними еще в страдающем варианте — открытая злоба и наглость пришли потом, под охраной Ерина. В песне — идея разрыва с теми, кто ценит надежный кусок хлеба и твердую почву под ногами — "им и сытней, и проще на твердом берегу". Поэтика отщепенства, "человека из подполья".
Но вот, под звуки песен "Помпилиуса" вскормленная КПСС элита хладнокровно оглушила страну, впустила в дом мародеров, которые помогли ей связать и ограбить слишком большого раненого, кинула помощникам-юнцам плату — ларьки да челночную спекуляцию, право не учиться, не работать, не иметь детей. Но где же песни? Мы наблюдаем уникальное в истории явление — "революцию", не родившую ни одной нормальной песни. Культурная аномалия, предрекающая печальный конец.
Ну, нет песен, так появилась литература — еще более важный материал для диагноза. Послушаем "НГ", где Олег Давыдов дает такой диагноз в статье "Яркевич как симптом". Заметим, что "Огонек" назвал Яркевича писателем-93 (а кое-кто даже "двусмысленно" назвал "последним русским писателем"). По словам самого Яркевича, он написал трилогию, аналогичную трилогии Льва Толстого "Детство. Отрочество. Юность". У "нового русского" Яркевича эти части называются: "Как я обосрался", "Как меня не изнасиловали" и "Как я занимался онанизмом". Все эти гадости имеют у Яркевича не только сюжетный, но и метафорический смысл. Как пишет О.Давыдов, во второй части "выясняется, что маньяком, насилующим мальчиков, оказывается… русская культура". Что же до "юности", то "онанизм в этом тексте — метафора свободного духовного пространства. Он как бы снимает основной (по мнению Яркевича) грех русской культуры: социально-политическую ангажированность, замешанную на агрессии". То есть, опять же главное — тема разрыва с духовным пространством русской культуры, освобождения от нее хотя бы через онанизм. Чего же ждать "старым русским", когда эти отягощенные комплексами юноши полностью овладеют нашими заводами, землей и ядерными зарядами? В каких конкретно действиях выразится их патологическая ненависть и жажда мести?
Олег Давыдов делает вывод: "Мы имеем дело со становящейся философией культуры тех "новых русских", льстецом и рупором которых является такая замечательная газета, как "Коммерсантъ" (а литературно-художественным воплощением — разобранные выше тексты Яркевича)".
