Ознакомительная версия.
В июне после долгой упорной осады Шуйский взял крепость Нейгауз и отпустил защитников в знак уважения к их храбрости.
В этот период русские вообще вели себя рыцарственно – совсем не так, как впоследствии, когда война дошла до крайнего ожесточения. Иван IV собирался присоединить ливонский край к своей державе и надеялся расположить его жителей великодушием. Нужно было показать ливонцам, что власти русского царя можно не бояться.
Эта тактика себя оправдывала. В июле князю Шуйскому на почетную капитуляцию сдался важный город Дерпт (современный Тарту). Всех, кто хотел уйти, задерживать не стали; в занятом городе поддерживался идеальный порядок, специальные патрули хватали пьяных и дебоширов, чтобы те не чинили жителям никаких обид.
К осени Москве покорились два десятка городов и крепостей. Оставив в них гарнизоны, русские завершили кампанию. Основные силы армии отошли к границе, на зимние квартиры.
В январе 1559 года Готхард Кетлер, ландмейстер Ордена, предпринял единственную попытку активного сопротивления: воспользовавшись уходом русских войск, отбил замок Ринген (современный Рынгу), но потерял при штурме так много людей, что был вынужден отказаться от дальнейшего наступления.
Немедленно, не дожидаясь весны, в Ливонию вновь вошла московская армия и, не встречая серьезного противодействия, целый месяц разоряла всю ливонскую землю, по образному (а может быть, и не образному) выражению летописца, «не щадя младенцев во чреве матерей». Это, вероятно, должно было показать ливонцам, что если они не хотят по-хорошему, то будет по-плохому.
В течение второй военной кампании вся восточная и почти вся южная Ливония были оккупированы. Последним оплотом, где собрались все боеспособные отряды Ордена, была мощная крепость Феллин (Вильянди), но летом следующего 1560 года после осады сдалась и она. Разгром Ливонского Ордена завершился.
Но это не означало конца войны.
С самого начала боевых действий, не надеясь отбиться от многократно превосходящего противника, ливонцы искали покровителей, которые согласились бы взять их под свою защиту. Они готовы были отдаться кому угодно, только не русскому царю (хотя в те годы никто еще не мог предугадать, что вскоре он станет Грозным).
Ливонская война (начальный период). С. Павловская
Сначала ничего не получалось. Ни сейм Германской империи, ни Швеция, ни Дания, ни Польша не желали ввязываться из-за Ливонии в большую войну. Тогда части разгромленной страны стали спасаться по отдельности.
Дания согласилась принять в подданство остров Эзель (Сааремаа). Швеция заявила претензии на Эстляндию. Лифляндия попросилась в состав Литвы, с которой она соседствовала, а ландмейстер Кетлер стал вассалом Польши в качестве герцога Курляндского.
Из-за далекого Эзеля ссориться с Данией русские не собирались, Швеции после недавней войны тоже можно было временно не остерегаться, к тому же две скандинавские страны находились во враждебных отношениях и готовились к войне друг с другом, но вот вооруженного конфликта с польско-литовским государством было не избежать.
Раздел Ливонии. С. Павловская
Отказаться от столь лакомого куска, как Лифляндия с Курляндией, Сигизмунд-Август не мог, но и воевать с Москвой ему не хотелось. Поэтому он отправил в Москву посольство, надеясь договориться о компромиссе. Если бы Иван IV проявил сдержанность, Ливонская война на этом и закончилась бы. Русь получила бы и выход к морю, и большие ливонские территории – притом, в общем, недорогой ценой.
Но Иван знал, что Польша слаба, и войны с ней не боялся. Наоборот, он рассчитывал еще дальше продвинуться на запад за счет литовских владений.
Так русско-ливонская война переросла в русско-польскую, и на начальном этапе казалось, что царь принял верное решение.
В 1561 году русские отбили наступление литовцев на Ливонию, нанеся им поражение под Перновым (современный Пярну), потом захватили южноливонскую крепость Тарваст. Следующий год прошел в мелких стычках – Иван готовился к большому походу.
В самом начале 1563 года царь повел войско прямо на Литву, намереваясь захватить ключевой город Полоцк.
Детали полоцкого похода нам известны в подробностях. Даже, что прежде бывало нечасто, сохранились точные данные о численности московского войска. Они лишний раз подтверждают, что сведения о стопятидесятитысячной армии, которую Иван якобы привел в 1552 году под Казань, сильно преувеличены.
На Полоцк царь отправил все свои наличные силы, которые за десять с лишним лет должны были увеличиться, и набралось 18 105 человек дворянского ополчения, 7219 стрельцов и казаков, шесть тысяч «своих» татар да еще «боевые холопы» – минимум по одному у каждого дворянина, а у некоторых и больше, то есть предположительно еще 20–30 тысяч воинов. Таким образом, получается, что в русской армии было порядка 50–60 тысяч человек. Для европейской войны XVI века это была огромная сила. Известно, что из-за невиданного многолюдства и нехватки опыта в перемещении таких масс войска на дорогах постоянно возникала неразбериха и образовывались длинные заторы, так что войско шло очень медленно, а иногда вовсе застревало, и восстанавливать движение приходилось самому Ивану.
Наконец, уже в феврале подошли к городу. Поставили пушки, открыли канонаду. Когда разрушили внешнюю стену, гарнизон отступил в цитадель. Защитники храбро держались, надеясь на подмогу, но у Сигизмунда-Августа не было возможности собрать столько сил, чтобы сразиться с русским войском. 15 февраля крепость капитулировала.
Царь обошелся с полочанами по-разному. Поляков с почетом отпустил; литовцев ограбил и захватил в плен; евреев велел утопить в Двине (с точки зрения набожного Ивана, они были «Христовы погубители», и он нигде не давал им пощады).
Взятию Полоцка государь придавал не меньшее значение, чем покорению Казани. Он вернулся в Москву с такой же торжественностью и пышностью, как из восточного похода.
В самом деле, победа была впечатляющей. От Полоцка оставалось всего несколько переходов до литовской столицы.
Это был момент наивысшего успеха русского оружия. У Ивана опять появилась возможность завершить войну на самых выгодных условиях – и царь снова ею не воспользовался. Он выдвинул требования, согласиться на которые для Сигизмунда-Августа было совершенно невозможно: уступить области, куда русские войска даже и не входили, в том числе Киев.
Сделалось окончательно ясно, что война будет долгой, на истощение. Ее дальнейший ход для Руси окажется неблагоприятен, и причиной тому станут не столько действия польской стороны, сколько события в Москве, где в это время происходили большие перемены.
Политический режим на Руси изменился несколько раньше, в 1560 году, когда Иван пережил личное горе – лишился любимой жены Анастасии.
С этого момента время «Избранной рады» заканчивается. Ее вожди утрачивают доступ к монарху; менее заметные члены кружка тоже теряют свое влияние.
Охлаждение наступило уже давно, и смерть царицы, видимо, стала лишь последним толчком. Анастасии и ее родне, боярскому роду Захарьиных, не могла нравиться чрезмерная зависимость Ивана от Адашева и Сильвестра, и теперь охваченный скорбью царь припомнил былым фаворитам нелюбовь к покойной. В письме Курбскому он с горечью вспоминает какую-то их ссору с тяжело больной царицей «единаго ради мала слова непотребна».
Доверие государя к ближайшим советникам поколебалось еще в 1553 году, когда вскоре после Казанского похода Иван тяжело болел и предводители «Избранной рады» не захотели присягать маленькому наследнику. Видимо, они руководствовались соображениями государственного блага или же боялись, что власть достанется враждебной партии Захарьиных, но Ивану подобное поведение должно было показаться предательством.
Еще один конфликт возник перед Ливонской войной, которую Алексей Адашев считал преждевременной. Он настаивал на том, что сначала, следуя примеру Ивана III, нужно решить крымскую проблему, чтобы Гиреи не нанесли удар с тыла. Дальнейшие события докажут резонность этих опасений, однако удачное начало балтийской кампании должно было убедить царя в его умственном превосходстве над Адашевым.
Главная же причина, по которой царь порвал с «радой», заключалась в том, что ему надоело слушать сильвестровские поучения о нравственности и политические рекомендации вездесущего Адашева. «Если мы предлагали даже что-либо хорошее, им это было неугодно, а их даже негодные, даже плохие и скверные советы считались хорошими, – пишет Иван князю Курбскому (это перевод на современный язык). – Так было и во внешних делах, и во внутренних, и даже в мельчайших и самых незначительных, вплоть до пищи и сна, нам ни в чем не давали воли, все свершалось согласно их желанию, на нас же смотрели, как на младенцев».
Ознакомительная версия.
