и подвижной, а физиологический очерк сыграл решающую роль в развитии реалистического типа письма 418. Хотя некоторые авторы особенно тяготели к очерковому стилю наррации (В. И. Даль, И. С. Тургенев, С. В. Максимов, А. И. Левитов, Н. В. Успенский и др.), популярность очерка в литературе о крестьянах все-таки невозможно объяснить индивидуальными предпочтениями. Как видно на рис. 2 (с. 234), очерки никогда не исчезали из прозы о крестьянах, причем и после 1861 г. в литературу вошло новое поколение писателей, сделавших очерк своей визитной карточкой (Ф. М. Решетников, Г. И. Успенский и др.). У дискурсивно бессюжетных очерков было два пика популярности – конец 1840‐х и конец 1850‐х гг. Все эти факты наталкивают на мысль, что жанр очерка (точнее, уже этнографического очерка о крестьянах) рассматривался авторами и воспринимался публикой как пространство для экспериментов с формой и крестьянским материалом, не сковывающее писателя обязательными сюжетными моделями и дающее свободу исследовать новые темы и аспекты малоизвестной простонародной жизни.
Близко к очерковой манере с присущей ей слабой сюжетностью стоял еще один тип повествований – рассказы с ослабленной сюжетностью. В таких текстах рамочный первичный рассказчик быстро передоверял слово герою из народа (крестьянину/крестьянке). Очень часто в рассказанной героем истории невозможно однозначно выделить тип элементарного сюжета (с исходной ситуацией, препятствиями для действующего лица, кульминацией и развязкой). Количество таких рассказов с вторичными повествователями в корпусе достигает 13,5% (31). В них первичный нарратор, обычно образованный и близкий к реальному автору, позволяет вторичному поведать основную историю, ради которой, собственно, и был написан текст и которая, как правило, передается с имитацией устной речи крестьян, солдат, с местным акцентом и лексикой (см. главу 10). Переадресация повествовательного голоса приводила к ослаблению сюжетного напряжения и подчеркивала устный характер рассказа, сам момент речи и достоверность событий.
Наконец, если обратиться к символическому и даже социологическому уровню редуцированных сюжетов, то можно, пусть и с осторожностью, утверждать, что сама бессюжетность, стремление автора рассказать историю в очерковой, а не в сюжетной манере, говорит о разрыве или, по крайней мере, неполной стыковке формы и материала. Связывая это несоответствие с топосом инаковости и скепсисом литературной критики, описанными выше, следует отметить, что бессюжетность как бы намекала на невозможность автора рассказать увлекательную и крепко сбитую историю из крестьянской жизни. Точнее, на отказ некоторых авторов делать это 419.
Наконец, если сравнить процент бессюжетных текстов в корпусе крестьянской прозы (18%) и в корпусе «общесословной» повести (6,4%), то описанные функции очеркового модуса будут выглядеть еще более убедительно.
Дифференциация сюжетов и их социальная функция
Рассмотрим теперь типологию элементарных сюжетов. По сравнению с каталогом Т. А. Китаниной, этот список сюжетов можно охарактеризовать как очень разветвленный и богатый. Здесь можно найти практически все типичные сюжетные модели, особенно в группе «Любовь и брак», где сюжеты варьируют от момента соблазнения до супружеской измены, сиротства и инцеста. Поскольку каталог Китаниной охватывает типологию сюжетов только за период 1800–1825 гг., для контрастивного изучения я дополнил его каталогом сюжетов проекта «Русская повесть 1825–1850». При сравнении сюжетов всех повестей за 1825–1850 гг. с рассказами из крестьянского быта бросается в глаза гораздо более ограниченное число каждой из тематических групп, равно как и число сюжетов внутри каждой из них. Для прозы о крестьянах характерны лишь 4 группы из 5: «Любовь и брак», «Закон и этика», «Социальная мобильность», «Искусство». И совсем не характерна тематика «призраков и привидений», поскольку она имеет другой статус – фольклора и этнографизма (ср. сюжет «Мистическая быличка»). По сути группа «Искусство» представлена единственным текстом – «Певцами» Тургенева, в которых актуализируется старый сюжет «Состязание певцов».
Таблица 4. Сравнение наиболее частотных типов сюжетов в русской повести 1825–1850 гг. и в прозе о крестьянах в группе «Любовь и брак»
Каждая из групп внутри существенно беднее на сюжеты, чем повести о других сословиях. Так, в «крестьянской» прозе группы «Любовь и брак» задействовано всего 12 типов сюжетов против 17 из общесословных. Совершенно отсутствуют такие типы сюжетов, как «Брак по расчету», «Невозможность счастья», «Тайна происхождения», «Любовь к падшей» и др. Сравним 2 топа (табл. 4).
На первый взгляд поразительно, но это один и тот же набор сюжетов, лишь перераспределенный по частотности. Причина их различной популярности, очевидно, кроется в различных социальных воображаемых для различных сословий. Поскольку одни и те же авторы из образованных сословий (дворяне, духовенство, мещане, разночинцы) создавали произведения о неподатных сословиях и одновременно о крестьянах, они, как мы уже говорили во 2‐й части, руководствовались представлениями о принципиальной разнице крестьянского и дворянского быта и мышления. Кроме того, крестьянский быт, о чем можно судить на основании доминирования сюжетной модели «Запрет на брак», представлялся образованной элите Российской империи как существенно более патриархальный: в нем гораздо большее число акторов, нежели в дворянском сословии, регулировало вступление в брак (родители, община/мир, приказчики/бурмистры, помещики) 420. И напротив: возможность множественного выбора, репрезентированная в сюжете «Соперники», в крестьянском мире занимает гораздо более скромное место по сравнению с богатыми возможностями дворянского социума. То же касается и сюжета «Измена», который ниже на одну позицию, что не так существенно и может свидетельствовать о том, что писатели уже в 1840–1850‐е гг. начинают воспринимать адюльтер как универсальную ситуацию, характерную для семей всех сословий.
Наконец, требует объяснения и наиболее серьезное расхождение в популярности сюжета «Соблазнение» в текстах о крестьянах и других сословиях. Как подчеркивалось в главе 1, для литературы о крестьянах сюжетная ситуация соблазнения дворянином крестьянки была эволюционно принципиально важной как с точки зрения модуса разрушенной идиллии, так и в плане политического бессознательного этого жанра – неосознанной репрезентации незыблемости сословных границ в условиях крепостного права. Подавляющее большинство историй о соблазнении кончается смертью падшей, в чем с жанровой точки зрения нет ничего неожиданного: напомним, это закон самого идиллического/пасторального жанра.
А что наблюдается во 2‐й группе «Закон, этика и мораль»? Репертуар сюжетов в текстах о крестьянах здесь также беднее: 17 типов против 20 для общесословных. Однако если мы посмотрим на топ-5 сюжетов, то увидим совсем другую картину, нежели только что описанная для любовных сюжетов (табл. 5).
Таблица 5. Сравнение наиболее частотных типов сюжетов в русской повести 1825–1850 гг. и в малой прозе о крестьянах в группе «Закон, этика и мораль»
Таблица 6. Соотношение любовных и социально-этических типов сюжета в общесословных и крестьянских текстах
Четыре первые позиции полностью
