в другом «примере» дьявол чрезвычайно обижается на художника-монаха, который изобразил его страшным и безобразным, и просит его перестать позорить его своею кистью. Встретив отказ, бес решил его погубить. Он внушил некоей женщине желание переписать для нее книгу. Она хотела найти хорошего мастера, способного красиво написать и украсить рукопись миниатюрами, и обратилась к этому монаху. После того как они договорились, дьявол толкнул их на взаимную «недолжную любовь». Они сошлись, родственники этой женщины их застигли, избитый монах был заперт. Ночью ему явился бес, и художник был вынужден обещать ему более не рисовать его безобразным, если тот поможет ему. Бес освободил его из заключения, сев на его место и приняв его облик. Утром виновный был осужден, но, когда его отвели на место казни, он исчез. Аббата монастыря упрекали в том, что у него такой дурной монах, но аббат доказал, что все его монахи утром были на службе в церкви (Klapper 1914, N 77). Автор «примера» не сообщает, исполнил ли художник обещание не писать дьявола в безобразном виде.
Это о живописи. Но соборы украшены также и скульптурой, и о ней не раз заходит речь в наших источниках. Один клирик увидел в прихожей какого-то дома, в котором он укрылся от дождя, статую Богоматери. Была она старая и изъеденная червями. От жалкого вида святой Девы у клирика стеснило сердце, и он, преклонив колени, прочитал «Ave Maria» и спросил: «Как можешь Ты, моя Госпожа, валяться здесь в столь недостойном виде?» Он снял со своей груди серебряную застежку и надел ей на палец как бы взамен кольца: «Прими это маленькое подношение, не имею более ничего, чем бы мог почтить Тебя». Вскоре в какой-то церкви он увидел прекрасную статую Девы и поклонился ей, и тут статуя показала ему застежку на пальце, которую он подарил другой статуе: «Ты почтил Меня, и Я научу тебя другому приветствию: „Gaude, virgo gloriosa…“» («Радуйся, достославная Дева…») (Klapper 1914, N 70).
Изображение Богоматери не только сопричастно ей — оно буквально воплощает ее: Дева оживает в своих статуях и фресках, разговаривает, движется, спасает угодившего ей художника от падения, учит клирика новому гимну в ее честь.
Мы уже встречались с упоминанием статуи Богоматери, источавшей пот вследствие того, что она удерживала карающую десницу своего Сына, намеревавшегося покарать грешный мир, и изображений распятого Христа, которые подавали голос или источали кровь, когда распятие было повреждено. Вспоминается и рассказ о женщине, дочь которой унес волк и которая отняла у статуи Богоматери Сына, обещая возвратить Младенца лишь в том случае, если она поможет ей получить назад своего ребенка, что и было выполнено. Читали мы и о статуе святой Девы, которая кланяется своему верному поклоннику. Скульптурное изображение Марии вполне способно нарушить свою неподвижность, посадить на алтарь Младенца, которого она держала на руках, с тем чтобы преклонить пред ним колени и умолять его о снисхождении к какому-то опекаемому ею грешнику. Христос-Младенец может соскочить с ее колен, подбежать к благочестивой монахине и заглянуть в читаемую ею книгу. Религиозное миросозерцание предполагает символическую и мистическую связь между божеством и его изображением, но в той системе сознания, которая раскрывается перед нами в «примерах», как кажется, вообще стирается или отсутствует различие между Христом и Богоматерью, с одной стороны, и их статуями или портретами — с другой.
Я обмолвился, написав слово «портрет». Конечно, это не портрет, и авторы «примеров» обнаруживают полное понимание неадекватности изображения священному оригиналу. Существует рассказ о том, как апостолы, решив сохранить для будущих поколений людей красоту лица Богоматери — самой прекрасной из дочерей человека, поручили евангелисту Луке написать красками или вылепить ее возможно более похожей. Но и святой Лука смог оставить только намек на ее красоту и достоинство, ибо не в силах человеческих выразить их полностью (Klapper 1914, N61).
Таким образом, то, что божество таится в своем художественном воплощении и способно себя в нем обнаруживать, притом самым активным и энергичным способом, нисколько не противоречит тому, что это изображение — творение рук слабого человека — есть вместе с тем всего лишь бледное подобие, слабо напоминающее носителя сакрального начала.
Но возвратимся к вопросу о тех обликах, в каких божество является верующим. Осуждение грешника Судией, его отвержение означает, что бог отказывает ему в своем милосердии и лишает возможности лицезреть его. Подобно тому как разгневанный отец может выгнать из дому сына, лишив его наследства, так поступает и небесный Отец со своими детьми в тех случаях, когда они злостно упорствуют в заблуждениях.
Образ отца сливается с другим образом — феодального сеньора. Тема подданства верующего Господу, аналогичного вассальной связи между верным и господином, возникает в «примерах» преимущественно в тех случаях, когда на сцене появляется дьявол, предлагающий человеку оказать ему те или иные услуги в обмен на принесенную им клятву верности. Человек, идущий на сделку с демоном, должен отречься от Христа и Марии, формально разорвать свою зависимость от них и принести омаж нечистому (DM, II: 12). Здесь-то и выясняется, что в представлениях об отношениях между богом и верующим заложена модель, объединяющая власть отца над детьми с властью сеньора над вассалом. «Судебная» религия вместе с тем была религией феодальной.
Отступнику, нарушителю верности грозит божье проклятье. Именно страх проклятья, обрекающего грешника на одиночество, на муку лишения его возможности общаться с богом, владеет христианином, когда он думает о смерти и Страшном суде. Но идея о том, что ад, собственно, и представляет собой не что иное, как отторжение от Бога, лишение грешника его любви и невозможность видеть его, эта идея, высказываемая теологами, не заполняла всего «эмоционального пространства» рядового верующего. Склонные мыслить чувственно-конкретными образами и, если и не сводить спиритуальное к телесно-ощутимому, то, во всяком случае, предельно сблизить и не различать их, носители «народного христианства» находили источник страха перед загробным судом в представлении о тех невыносимо тяжких, бесчисленных муках, которые ожидают их в потустороннем мире — в чистилище на протяжении некоего срока, в аду — на веки вечные.
Каковы, по их мысли, эти муки? Ни у проповедника, ни тем более у его аудитории не возникало сомнения в том, что муки эти — физические. Они представляют собой пытки, которым подвергается душа или «тело» души. Но что же такое «тело души»? На сей счет вразумительного ответа нет. Когда черти набрасываются на еще живого грешника и начинают его всячески терзать, ясно, что пытки претерпевает его тело. Затем они увлекают душу в ад,
