- Да что ж это за характерник, дедушка?
- Характерник бывал человек очеиь разумный и знал всякую всячину; его и пуля не брала, и сабля не рубила; у него на все было средствие и способ, на все хорошее слово и польза. Характерники знали все броды, все плавы по Днепру и другим речкам; характерник из воды выводил сухого и из огня мокрого, у них была лыцарская совесть и добродушие; жида и прочую мерзость били, грабили, жгли, а церкви не забывали. Вот что были характерники.
Хлопцы, бывало, рассердятся на характерника за насмешки, встанут и захотят его порядком поколотить.
Тогда характерник скажет: "Ладно, хлопцы; вот так! Не говори казаку худого слова! Только постойте, нам ссориться нечего, а вижу, что вы есте добрые казацкие души, а я из Сечи характерник. Шутка шуткою, я за нее поставлю вам ведро водки, а вы все не правы не пристало вам сидеть сложа руки, когда пора охотиться. Я сейчас от Днепра, он вам кланяется, почти уже в берега вступил... Ждет гостей ."
- Вот речь, так речь! Сейчас видно человека! - скажут парубки. - Не трогайте его, хлопцы: он хороший человек; мы и сами думали на охоту, да не было ватажка: тебя сам бог прислал, батьку, веди нас куда знаешь.
- Называйте меня дядьком, для меня и этого довольно.
- Э, нет! Не смотри, что мы оседлые, а все-таки знаем казацкую поведенцию. Ты по летам нам дядько, а теперь если наш начальник, так и батько; вот наши чубы, дери сколько душе угодно; веди, батьку, куда хочешь.
- Ну, добре дети; я вижу, вы народ, знающий службу! Прежде всего я вас поведу в шинок, расплачусь ведром водки за свои прежние речи; у нас и сам кошевой поплатится, когда посмеется над казаком.
Выпив в шинку горелки, хлопцы с характерником едут в другое село, в третье, в четвертое, и - смотри, дня в три наберется сотни две охотников; тогда едут к Днепру, днем прячутся в плавнях и кустарниках, а ночью втихомолку по одному человеку переплывают на конях в разных местах речку, собираются в кучи и глядишь - к свету запылали ляхские села! И там днем кроются в лесах, ночью с криком нападают на деревни и местечки, бьют неприятеля, грабят всякое добро и погреба, разгоняют тысячи народа, а коли почуют, что поляки собирают против них войско, так домой врассыпную, переплывут Днепр - и дома. Тут пойдет гульня!.. И давно ли это было, подумаешь!..
Тут, бывало, старик набожно перекрестится и долго-долго думает, понурив седую голову.
Точно такая ватага охотников расположилась ночевать В лесу у Днепра недалеко от деревни Домантова, чтоб с рассветом въехать в плавни, и там, выкормя целый день лошадей, на следующую ночь отправиться в набег за Днепр. Казаки сидели в кружках и, весело разговаривая, ели походную кашу из деревянных корыт.
- Добрый вечер, паны-молодцы! - сказал молодой человек, подходя к одному кружку.
- Здорово, братику! - отвечали казаки.
- Хлеб да соль!
- Едим, да свой, а ты у порога постой, - прибавил характерник.
- Где тут у дьявола порог! Давайте-ка и мне, братцы, место, - сказал пришедший, вынимая из кармана деревянную ложку.
- Вот казак догадливый. Вечеряй, братику; садись возле меня, - почти вскрикнул характерник, очищая место пришлецу.
За ужином разговорились. Пришлец сказал характернику, что он из Пирятина Алексей-попович, что его застал один важный пан с своею дочкою, и бог знает, чем бы это кончилось, если б он, попович, не бросился в лодку и не уплыл, а что теперь пошел по свету искать счастья.
- И ладно! - заметил характерник. - Ты казак хоть куда с виду, а учен еще лучше. Поедем теперь на охоту за Днепр, а там я, пожалуй, сведу тебя в Сечь. У нас житье привольное и разумному человеку почет, только не хвастай своим разумом. Года четыре назад к нам пристал в бору под Киевом ваш брат, студент, а теперь, шутка сказать, он кошевым! Ну, да и голова! Фу, голова!.. В Киеве, видишь, поспорил с начальством за бабу, что ли. Начальство посадило его до распдавы в комнату с железными решетками; Грицка бог силою не обидел: хватил молодец решетку - и осталась в руках; он вылез в окно - да в лес и пристал к нам; теперь не кается.
- Грицко? - спросил удивленный попович. - Такой белокурый?..
- Да, это наш теперешний кошевой, Грицко Зборовский. Разве ты его знаешь?
- Нет: я знал в Киеве Грицка Стрижку;_ он также убежал года четыре назад из карцера, а Зборовского не знаю.
- Эх, ты, молодая голова! Он по-нашему Зборовский; у нас долг велит давать всякому казаку фамилию, а у вас он был стрижка_ или нестрижка,_ нам нет дела! Привели молодца из бору, вот он и стал Зборовским... Такой высокий, белобрысый, на правой щеке бородавка.
- Коли так, то я его знаю. Большой был мне приятель Грицко; учивали мы с ним вокабулы вместе, и говорили о святой вирши, и каникулами пели псалмы, ходя по дворам.
- Чего же лучше? Так после охоты едем в Сечь?
- Едем.
VI
Считаю лишним описывать подвиги охотников за Днепром. Они прошли с огнем и мечом лесами до речки Выси, за которою уже начинались вольные степи, принадлежащие теперь к Херсонской губернии, разделили добычу и поехали домой, а характерник с Алексеем-поповичем, переплыв реку, углубились в зеленое море степей.
Порою из-под лошадиных ног, свистя, вылетали степные стрепеты, порою, раздвигая кусты ракиты, проползал перед ними огромный желтобрюхий змей, красиво изгибаясь и сверкая волнистыми линиями, и, подняв голову над травою, злобно шипел вслед за ними, порою трусливый заяц, испуганный лошадиным топотом, срывался из-под широких листьев дикого хрена и, будто мячик, укатывался в зеленую даль; да иногда суслик, взобравшись на высокий курган, свистел, присев на корточки. А наши путники все ехали да ехали на юго-восток, кругом были степь да небо; но характерник ехал как по битой дороге, и через несколько дней они были близко Сечи.
Характерник остановился, слез с лошади, протер ей ноздри, что посоветовал сделать и Алексею, и отпустил ее пастись, привязав конец чумбура (длинного ременного повода) к своему поясу, потом сел на траву, поджав ноги по-турецки, и сказал Алексею:
- Садись, братику.
Алексей сел.
- Ну, вот мы скоро будем в Сечи, - продолжал характерник, набивая и раскуривая трубку.
- А далеко ли она?
- Отсюда не видно, а подъедешь ближе - и шапкою докинешь.
- Ты уж и рассердился, батьку?
- Я не сержусь. А как можно доброму казаку прямо допрашиваться чего-нибудь? . Будто баба, у которой язык чешется, или жид нечистый!.. Ты еси еще дурень во казачестве, как я вижу. Казак все знает, а чего и не знает, никогда не спрашивает, разве выведывет политично Ты сказал бы "Должно быть, к вечору доедем", а я отвечал бы. "Разве на птице, дай бог завтра к вечеру" Вот ты и смекнул бы, как оно есть. Это раз. А другое: не зови меня больше ни батьком, ни дядьком, на гетманщине дело иное там я вам всем дядько, и вашему полковнику, да и на гетмана не очень смотреть стану: там я запорожец. Вот что! На охоте я был ваш ватажок, начальник, вы меня и звали батьком А тут мы все равны я казак славного Запорожья, ты пристаешь в наше товариство - мы равны. Называй меня, братику, просто Никита Прихвостень.
- Прихвостень?..
- Что? Не нравится мое прозвище?.. Посмотрим, какое еще тебе дадут! У нас все переменяют прозвища, да не в прозвище дело; не оно тебя скрасит, а ты его скрась Я простой человек, так себе, прихвостень, а на войне Прихвостень впереди всех, а Прихвостню кланяются куренные, и сам кошевой говорит "Прихвостень - настоящий казак". Это да. А третье, как бы ты прежде ни был дружен с нашим кошевым, не признавайся к нему сразу, пока он сам тебе не скажет, что тебя помнит Было время, вы бурсаковали вместе хорошо, бурсаковали так бурсаковали - и кончено Теперь он великий начальник, ему не покажется, коли всякая дрянь станет к нему лезть в приятели, ты не дрянь сам по себе, да в казачестве еще теленок. Понимаешь?
- Может, и так
- Так оно и есть. Теперь у меня к тебе есть просьба. Любишь ли ты хмельное?
- Употребляю из политики, как следует человеку, а не то, чтоб великий был охотник.
- Так после чарки, другой, десятой, не порывает ли тебя прогулять все, дочиста, до нитки, не тянет ли даже душу заложить?..
- Такой оказии не бывало.
- Ну, ладно! Спрячь, пожалуйста, вот эти пять дукатов и не отдавай мне, как бы я ни просил, как бы ни приказывал, что бы ни делал - не отдавай до Сечи, а с остальными я управлюсь.
- Пожалуй А те все прокутишь?
- Прокучу!. Да и на беса ли они мне? В Сечи все общее, что твое, то мое, такое уже братство, все общее, кроме коня и оружия, это уже связано с душою, как чубук с трубкою - его не разрознишь. Я бы и пяти дукатов не оставил, да знаешь, нужно поклониться куренному и кошевому, не будь этого, все пустил бы на волю. После чарки у меня так вот и загорится в глазах, хочется музыки, песней, грому, распахнется казацкая душа, гуляй!.. А тут, верно, за грехи мои, явится чертенок и сядет на носу... ей-богу, вот так-таки и сядет верхом, как на кобылу, и вижу, да не могу снять, так и ездит, так и вертится и шепчет: "Давай, Никита, денег на водку". Чуть замешкаешь или второпях не отыщешь скоро кармана, так ущипнет, проклятый, за кончик носа, что слезы градом побегут, а сам оборотится ко мне и язык показывает. Вот какая оказия! Порой не вытерпишь, дашь ему щелчка, кажись пропал, только на носу затуманится; прошел туман - опять сидит проклятая тварь и щиплет за нос!..
