— Отменно.
— Вот и остается сказать, обстоятельства чувствительно увеличивают круг моих познаний, а без них, как любит повторять Николай Александрович Львов, и художника быть не может. Покуда граф Алексей Иванович при руководстве Академиею нашей состоит, в обстоятельствах благоприятных, думается, недостатку не будет.
— Так полагаешь?
— А ты что же, братец, сомневаться начал?
— Не хотел бы, да приходится.
— С чего бы?
— Сам посуди. Со времени кончины великой государыни не завелась ли у нас в Академии игра в солдаты?
— Это ты о мундирах?
— И о мундирах тоже. Пуговицы не расстегни, в мастерской али в классах без мундира не работай. А там на минуту не опоздай, с рабочего места не отлучись.
— Ну, это пустяки!
— Пустяки, говоришь? Только с чего казарма начинается, не с таких ли мелочей? Да и граф Алексей Иванович хоть историей и занимается, к художествам отношения не имеет и особенностей их, по моему разумению, понимать не хочет.
— Уж это ты, брат, загнул! Как это, не понимает?
— А ты слова его на инаугурации президентской забыл? Мол, пламенеет сердце усердием и желанием к ревностному звания происхождению.
— Чего ж тебе еще!
— А ты не прерывай, до конца дослушай: но не равносильны оному ни сведения, ни способности.
— Сие только лишь о достоинствах и скромности душевной графе свидетельствует.
— Кабы так! А то, что все классы по единому ранжиру теперь выстроены, тебя не тревожит? Положим, нам, архитекторам, страх не велик, а каково-то живописцам придется? О том не подумал? Прежде каждый профессор за своих учеников мог на Совете постоять, нынче — всего лишь профессору историческому доложиться. Президент и принимать его не станет: не положено субординацию нарушать. Так-то, братец. Может, еще спасибо скажем, что вовремя из стен академических выходим.
* * *
Петербург. Васильевский остров. Дом Левицкого. Н.А. Львов и Левицкий.
— Слыхали, Дмитрий Григорьевич, в Академии опять перемены. Не одним царедворцам ночами не спать — теперь и до господ чиновников академических дело дошло.
— Новые идеи графа Мусина-Пушкина, Николай Александрович?
— Какое! В том-то и дело, пришлось графу с президентским креслом расплатиться.
— Так он же без году неделю, как порядки свои вводить начал.
— Выходит, недели этой пресловутой и хватило. Слухи ходят, будто государю не понравились его разговоры с академистами. Больно накоротке с ними президент стал.
— Ну уж в этом-то и вовсе беды нет, казалось бы.
— И по старым меркам беда была, а по новым и толковать нечего. Сняли графа Алексея Ивановича.
— И сменщик его известен?
— А как же — граф Шуазель-Гуфье.
— Видно, и впрямь слишком стар становлюсь, Николай Александрович. Невдомек мне, что сей аристократ и беглец французский, сколько знаю, разве что дипломатией баловавшийся, в Академии художеств делать способен.
— Годы ваши, Дмитрий Григорьевич, здесь ни при чем. Да и какие ваши годы — на живопись свою поглядите: год от года интереснее портреты пишете. От портрета супругов Лабзиных глаз не оторвешь. А что до Академии, вы в ней храм искусств видеть желаете, а на деле есть она ни много ни мало учреждение государственное и порядки новые государственные проводить должна.
— Так ведь до утверждения дойти можно, что и выпускать Академия чиновников должна.
— Кого же еще, Дмитрий Григорьевич? Государь так и пояснил: коль на воспитанников государственные деньги тратятся, коли им по окончании привилегии государственные положены, скажем, почетное личное гражданство, освобождение от воинской повинности и податного состояния во всех нисходящих коленах, то и подчиняться им государственной дисциплине необходимо. В логике таким рассуждениям не откажешь.
— А искусству в чем отказать придется?
— Полноте, полноте, Дмитрий Григорьевич, коли способности у человека есть, он, получивши образование, так сказать, начальное, далее сам свою дорогу найдет.
— И от ферулы государственных властей освободится, вы полагаете?
— Коли освободится, ни на признание, ни на славу, ни на средства особенные рассчитывать не сможет. Останется ему на самого себя и счастливый случай полагаться, а ведь это только смолоду хорошо. С годами ой-ой как круто придется. Может, в Италии или Франции самопас жизнь пройти можно, а у нас в России… И трудно, и, доложу я вам, бесполезно.
— Не сойтись нам в этом, Николай Александрович, сколько толковать не будем. Ну, да Бог с ним, вы лучше насчет нового президента расскажите.
— Что ж, новому графу в познаниях не откажешь. Дипломатией он, как вы изволили заметить, и впрямь баловался, но умел обязанности дипломатические с увлечениями душевными совмещать, и притом весьма успешно. По Греции немало поездил, в раскопках археологических участие принимал, гомеровские места самолично осмотрел. Оттуда и его трехтомная «Живописная история Греции» родилась. Труд отменный. Есть что посмотреть, есть и что читать. С французскими художниками знакомство водил, а директора Французской академии в Риме господина Менажо вознамерился к нам пригласить для руководства классом живописи исторической. Господину Менажо в известности и славе не откажешь. Так что школа наша присоединится к школе французской.
— Да ведь наша-то Академия русская, Николай Александрович. Об этом бы тоже помнить не грех.
— Вот-вот, Дмитрий Григорьевич, вы будто из академического Совета и не выходили. Совет также сему назначению воспротивился.
— Не может быть иначе.
— И может, и будет. Граф Шуазель-Гуфье так прямо и ответил, к великому удовольствию Его Императорского Величества: «Я есмь и буду впредь лично порукою во всех данных мною приказаниях».
— Что же новый президент и в отношении государя таким же непреклонным быть собирается?
— В отношении императора? Конечно, нет. Для примера приведу вам пожелание государыни императрицы, которое граф с чрезвычайною поспешностью уже выполнить успел силами мастеров академических, — прикрепить фиговые листки на все обнаженные античные статуи, в Павловске находящиеся.
— И это знаток искусства древнего?!
— Чего ж вы хотите, живет граф в нынешние дни, и в конце концов, статуи составляют собственность Ее Императорского Величества.
— Удивляюсь вам, Николай Александрович, и вы так спокойно о сем говорите, вы, просвещеннейший человек.
— Всего лишь грешный и смертный человек. Зато послушайте, с каким проектом граф Шуазель-Гуфье сразу же согласился и Совету в поддержку выступил — завести институт вольноприходящих учеников. Подумайте сами, не надо теперь молодому человеку вакансии ждать, способы изыскивать в число воспитанников попасть. Коли средства позволяют — а много ли их нужно! — может все классы академические посещать, награды наравне с казенными учениками получать и тех же преимуществ добиться.
— Но ведь об этом не новый президент, а с давних пор сами профессора хлопотали.
— Хлопотали, да без толку. А граф всего прямо при вступлении в должность добился. Плохо ли? Кстати, помянул я портрет супругов Лабзиных. Что-то не вижу его в мастерской. Забрали его уже?
— Не они. Да не они и заказчиками были. Об их портрете Николай Иванович Новиков хлопотал. Многих наших он у себя в Авдотьине видеть хотел. Вот и здесь просил не задерживать. Нарочного прислал.
— Жаль, что не увидел. Только так полагаю, с самим оригиналом нам еще не раз встретиться доведется. У господина Лабзина впереди широкая дорога.
