Марина Федотова - Санкт-Петербург. Автобиография

На повороте с Невского проспекта во Владимирскую был так называемый Обжорный ряд (перенесенный после к Каменному мосту, в Апраксин переулок). Тут сидели рядами бабы с хлебом, пирогами, жареным и вареным мясом или рыбой – и весь рабочий народ толпился тут два раза в сутки. У Синего моста стояли толпы людей обоего пола и различного возраста, с дворецкими и приказчиками. Здесь нанимали работников, слуг, служанок и даже покупали в вечное и потомственное владение. Тогда это было позволено, что можно видеть из объявлений в единственной тогда газете, «С.-Петербургских ведомостях». Можно смело сказать, что только вокруг Зимнего дворца, на Невском проспекте до Аничкова моста, в двух Морских и в двух Миллионных была Европа; далее повсюду выглядывала Азия и старинная предпетровская Русь, со своей полудикостью и полуварварством.

Несмотря на все усилия власть предержащих, Петербург по-прежнему уступал Москве в утонченности, как ее тогда понимали. В воспоминаниях Н. И. Греча читаем:

Карамзин и слог его были тогда предметом удивления и подражания (большею частью неудачного) почти всех молодых писателей. Вдруг вышла книга Шишкова («О старом и новом слоге русского языка») и разделила армию русской словесности на два враждебные стана: один под знаменем Карамзина, другой под флагом Шишкова. Приверженцы первого громогласно защищали Карамзина и галлицизмами насмехались над славянщиною; последователи Шишкова предавали проклятию новый слог, грамматику и коротенькие фразы, и только в длинных периодах Ломоносова, в тяжелых оборотах Елагина искали спасения русскому слову. Первая партия называлась московской, последняя петербургской, но это не значило, чтоб только в Москве и в Петербурге были последователи той и другой. Вся молодежь, все дамы, в обеих столицах, ратовали за Карамзина.

Должно сказать, что в то время Москва, в литературном отношении, стояла гораздо выше Петербурга. Там было средоточие учености и русской литературы, Московский университет, который давал России отличных государственных чиновников и учителей и через них действовал на всю русскую публику. В Москве писали и печатали книги гораздо правильнее, если можно сказать, гораздо народнее, нежели в Петербурге. Москва была театром. Петербург залою театра. Там, в Москве, действовали; у нас судили и имели на то право, потому что платили за вход: в Петербурге расходилось московских книг гораздо более, нежели в Москве. И в том отношении петербургская литература походила на зрителей театра, что выражала свое мнение рукоплесканием и свистом, но сама не производила.

Время, суждение хладнокровное и беспристрастное, и следствия основательного учения объяснили тогдашнюю распрю и примирили враждебные стороны. Москва стояла за слог Карамзина; Петербург вооружался за язык русский вообще. Здесь хвалили материал; там, в Москве, возносили искусство художника.

Тем не менее новый город креп, становился все краше и, если можно так выразиться, державнее, и во второе столетие своей жизни вступал вполне уверенно.

За первые сто лет своей истории Санкт-Петербург из «крепостцы невеликой» в устье Невы вырос в блистательную столицу великого государства, подлинно имперский город, о котором А. С. Пушкин в «Медном всаднике» смело мог сказать:

Торжественную оду столетию Петербурга посвятил поэт и переводчик С. С. Бобров.

Столетие Петербурга в 1803 году было отмечено с подобающей пышностью. Свидетелем празднования оказался немецкий путешественник Г. фон Реймерс.

16 мая 1803 г. (ибо в этот день сто лет назад Петр Великий заложил первый камень в основание Петропавловской крепости, поэтому-то этот день считается днем основания города, ныне стоящего здесь в полном блеске). Итак, 16 мая 1803 г. столетний праздник города был отмечен следующим образом. О девяти часах поутру вся гвардия и войска гарнизона (22 батальона инфантерии и 13 эскадронов кавалерии, около 20 тысяч человек) на Исаакиевской, Петровской, Дворцовой площадях до Большой Миллионной и на левом берегу Невы до Эрмитажа при полном параде строились в шеренгу по три человека. Монарх был полон жажды деятельности, появлялся там и сям, самолично выстраивал войска и проявлял себя любящим, мягким и добрым по отношению к народу, который в неисчислимом множестве собрался на валах и гласисе Адмиралтейства и повсюду вокруг. (Доказательством внимательного отношения правительства к населению служит тот факт, что, согласно особому распоряжению, всякому прилично одетому гражданину указывалось место на валах или гласисе Адмиралтейства, удобное для обзора.) Все окна близлежащих домов были заполнены людьми, в крышах некоторых домов были устроены проломы, сквозь которые народ наблюдал за зрелищем. Около 11 часов прибыл императорский двор в полном составе. Процессию открыли камергеры в нескольких дворцовых экипажах, запряженных шестернею. За ними следовали гофмаршалы и обер-гофмаршалы, далее ехала окруженная лейб-гусарами императорская карета с молодой императрицей и императрицей-матерью, а у левой дверцы кареты находился молодой монарх в окружении своих адъютантов. Далее – юные великие князья и великие княжны, а потом – несколько карет с придворными дамами и фрейлинами, которые замыкали этот кортеж, состоявший более чем из 30 экипажей. Он медленно продвигался к Исаакиевскому собору, вокруг которого расположились воспитанники Сухопутного и Инженерного кадетских корпусов.

Пока двор находился в соборе, присутствуя на службе в память Петра I и благодарственном молебне, салютовали пушки Петропавловской крепости, орудия с валов Адмиралтейства и с четырех императорских яхт, которые к тому же дружно салютовали флагами. (Линейный корабль «Гавриил», 110-пушечный, заложенный при Павле I 5 августа 1800 г. на стапелях нового, или второго, Адмиралтейства и спущенный со стапелей 3 сентября 1803 г., зазимовал на Неве и теперь стоял на якоре у моста через Неву против Сената. На палубе его было установлено голландское суденышко класса «голле». 11 августа 1723 г. этот маленький парусник был торжественно освящен в Кроншлоте. Во времена царя Алексея Михайловича в 1668 г. он был доставлен из Англии в Архангельск, оттуда – в Москву и, наконец, в Петербург; на нем Петр делал свои первые попытки освоения водной стихии. Чтобы сохранить его для будущего и сделать прочнее, его обили медью. На его маленькой мачте был поднят большой государственный флаг. Адмирал флота стоял у штурвала, а адмиралы, вице– и контр-адмиралы сменяли друг друга на веслах. Так он курсировал вокруг флотилии, и его, как отца, приветствовали изо всех пушек его прекрасные взрослые дети. Затем это маленькое судно пошло вверх по реке. Монарх греб, а князь Меншиков помогал ему. В этот день одного только пороха было потрачено на 12 тысяч рублей. Шесть недель спустя парусник был водворен в крепость как национальная реликвия, чтобы храниться здесь на будущие времена (после празднования столетнего юбилея судно находилось в Адмиралтействе на ремонте)).