(1855), тематизирующей угрозу инцеста в крестьянской семье. Это единственный случай такого сюжета в моем корпусе, и его уникальность может быть объяснена откровенно заимствованным статусом: он почерпнут из «Федры» Расина и выглядит как адаптация античных и классицистических конфликтов к русской крестьянской среде.
Экскурс в историю сюжета «Инцест»
В «Плотничьей артели» читатель сталкивается со вставной историей – биографией протагониста Петра, который оказался втянут в античный сюжет об инцесте. Будучи побочной линией сюжета и не формируя главной интриги (сюжет – «Преступление»), биографическая вставка тем не менее чрезвычайно важна для понимания характера и положения главного героя – вариации на тему одаренного, но несчастного и обреченного на смерть таланта из романтических повестей 1830‐х гг. (ср. «Именины» Павлова). Истоком и едва ли не главной причиной его болезненности, судя по глухим намекам в рассказе, стали порча и приворот, которые на него навела его мачеха Федосья, слывшая в деревне колдуньей. Влюбившись в пасынка, Федосья всеми средствами старалась влюбить его в себя, но не преуспела: Петр покинул родной дом и стал жить самостоятельно, однако травмировавшая его история продолжала, судя по его рассказу, оказывать влияние на его жизнь.
Трагическая история Петра и Федосьи, конечно же, отсылает к инцестуальному сюжету трагедии Еврипида «Федра» и одноименных пьес Сенеки и Расина, что сразу же было замечено синхронной критикой. Чернышевский писал:
Начинается история Петра. Его заела и загубила мачиха – это еще не диво, мачихе натурально быть недоброжелательной к пасынку, но любопытна причина, за которую она взъелась на пасынка – она хотела слюбиться с ним, а он не хотел обидеть отца, да и девушка была у него на примете (стр. 179). Неужели история Федры свойственна нравам наших простолюдинов? 423
Отвечая на вопрос критика, можно уверенно утверждать, что Писемский совершенно сознательно ориентировался на классический сюжет, не заботясь о том, встречаются ли такие Федры и Ипполиты в сельской реальности или нет 424. С одной стороны, писатель, несомненно, имел представление о шумных гастролях на столичных подмостках звезды европейской драматической сцены Рашели, особенно запомнившейся петербургской публике в заглавной роли драмы Расина 425. С другой стороны, в памяти Писемского мог отложиться влиятельный литературный прецедент: дело в том, что задолго до Писемского инцестуальный сюжет уже был спроецирован на крестьянскую жизнь дважды, но в другой – французской – литературе в творчестве значимой для него писательницы Жорж Санд 426. Впервые автор «Консуэло» обратилась к этому сюжету в известном романе «Орас» (1841) – в рассказе пролетария Поля Арсена о мытарствах его семьи и его самого. Арсен вырос в многодетном семействе бедного сапожника; овдовев, тот на старости лет женился на молодой женщине, которая «была ни хороша, ни добра, ни молода, ни богата, но все же подчинила его себе и пустила по ветру его деньги, а с ними и честь». Мачеха сделала невыносимой жизнь старших братьев и младших сестер Арсена.
А тут еще ему вздумалось приревновать жену к моему старшему брату. Мачеха действительно с ним заигрывала – он был красивый, славный парень; брат пригрозил, что все расскажет отцу, но она опередила его, как в трагедии «Федра», которую я с тех пор не могу слушать без слез. Она приписала моему бедному брату собственные греховные помыслы. Тогда он пошел в рекруты за другого и уехал 427.
Второй брат Арсена, не дожидаясь клеветы со стороны мачехи, уезжает на заработки в Париж. В исповеди Арсена примечательна отрефлексированная им отсылка к сюжету «Федры», которую он проецирует на жизнь своего брата и, возможно, на себя самого (плачет во время исполнения пьесы). Важно и то, что Арсен обладает талантом рисовальщика и под влиянием заехавшего в деревню художника, убедившего его попытать счастья в искусстве, уезжает учиться в Париж. Судьба Петра из рассказа Писемского складывается сходным образом: покидая отчий дом, он странствует и поступает в плотницкую артель, которая нанимается на сдельные работы.
Второй раз Санд, уже без явной отсылки, воспользовалась сюжетом Расина в известном «сельском романе» «Франсуа-найденыш» (1848), который, как показал Тимоти Рэйзер, перекодирует федровский инцест: он перестает быть инцестом в пасторальном мире произведения, где приемный сын Франсуа, повзрослев, женится на своей приемной матери, спасает ее от бывшего мужа-насильника, и повествование, как часто свойственно пасторали, оканчивается хеппи-эндом 428. Перекодировка Санд позволяет объяснить обращение Писемского к классическому сюжету не только через очевидное, а потому банальное утверждение «и у нас в народе есть свои Гамлеты, Макбеты и Лиры». Если Санд в пасторали раскрывает политическую проблематику (борьбу с патриархальным институтом семьи, на котором держится социальный порядок государства) через освобождение Мадлены от изменника-мужа (он открыто живет с любовницей) благодаря Франсуа, то Писемский открыто говорит о политических проблемах. Мачеха-колдунья Федосья мстит отказавшему ей пасынку и наводит на него порчу, которая вызывает смертельную болезнь и тем самым косвенно приводит к совершению непреднамеренного (в драке) убийства татарина-артельщика Пузича (о политических обертонах этого события см. главу 14). И Санд, и Писемский через акцентированный инцестуальный сюжет по-разному работают с «политическим бессознательным» трагедий Еврипида и Расина, актуализируя его на уровне скрытых потенций сюжета. Обращение к трагедийным сюжетам прошлого позволяет вскрыть и объяснить, как идеология формы отвечает на социальные запросы и противоречия 1850‐х гг., когда крестьяне начинают осмысляться как субъекты сексуальной и политической жизни империи.
Рис 3. Процентное распределение частотных типов сюжетов по авторам (Подсчет был сделан только для сюжетов, которые являются основными (обозначены в Библиографии на первом месте, т. е. до знака «+»))
В заключение поставим вопрос о соотношении типа сюжета и автора. На рис. 3 визуализировано, кто из наиболее плодовитых авторов рассказов о крестьянах к каким сюжетам обращался.
Бросается в глаза одна закономерность: далеко не все широко известные авторы рассказов из крестьянского быта были склонны обращаться к новым типам сюжетов из социально-этической группы, как, в частности, Тургенев и Писемский. При этом гораздо менее популярные в XX–XXI вв. Григорович, Вовчок, Квитка-Основьяненко и Даль, напротив, не боялись экспериментировать и охотно обновляли сюжетную палитру своих крестьянских рассказов. Как объяснить этот парадокс? Полагаю, что тип сюжета как таковой, конечно же, важен для литературной эволюции, но для долгих макропроцессов, а не в творчестве отдельных авторов. Сюжеты повторяются – приемы и стиль уникальны. Как отметил Ф. Моретти, литературная эволюция происходит на уровне приема или жанра, а не текста 429. И, очевидно, не сюжета, добавлю от
