— Как, вы любите цыган?
— Господи, ведь нет ничего более русского, чем цыгане… Вы знаете, что такое “евразийство”?.. Евразийство — это помесь Европы и Азии — это мы… Европа создала шантан, Азия создала — гарем, а мы создали — цыган… И если вы не знаете, какая разница между цыганкой и шансонеткой, то вы никогда не поймете Достоевского… А я вам говорю, что если я когда-нибудь прийду в отчаяние и захочу плакать по России великим плачем, неутешным, неутолимым и последним, то не надо мне ни Бородина, ни Корсакова, ни даже Глинки и Даргомыжского, а вот — цыганок…
“Спойте мне, спойте песню родимую…
Песню последнюю, песню любимую…”
С ней и уйду…
* * *
Осторожнее. Здесь могут раздавить — слишком узко. Напротив Русское консульство. Если мы зайдем туда — все равно не выйдем. У вас и у меня будет столько знакомых, что нет спасения. И все будут спрашивать одно и то же: скоро падут большевики? Тоже не имеет смысла сниматься у этих уличных фотографов. Мы ведь пока не хлопочем виз…
Вы хотите купить эту гигантскую открытку. На что вам какая-то ангорская кошка? Только русские могут покупать такие вещи!.. У нее печальные глаза? А, Господи… Мало вам еще печальных глаз…
Опять же в эту уличку налево заходить не надо: бар на баре — ну, словом, — это для американских матросов…
Давайте лучше — взгляд направо: улица вниз, очень крутая и узкая, — от стены к стене переброшен плакат: “Русская Морская Аптека” и “Русский Кооператив”. Кооператив, действительно, здесь (это улица Кумбараджи), а Морская Аптека… Морская Аптека составляет часть поликлиники, которая не здесь, которая приютилась в самом котле Галаты, где среди совершенно одуревших от фокс-тротта кабаков вы найдете Андреевское Подворье… Там и поликлиника. Там много русских врачей, и хороших врачей. Здесь — ценят наших врачей…
Тут на углу Кумбараджи и Пера неизменно стоят два русских офицера — один постарше (наверное полковник) кричит:
— Presse du Soir!.. Сегодня фельетон Аверченко!
А другой, помоложе, наверное поручик, продает цветы…
* * *
Ну, — дальше по Пера… Направо еще русская библиотека и еще ресторан “Медведь”, ничем не напоминающий своего петербургского тезку. Против “Медведя” еще ресторан — “Кремль”. У “Кремля”, на тротуаре, продают русские книжки — всякие, поддержанные, — все, что хотите, и масса новых изданий старых авторов. Подождите, я вот только куплю вот эту маленькую книжку и прочту вам несколько строчек:
“Ах ты, гой еси, Киев, родимый наш град,
Что лежишь на пути ко Царь-Граду.
Зачинали мы песню на старый лад,
Так уж кончим по старому ладу…
Ах ты, гой еси, Киев, родимый наш град,
Во тебе ли Поток пробудится не раз,
Али почвы уже новые ради
Пробудиться ему во Царь-Граде?”…
Конечно, во Царь-Граде!.. И именно теперь… Кто знает, может быть, он уже и проснулся и ходит вместе с нами… Вот насмотрится…
* * *
Пойдем дальше…
Это вход в Русское посольство. Поэтому здесь протолпиться нельзя. Гуща из входящих и выходящих и мешающих выходить заполнила тротуар. Полиция делает попытки:
— Passez, messieurs!.. Circulez, messieurs!.[1]
Но русские — всегда русские. Им и здесь непременно надо устроиться так, чтобы мешать уличному движению. Впрочем, что сейчас с нас требовать…
Войдем…
Человеческая гуща. Каша, в которой преобладает грязно-рыже-зеленый цвет русского англохаки… Солнце светит и греет сегодня. Слава Богу. Этой иззябшей и полуголодной толпе нужно тепло.
Кого тут только нет, в этом дворе!.. Осколки Петрограда, Москвы, Киева, Одессы, Ростова, Екатеринодара и Севастополя…
Здесь клуб на свежем воздухе… Здесь можно встретить кого надо… И все те же лица, которые давно уже мелькают на экране русской жизни…
Все те же… Combinaisons, permutations, arrangements…[2] Все те же, что еще с незапамятных времен так или иначе крутили русскую политическую алгебру. Вокруг них толпа более или менее политически “безымянная”. Но сколько дорогих “имен” для каждого в действительности. Как много и как мало… Скольких нет…
Посольский двор силится сохранить свои традиции элегантности… Но новая жизнь, стиль — rеfugies russes[3] или “мир голодных буржуев” — ломает старые рамки. И какой-нибудь из истинных представителей старо-дипломатического сословия, моноклизированный и гантированный в стиле “Georges”, мог бы с известным правом прокартавить:
— Послушайте… не делайте, enfin, как это сказать? “дом Отца моего домом торговли”!..
Торговля идет во всю… Можно сказать, что от четырех сословий российской Империи, соответствовавших четырем кастам древнего востока, осталось одно: торговое. Торгуют здесь все и всем. И даже чаю можно выпить… Самовары стоят по обе стороны ворот, как львы сторожевые. Самовары, в Ambassde de Russie! O, mon Боже!..
* * *
Дальше…
Дальше еще русский ресторан… “Золотой Петушок”, “Гнездо Перелетных Птиц”, “Большой Московский Кружок”, “Русский Уголок”, “Киевский Кружок” и еще там — всякое… Весело от русских вывесок! А вот на этом доме, ночью, на стене, бывают световые эффекты в русском вкусе.
“Водочный завод бывшего поставщика Высочайшего Двора Петра Смирнова с сыновьями”. Требуйте везде столовое вино № 2 и Смирновку № 40…” И т.д.
И требуют… Пьют водку в Константинополе жестоко…
“Родное нам вино
Петра Смирнова…
Когда ты пьешь его,
Захочешь снова…
Всегда свободно и легко
Я водку пью, а не Клико…”
Это переделка французского солдатского вальса (un petit verre de Clicot[4] ), я вспоминаю эту тошнительность, когда русские “тоску по водке” почти отождествляют с “тоской по России”…
* * *
Осторожно. Здесь так называемый — “сумасшедший угол”… Тут если вас не разъедет автомобиль, не раздавит трамвай, то просто затолкают… На самом углу цветочный магазин… Нет, он не русский… Но какая прелесть…
Пустяки, что нет ни пиастра в кармане… Разве нужно непременно взять в руки эти цветы? Да и если бы и были деньги, ну, сколько бы я их взял?.. Ну, в крайности, букет, который сейчас бы и отдал кому-нибудь… А все эти неистовства красок, форм и аромата ведь не возьмешь же себе в квартиру. Да и нужно ли это? Только голова бы болела. Вся эта красота и так — моя. Никто не может отнять у меня права всякий раз, когда я захочу, прийти сюда — “столбить” около этой витрины… И тогда они — мои… Мои в тысячу раз больше, чем той добродетельной бездарности или шикарной кокотки, к которой их понесут. Разве они могут их понять?..
Как глупы завистники! Как они не понимают, что через зеркальные витрины можно пользоваться предметами роскоши, “назначенными для богатых”, гораздо более, чем пользуются ими сами богатые… Все зависит от “силы ощущения”… Я иду по Пера и чувствую: все, что здесь доступно оку — цветы, картины, драгоценности, — мое… Я ими “любуюсь!” Но что же больше можно делать со всеми этими objets d’art?[5] А ведь “произведения искусства” и составляют сущность современной “роскоши”…
Ах, те, кто не жил в Совдепии, этого не поймут… Они не поймут, какое лишение, какая грусть, какая тоска, когда исчезает эта “уличная роскошь”. Когда умирают эти сверкающие витрины, сквозь которые “песнь торжествующей красоты” звучала ежедневно всем и каждому — до последнего бедняка. Только, когда их нет, начинаешь понимать, что их отняли, не только у тех, чью собственность они по закону составляли, а их отняли у всех — у каждого прохожего, что ими любовался.
Работайте же “делатели красоты”, работайте, чтобы она была, — красота, чтобы она не исчезала… Заливайте витрины этого и всех городов мира “роскошью”, чтобы мы, бедняки, могли жить среди нее. А кому она пойдет — “в квартиры” — это не важно… Если находятся самоотверженные люди, которые расходуются на то, чем мы любуемся даром, — это их дело — смешняков… Скажем им спасибо — они платят за нас!
* * *
Пойдем дальше… За “сумасшедшим углом” русский продает акварели… Как много оказалось среди русских хорошо рисующих… Но почти все с выкрутасами — “ищут новых путей”… Здесь им пришлось подсократиться… Рисуй, чтобы было понятно, — во-первых, а кроме того “попикантнее”. Напротив русская барышня продает какая-то диковинные брошки, ручная работа шелком, иногда просто художественная… Рядом, разложивши книги на подоконниках, — офицер торгует русско-эмигрантской литературой. Дальше шикарный русский ресторан “Паризиана”. Здесь любят бывать иностранцы. Здесь… впрочем, помолчим… Напротив — наискосок, еще русский ресторан, “Америка”. И еще один русский рест…
— Нет, довольно, — я не могу больше! Я хочу есть, наконец!
