А с мест продолжали идти тревожные сигналы. Вот, к примеру, что сообщал Северо-Кавказский крайком РКП(б): «В результате дороговизны, полной необеспеченности, максимальной загрузки и ничем не нормированного труда наблюдается тяга на другую работу, стремление вовсе уйти с работы в органах ОГПУ. Это стремление объективно маскируется различными доводами — болезнью, переутомленностью, отсталостью, необходимостью продлить образование и прочее. Но корни его в действительности кроются в материальной необеспеченности»[494].
Возможность исправить положение виделась руководству ОГПУ в кардинальном решении вопроса — в приравнивании сотрудников органов государственной безопасности к военнослужащим РККА во всех отношениях. Поэтому 31 марта 1927 г. на расширенном заседании Коллегии ОГПУ было признано необходимым повторно поставить этот вопрос в высших партийных и государственных инстанциях.
Для нашего исследования важно, что все присутствовавшие на заседании поддержали предложение «считать настоятельно необходимым уравнять ставки особистов и комсостава»[495].
Сотрудников особых отделов выделили в силу того, что именно они находились в худшем, по сравнению с другими работниками ОГПУ, положении.
При всей очевидности отрицательных последствий затягивания решения данного вопроса, он был поставлен руководством чекистского ведомства лишь в августе 1934 г. Тогда Г. Ягода направил И. Сталину проект положения об НКВД СССР, где в статье одиннадцатой говорилось: «Сотрудники народного комиссариата внутренних дел СССР, имеющие прямое отношение к военной и секретной работе, приравниваются с утверждения списка их народным комиссаром внутренних дел СССР по правам и обязанностям к лицам, состоящим на действительной военной службе»[496].
В качестве некой компенсации отсутствия прав на получение вещевого и иного довольствия, равных с военнослужащими РККА и Флота, в 1927 г. приказом ОГПУ вводились знаки различия для сотрудников органов госбезопасности в целом и особистов в частности. Причем чекисты получили право носить достаточно высокие знаки различия. Так, например, начальник Особого отдела ОГТТУ имел четыре ромба, что соответствовало знакам различия командующего округом. Руководители особых отделов военных округов, корпусов и дивизий носили лишь на один ромб меньше, чем командиры обслуживаемых ими соединений и объединений[497].
На фоне не соответствующего реалиям жизни уровня оплаты труда и всех видов довольствия, руководство всячески стремилось укреплять морально-политический дух чекистов. В преамбулах приказов и иных документов присутствовали постепенно складывающиеся стереотипные характеристики, такие как «солдат партии», «защитник завоеваний революции», «сознательный работник» и т. д.
Особо следует отметить приказы, посвященные юбилеям органов госбезопасности. В них работа ВЧК — ОГПУ неизменно оценивалась не иначе, как спасательная для Советской власти. «Расчищая поле для строительства социализма, — указывалось в приказе № 251 „О X годовщине ВЧК — ОГПУ“, — десять лет без перерыва, днем и ночью, без отдыха и срока, работает ЧК, не щадя ни врага, ни себя»[498].
Чекистам прививалась мысль, что они — особая каста, единственно надежная опора правящей большевистской партии. Все это, безусловно, влияло на формирование ментальности сотрудников, на совокупность их идей и интеллектуальных установок, умственных привычек и верований[499].
Однако значительно большее воздействие на чекистов оказывали не идеолого-политические посылки из Центра, а условия их труда, не сравнимые ни с какой другой специальностью.
В литературе нередко можно встретить утверждения, что сотрудники ВЧК — ОГПУ всегда были замкнутой кастой. В этом есть определенная доля правды, если иметь в виду корпоративные интересы и игнорировать личностные характеристики. Повседневная жизнь и деятельность чекистов давала много разных примеров. В целом же феномен корпоративной спайки, безусловно, имел место.
Изучение материалов более чем двухсот личных дел сотрудников особых и контрразведывательных органов позволяет нам выделить некоторые основания, на которых формировалась чекистская корпорация: 1) ненависть к внешнему и внутреннему врагу, который действует как в военное, так и в мирное время, подчинение общей для чекистов этике ненависти: жалость или сочувствие к представителям «исторически обреченных» классов есть признак политической неблагонадежности; 2) долг перед Отечеством, которому постоянно угрожают; 3) осознание причастности к когорте людей, ведущих незримую борьбу, но не надеющихся на общественное признание своих заслуг и почитание окружающих и даже родственников; 4) понимание посвященности в тайны государственной важности, знание подноготной многих событий и явлений в политической, экономической, военной и иных сферах; 5) исполнение на работе и в бытовой обстановке требований конспирации.
К сказанному можно добавить и постоянно подавляемый страх перед возможностью внесудебного наказания и даже расправы за совершенные проступки и преступления, связанные прежде всего с исполнением служебных обязанностей. «Особенность положения ГПУ среди других учреждений Республики, — говорилось в приказе № 267 от 23 октября 1922 г., — должна учитываться всеми сотрудниками ГПУ именно в том отношении, что за каждое преступление, каждый проступок они будут отвечать больше, чем всякий другой гражданин перед советским судом»[500].
Вынесение внесудебного приговора автоматически влекло за собой лишение права работать в органах госбезопасности, а практически — и занимать любую ответственную должность до конца жизни[501].
И все это при том, что чекист любого уровня не мог самостоятельно распоряжаться своей судьбой, решать, оставаться ли ему дальше на службе в ВЧК — ОГПУ либо перейти на другую работу. За него все определяли в учетно-распределительных подразделениях партийных комитетов, Организационном и даже Политическом бюро ЦК РКП(б) — ВКП(б). Партия стала работодателем для многих тысяч сотрудников органов госбезопасности. Кадровые аппараты ВЧК — ОГПУ никогда не осмеливались перечить партийным установкам.
Хорошей иллюстрацией здесь могут служить письма к Г. Ягоде от бывшего начальника Особого отдела 2-й конной армии, а позднее начальника отдела контрразведки Полномочного представительства ОГПУ по Западному краю С. Турло.
В одном из них мы читаем следующее: «Надеюсь, что Вы не забыли, как еще в 1920 г. я Вас просил об освобождении меня из органов ВЧК. Если до сих пор мне отказывали в этом под благовидными предлогами недостатка в опытных и преданных делу работников, то теперь эта мотивировка уже устарела… Ко всему этому, я еще нравственно и физически устал от всей этой таинственности, а больше всего от того, что на 75 % всего, что делается, я считаю неправильным в организационном и оперативном отношении… На основании этих соображений я решил окончательно и бесповоротно уйти из органов ОГПУ и прошу Вас санкционировать это»[502].
С. Турло грозил начать действовать через ЦК партии, и тем не менее его вопрос еще долго не решался.
Настойчиво требовали отпустить их с чекистской работы начальник Особого отдела Западного фронта В. Панкратов, заместитель начальника Особого отдела ГПУ Украины К. Зонов и многие другие. Наряду с другими мотивами ухода из органов госбезопасности чаще всего фигурировали сбои в нервной системе. И это не удивительно. Длительное время эти люди применяли насилие, террористические методы, успокаивая себя лишь тем, что выполняют партийный долг по уничтожению чуждых пролетариату представителей других классов. Целью борьбы для чекистов была не просто победа, а физическое уничтожение противника в годы Гражданской войны и ее «хвостов» в виде восстаний и мятежей, изоляция врагов новой власти в местах лишения свободы в последующие годы[503].
Постоянный поиск «негатива», основанный на приказах и директивах, стремление видеть возможные происки врага там, где другие этого не наблюдают, необходимость «выдавливать» нужную информацию из подследственных, скептически оценивать и перепроверять сведения даже самых надежных секретных сотрудников, проникать в чужие тайны, преодолевая защитные действия объектов изучения, — это и многое другое в практике оперативно-следственной работы формировало специфический, чекистский взгляд на окружающий мир. У отдельных сотрудников могло возникнуть и возникало холодное, бездушное отношение к людям. От наиболее одиозных фигур приходилось освобождаться, однако характер профессии накладывал свой отпечаток на личность каждого оперативного работника и следователя. Этот факт, безусловно, следует учитывать при изучении многогранной деятельности чекистов. Психологические явления тесно связаны с историческими процессами, они включены в реальную жизнь личности, профессиональных групп и общества в целом. Любое историческое событие, в том числе и происходившее в сфере тайного противоборства, следует соотносить с психологией его участников. Именно этого, к сожалению, не наблюдалось в исследованиях, жестко опиравшихся на марксистскую теорию, когда игнорировался личностный фактор[504].
