Ознакомительная версия.
«Неожиданно смелый захват Тырнова нашей удалой кавалерией под начальством молодца Гурко дает мне возможность принять план действий более смелый, чем я сперва предполагал. Я хочу теперь совсем бросить осаду Рущука, ограничившись лишь одним наблюдением за ним. Для этого назначаю XII и XIII корпуса, которые, заняв крепкую позицию на реке Янтре, будут, вместе с тем, охранять мой левый фланг. IX корпус выдвину к стороне Плевно и Ловчи для обеспечения правого фланга, а сам с VIII корпусом пойду вслед за отрядом Гурко на Тырново и далее за Балканы. Дойдя до Тырнова, я намерен приостановиться и обождать там прибытия XI корпуса, захватив до тех пор горные проходы лишь одними авангардами. Действуя таким образом, я надеюсь сберечь время, деньги и войска и принудить главные силы турок совсем бросить линию Рущук – Шумла – Варна и уйти за Балканы для защиты Константинополя. Если же турки перейдут в наступление к стороне р. Янтры, то, во 1-х, встретят там два корпуса (XII и XIII), а во 2-х, силы эти я всегда успею во время подкрепить»[43].
7 (19) июля Н.П. Игнатьев писал, что, по его мнению, Николай Николаевич будто бы предполагал заманить «Абдул-Керима в открытый бой перед осадой Рущука», а «неосторожным» движением части войск за Балканы «непомерно» растянул свои силы. По оценке Игнатьева, главнокомандующему «надо было наступать на Осман-Базар, принудить турецкую армию принять бой, разбить ее» и только тогда смело наступать за Балканы. Однако уже спустя три дня Игнатьев напишет, что «турки не хотят принимать ожидавшейся на р. Лом битвы» и уходят к Рущуку[44]. Но ведь турки также могли уклониться от сражения и в случае наступления русских на Осман-Базар. В итоге – пустая потеря времени и ресурсов. Так что подобный сценарий вряд ли можно назвать перспективным. Да и сама трактовка намерений главнокомандующего здесь явно не точна.
Нацеленность на заманивание восточной турецкой группировки в открытое полевое сражение – неважно где, у Рущука или Осман-Базара, – предполагала перенос стратегических акцентов на левый фланг русской армии. Именно здесь были сосредоточены основные силы противника. Но как видим, в конце июня 1877 г. главнокомандующий стремился реализовать принципиально иной стратегический сценарий. Он стремился за Балканы, где было меньше всего турецких сил и откуда он мог реально угрожать османской столице. Нацеленность на этот план у Николая Николаевича была так сильна, что ей не помешало даже поступившее в то время сообщение, «что турки вышли в значительных силах из Рущука и наступают к Систову». 27 июня (9 июля) Николай Николаевич совершенно спокойно информировал об этом наступлении императора: «Что из этого выйдет – пока еще не знаю»[45]. За Рущуком, как и за войсками всей восточной группировки противника, главнокомандующий предполагал наблюдать на оборонительных позициях. Сил для этого на левом фланге русской армии было достаточно, да и рельеф местности вдоль реки Янтры создавал естественную преграду и благоприятствовал возведению крепких оборонительных позиций.
Планируя наступление к Тырнову и далее за Балканы, главнокомандующий исходил из расчета, что XI корпус должен был переходить Дунай 2 (14) июля и за пять переходов достичь Тырнова. Фактический срок переправы XI корпуса совпал с расчетным. Таким образом, логично предположить, что масштабное наступление за Балканы великий князь планировал на 8–10 (20–22) июля 1877 г.
Некоторые позднейшие авторитетные исследователи русско-турецкой войны считали такой план наиболее эффективным в сложившейся к началу июля обстановке[46]. Но это уже являлось пониманием post factum. А тогда… А вот тогда Александр II не согласился с представленным планом. Вечером 28 июня (10 июля) из Зимницы он отвечал брату:
«…не могу не выразить тебе моих опасений, что дальнейшее наступление за Балканы мне кажется слишком рискованным, пока значительные силы неприятеля у Рущука и под Шумлою не отступят из занимаемых ими сильных позиций, откуда они могут угрожать нашему левому флангу. То же можно сказать и про наш правый фланг, где у нас всего один IX корпус, пока Никополь еще в руках неприятеля, равно и Плевна».
Император также серьезно опасался, что после переправы трех бригад XI корпуса на левом берегу Дуная «почти ничего не останется до прихода IV корпуса». А на одних румын, как он писал, «рассчитывать много нельзя, и если турки бы решились сами перейти в наступление от Видина в Румынию, то могли бы угрожать нашим сообщениям»[47].
Дореволюционная и современная историография Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. сюжет о том, как Александр II охладил наступательный пыл своего брата-главнокомандующего, рассматривала прежде всего с точки зрения альтернатив ведения войны. Но не менее интересен и другой вопрос: а как вообще было принято такое решение?
Если обратиться к журналу полевого штаба Дунайской армии и дневнику военного министра Д.А. Милютина, то картина вырисовывается весьма любопытная. 26 июня (8 июля), получив телеграмму главнокомандующего о занятии Тырнова, Александр II вечером того же дня извещает Николая Николаевича о своем желании увидеться с ним. И на рассвете 27 июня (9 июля) он мчится к главнокомандующему за Дунай в Царевец из Зимницы вместе с Милютиным. В 8 часов утра император прибывает в Царевец, где наедине беседует с великим князем. В это время Николай Николаевич и вручает императору текст своего «более смелого» плана. После завтрака и молитвы по случаю взятия Тырнова отрядом Гурко Александр II возвращается в Зимницу.
Этот челночный визит императора к брату-главнокомандующему за Дунай, как и их короткое совещание, происходил а фоне радостного воодушевления от победы 25 июня (7 июля) – взятия Тырнова. Александр II был в прекрасном расположении духа, и, что самое интересное, утром 27 июня (9 июля) он не возражал против смелого плана Николая Николаевича. Именно этим можно объяснить тот факт, что «по приказанию великого князя» на следующий день, 28 июня (10 июля), начальник полевого штаба Дунайской армии генерал-адъютант А.А. Непокойчицкий в письме военному министру Милютину конкретизировал положения «более смелого» плана соответствующим расчетом движения различных частей армии. Он также отмечал, что «главнокомандующий полагал бы полезным придвинуть ныне же одну или две пехотные дивизии к армии, для усиления ее»[48].
Однако 28 июня (10 июля) ситуация в Зимнице начала резко меняться. До императорской главной квартиры стали доходить более подробные сведения о взятии Тырнова. И здесь, по словам Милютина, обнаружилось, что данное событие «вовсе не имело той важности, которую ему сгоряча придали по первой телеграмме». В то же время поступила «прискорбная телеграмма» от главнокомандующего Кавказской армией великого князя Михаила Николаевича о снятии осады Карса, общем отступлении русской армии к государственной границе и переходе на кавказском театре военных действий к обороне в ожидании подкреплений из России. А поздно вечером Милютин зачитал государю полученное им письмо Непокойчицкого.
Вот теперь, представив такой, не внушающий оптимизма информационный фон вечера 28 июня (10 июля) – дня, когда Милютину исполнился 61 год, – предоставим слово самому военному министру:
«Я воспользовался случаем, чтобы представить государю некоторые соображения относительно составленного великим князем плана действий, по моему мнению, крайне рискованного и даже безрассудного. Видно, мои объяснения произвели свое действие, потому что государь вчера же поздно (т. е. 28 июня (10 июля). – И.К.) написал в этом смысле письмо главнокомандующему»[49].
В каком «смысле» было это письмо, мы уже знаем.
Итак, утром 27 июня (9 июля), слушая изложение «более смелого» плана главнокомандующего, Александр II возражений не высказывает, однако вечером 28 июня (10 июля), наедине уже с Милютиным, он этот план отвергает и письменно уведомляет об этом великого князя.
Что это? Плод более глубокого размышления? Наверное, ведь, как признавался сам Александр II, он, выслушав соображения брата, «с тех пор… много об этом думал…»[50]. Но что реально изменилось? Осложнилась ли обстановка для русской армии? Нет. На дунайском театре военных действий для русских ухудшилась не текущая реальность, а только лишь представления о тенденциях ее развития в сознании военного министра и императора. Представления же эти сформировались под воздействием печальных сообщений, поступивших к вечеру 28 июня (10 июля). В результате выбор был сделан в пользу предотвращения лишь опасений, т. е. того, что еще только могло случиться. А ведь могло и не случиться, при условии смелого формирования иной, выгодной реальности путем решительной поддержки уже осуществляемых успешных наступательных действий.
Ознакомительная версия.
