После смерти отца смерти желаемой — братья остались втроем. На востоке — Людовик, на западе и на юге — Карл; каждый из них жаждал сохранить свою долю в целости и неприкосновенности, а возможно, и увеличить ее. Лотарь же хотел получить все. Разве он не был тогда единственным императором? Он хотел стать таким, как его отец и дед. В его владении был Рим, Ахен фамильные ценности империи. В лучшем случае он мог оставить Баварию Людовику, а Аквитанию Карлу, которую, впрочем, требовал их племянник Пипин. Между тремя братьями начинается ссора. «Распря, стычка» — такие слова можно найти в повествовании историка этих событий, Нитгарда, который был одновременно их участником и очевидцем. Интересная фигура этот Нитгард: внук Карла Великого, светский аббат из Сен-Рикье, как и его отец Ангильберт, он был одним из редко встречающихся, практически последних светских лиц, владеющих книжной культурой. Этот знатный аристократ, абсолютно преданный Карлу, описывает империю до 814 года как волшебную страну величия и единства. Несогласие братьев приводит его в ужас. По его мнению, грех лежит на Лотаре. В самом деле, вместо того чтобы сражаться в открытую он виляет. Лотарь безбожно обманывает преданных ему людей. Провозгласив свое господство, напоминает Нитгард, он пообещал сохранить за каждым долю отцовского наследства и даже приумножить ее. Однако он повел себя так, чтобы переманить к себе приближенных своих братьев — Людовика и особенно Карпа. Тех же, кто отказывался изменить присяге и перейти на его сторону, начиная с самого Нитгарда, он лишал почестей. Многие из дворян поддавались искушению — такие, как Гильдуин, аббат из Сен-Дени, и Жирар, граф Парижский. «Подобные им предпочли, словно рабы, скорее забыть о долге и нарушить присягу, чем хоть на миг расстаться со своими богатствами». Происки Лотаря приводили к отступничеству в стане неприятеля.
Но даже если Нитгард и возмущен таким поведением, все происходило именно так, потому что тогдашние князья были наиболее уязвимыми в плане своей материальной заинтересованности, а Людовик и Карл тоже пользовались чтим. Сманить их подданных означало лишить их как бы лучшей части самих себя. Ибо фигуры королей были не столько индивидами, сколько представляли собой общественный институт, средоточие общественных связей. То же самое относилось и к графам, маркизам, аббатам, которые по долгу службы обязаны были вершить правосудие, взимать налоги, собирать войско для защиты королевства. Все это требовало приложения усилий. И главное, за счет своих владений, фамильных связей, переплетающихся подчас по всему Западу, должностные лица образовывали собой группы, без поддержки которых князь ничего уже не мог предпринять, а менее всего — выступить против них. Взгляните на графа Адаларда, сенешаля Людовика Благочестивого. Последний, как жалуется его кузен Нитгард, ни в чем тому не отказывал. Адалард использовал кредит доверия, чтобы удовлетворить свою алчность и алчность своих родственников. «Он советовал королю то дать больше прав частным лицам, то раздать общественные доходы; король же, отвечая на всякие прошения, совершенно разорил государство». Адалард привлек на свою сторону множество единомышленников и оказался таким образом вне конкуренции за власть. Карл Лысый хорошо знал это. В период ожесточенного соперничества, когда Лотарь поручил ему контролировать вельмож, он дошел до того, что влился в группу Адаларда, женившись в декабре 842 года на племяннице графа Эрментруде.
Этот брак был своего рода сделкой между двумя сторонами: с одной — Карл, предполагаемый властитель западных франков; с другой — влиятельная династия, выходцы из Германии, где были их владения, а их могущество простиралось и на запад: парижский граф Жирар, присягнувший на верность Лотарю, был братом Адаларда, чья сестра, мать Эрментруды, вышла замуж за Эда Орлеанского, умершего в 834 году, у которого, в свою очередь, был брат, граф Блуа, умерший вскоре за ним. Все эти могущественные фигуры и их вассалы, в общем-то, не представляли собой ничего особенного. Да и цены на услуги росли. Лотарь, получив доступ к имперским сокровищам и к королевским налогам, располагал таким образом большими средствами для переманивания, чем оба его брата. Тогда Карл, сплотивший во время своих походов вокруг себя аквитанцев, нейстрийцев и бургундцев, заключил союз с Людовиком против Лотаря, Коррупции и обману были противопоставлены своего рода оружие и клятвенное братство. Речь шла о судьбах империи, христианского Запада и в конце концов всего мира: божественное и человеческое переплелись друг с другом. Чтобы распугать этот клубок, предстоит, как обычно, сражение, а потом переговоры. 25 июня 841 года в Фонтенуа-ан-Пюизе Людовик и Карл, преисполненные самых благочестивых намерений, отбили атаку Лотаря. Битва между братьями была до крайности жестокой. Случай исключительный в истории средневековых войн; битва скорее напоминала об античных временах, когда люди, знакомые между собой, убивали друг друга сотнями. Психологическое и моральное потрясение было огромным. Наконец, император и его свита обратились в бегство. Бог указал, на чьей стороне право. По крайней мере, победители поспешили себя в этом уверить. Ведь среди убитых оказались все же их друзья, родственники, христиане. Как же это получилось? Чтобы смыть позорное пятно, обратились в сторону Церкви: епископы, по зрелом размышлении, стали уверять, что «битва велась исключительно во имя торжества справедливости», а чтобы умилостивить Бога и очистить, человеческие души, был объявлен трехдневный пост.
Поверженный Лотарь не отказался от своих притязаний и вскоре вновь вторгся в королевство Карла. Тогда Людовик и Карл объединяли свои войска в Страсбурге и 14 февраля 842 года обменялись клятвами, дошедшими до наших дней и представляющими в основном лингвистический интерес. Торжественные слова были произнесены о Боге, братьях и сеньорах. Слова «император», «короли», «королевства» не употреблялись вовсе. Личное, частное — вот, что в 842 году обладало реальной силой.
И над этими силами короли все больше и больше утрачивали контроль. «Корольки», — как сетовал дьякон Флор из Лиона. Действительно, на чем держалась военная тактика и политическая стратегия Карла Лысого, ищущего сильной власти? На его кавалерии: лошади устали, у лошадей не хватает корма… Фураж вот главная забота внука Карла Великого, короля франков и аквитанцев, у которого не было под рукой даже сменной рубашки. Королевство за коня!
И за геополитический порядок тоже. Действительно, когда после боев наступило время переговоров, три брата, собравшись на берегу Соны, неподалеку от Макона, решили в июне 842 года заключить мир и поделить империю на «возможно равные части». Сто двадцать экспертов, каждая треть из которых назначалась одним из королей, собрались в октябре в Кобленце, с тем чтобы приступить к разделу. Заметно, пишет Нитгард, что ни один из них не имел «ясного представления о размерах империи и целом». И только после длительных выяснений в начале августа 843 года в Вердене братья пришли к окончательному соглашению. Как пишет Нитгард, речь шла не столько о разделе территорий, сколько о разделе епископств, аббатств, графств и налоговых округов, с людьми и землей, правами и доходами.
Империя Карла Великого и раздел 843 года по Верденскому договору
Раздел Франкского королевства на три части вызвал различные толкования, тем более что текст договора не сохранился до наших дней. О линиях границ лучше сможет рассказать карта напротив, составленная на основе более поздних известных договоров, нежели пронумерованный список географических названий. Наиболее крупные ученые-историки пришли сегодня к общему мнению о том, на каких принципах был осуществлен раздел: каждый из братьев получил значительную часть наследия Каролингов. Лотарь земли между Льежем и Ахеном, Людовик — между Франкфуртом и Вормсом, Карл — между Ланом и Парижем, и в частности Аттиньи, Кьерзи и Компьень. Таким образом, каждый имел во владении часть исконных земель франкской династии. Кроме того, количество отошедших к каждому из братьев епископств и графств было примерно равным. Наконец, в общих чертах были учтены богатство и владения великосветской знати. Традиционным правилом стало следующее: все почести и блага исходят только от короля и только королю присягают на верность. Вполне вероятно, что в связи с этим произошли некоторые перемещения подданных: например, некоторые аристократы, имеющие владения в Германии, предпочли перейти на службу к Карлу.
Играли ли роль языковые различия? Трудно ответить на этот вопрос отрицательно. Без сомнения, каталонцы и фламандцы не понимали друг друга так же, как гасконцы и бургундцы. Но непосредственные вассалы Карла, особо приближенные к нему и имеющие власть в его королевстве, говорили — и можно предположить это с уверенностью — на романском языке. Об этом языке, порожденном латынью, или скорее древнеримским, и о его состоянии в середине IX века мы почти ничего не знаем, кроме нескольких слов из присяги в Страсбурге, которые цитирует Нитгард со ссылкой на Людовика Нам известно только, что этот язык существовал, как существовало и германское наречие, уже восстановленное.
