Ознакомительная версия.
У Ключевского, как легко в этом убедиться, период Киевского государства выделен и объяснен. Однако далеко не все в этом объяснении приемлемо. Вызывает, прежде всего, возражение принимаемая им за основную движущую силу «внешняя русская торговля», нельзя согласиться и с его трактовкой княжого боярства и городской знати, в положении которых Ключевский отмечает два периода: первый до XI в., когда между князем, его дружиной и городской знатью имеется общность торговых интересов, и второй — с XI в., когда бояре становятся привилегированными землевладельцами, а городская знать по-прежнему сильной своим торговым капиталом. Не кажется нам убедительной и бойкая характеристика «князя» и его метаморфозы: «морской наездник-викинг», «степной наездник», «военный сторож торговых путей», «бродячий гость области», «подвижной витязь» и пр.
В 1909 г. в своей книге «Княжое право» А. Е. Пресняков подверг критике теорию Ключевского о торговом происхождении городовых областей, а потом и Киевского государства, и высказал свое собственное отношение к политическому строю Киевской Руси. Пресняков тоже выделяет до-Ярославов период нашей истории, как период существования Киевского государства, сохранявшего единство путем концентрации власти в руках князя, владевшего Киевом. Значение князя Пресняков склонен сильно преувеличивать. Тысяча и тысяцкий, сотни, сотские, десятские — все это, по его мнению, княжеская администрация, созданная князьями: князь — организатор общества в полном смысле слова. Еще ярче те же мысли выражены им в его «Лекциях»: «Князь не только начальник военных сил, охранитель земли от внешних врагов, он и установитель „наряда“, и это его значение растет по мере развития в жизни явлений, которые выходили за рамки сложившегося „по старине и пошлине“ народного быта»[367]. Но внимание А. Е. Преснякова сосредоточено главным образом на Руси XI–XII вв., т. е. на периоде феодальной раздробленности. Княжеская власть за время существования Киевского государства рассмотрена им сравнительно очень бегло.
Никакого упрека в пренебрежении этим интересным периодом нашей истории нельзя сделать М. С. Грушевскому. Будучи уверенным, что он занимается только историей Украины, не считаясь с тем, что Киевское государство есть период в истории всего русского и не только русского народов, он, однако, внимательнее, чем кто-либо из наших историков, не исключая даже С. М. Соловьева, изображает историю Киевской державы во всех ее деталях. Конечно, он не мог не обратить внимания и на историю княжеской власти в период образования и существования Киевского государства. Князья племенные, по его мнению, не играли сколько-нибудь заметной роли. Только киевские князья приобретают видное значение. Они концентрируют вокруг Киева украинские земли. Этот процесс концентрации был очень трудным. Киевская держава не была прочной. Ее единство требовало постоянного подновления. «Проявить инициативу, собрать соответствующие очень значительные силы мог только глава государства — киевский князь: он организовывал пограничную сторожевую службу, созывал полки от подвластных племен, спроваживал варяжских кондотьеров и т. п. Поход в случае успеха давал большую добычу, от которой главная доля поступала киевскому князю, но, как видно из фрагмента, вставленного в „Повести“ под 907 г., не была забыта и дружина, не только мобилизованная для походов, но и остававшаяся на заставах. Таким образом, эти походы, которые были венцом тогдашней дружинной организации, соединяли в один организм всю дружинную организацию, раскинутую по всей территории государства, давали чувствовать единство государства и тем самым были для нее очень важны»[368].
Расходясь по целому ряду принципиальных вопросов с М. С. Грушевским, я считаю вместе с ним, что период Киевской державы — крупнейший и важнейший факт истории народов нашей страны, и прежде всего народа русского, с его позднейшими разветвлениями на великоруссов, украинцев и белоруссов, факт, правильное понимание которого является непременным условием уразумения дальнейшей истории этих народов и потому требующий самого тщательного научного исследования.
Самым решительным образом я расхожусь и с теми из современных историков, которые обнаруживают явную тенденцию недооценивать значение этого периода нашей страны. Перехожу к специальному рассмотрению положения и роли князя в Киевском государстве.
Древнейшие сведения о власти у восточных славян мы имеем у Иордана и византийских историков.
Иордан (ум. 552 г.), говоря о военных столкновениях антов с готами в IV веке, называет антского «короля» (гех) Божа, после одного неудачного сражения попавшего к готам в плен, где он вместе со своими сыновьями и 70 «старейшинами» (primates) был распят. Этот самый Бож умел наносить готам и поражения, стало быть, стоял во главе значительных сил. Перед нами военный союз племен под начальством одного вождя. Особого значения придавать титулу (гех), каким наделяет Божа Иордан, конечно, нельзя.
Маврикий Стратег (в конце VI века) говорит, что у славян и антов много вождей, с которыми он рекомендует византийскому правительству считаться: привлекать подарками и обещаниями тех из них, кто находится поближе к византийским границам, и при их помощи громить других славянских и антских вождей. Он же указывает на опасность для Византии в возможности объединения разрозненных и славян, и антов.
Прокопий Кесарийский (ум. в 562 г.) подчеркивает, что славяне и анты не имеют над собой единой власти (подобной византийской) и решают свои важные дела на общих народных собраниях.
Менандр, византийский историк, указывает на знатного и могущественного анта Мезамира, которого боялись авары, так как он среди антов пользовался большим влиянием. Византийский же историк Феофилакт тоже знает славянских вождей и по имени одного из них называет целую территорию «Землей Ардагаста». Он называет и других вождей.
Из этих косвенных данных мы можем сделать заключение, что в VI веке н. э. анты, т. е. восточные славяне, уже начали выходить из рамок родоплеменного строя, что перед нами «либо высшая ступень варварства», либо «военная демократия».
Вожди со своими дружинами превращаются в высших представителей государственной власти. Эти представители государственной власти — короли или князья (дело не в наименовании), выросшие из племенных вождей в носителей монархической власти, превращают народное достояние — землю — в свое имущество и помогают своим дружинникам в освоении земли. Появившиеся в процессе разложения рода и общины крупные землевладельцы поддерживают своих королей или князей, сами становятся в ряды дружины и тем закрепляют свое общественное и политическое положение.
Ввиду растущих размеров государства исчезают за ненадобностью и старые родовые органы управления. Совет старейшин заменяется совещаниями с новой знатью, народное собрание замирает.
В обществе, где основной отраслью производства было земледелие, господствующий класс, постепенно складывавшийся вместе с ростом имущественного неравенства, мог быть лишь классом крупных землевладельцев, и таковыми стали князья и окружавшая их знать. Формой политического господства при этих условиях могла быть только власть этой земельной аристократии.
Отлично понимаю, что это лишь социологическое построение, а не решение конкретного вопроса о политической структуре Киевского государства, и потому от теории перехожу к исследованию подлинного материала, оставленного нам нашей древностью.
Если наши ученые совершенно справедливо заподозривают точность летописных рассказов о событиях особенно IX и части X вв. и относятся к фактам этого периода, занесенным в летопись, с вполне понятной осторожностью, то относительно договоров с греками в нашей науке все тверже устанавливается мнение, что мы здесь имеем дело с документом исключительной ценности и источниковедческой объективности. Сейчас ни у кого нет сомнения в том, что эти договоры действительно были заключены между двумя государствами, что в них отмечены те стороны русско-византийских отношений, которые были важны в данный момент для обеих сторон.
Совершенно определенно можно говорить о том, что договоры были написаны по-гречески и одновременно переведены на русский язык. Перевод договора 911 года был сделан болгарином на болгарский язык и выправлен русским справщиком, переводчиком договора 945 года был русский книжник, отразивший в своем переводе смешение и русской, и болгарской книжной стихии[369].
Этот источник давно был оценен нашими исследователями. Шлецер, не признавая подлинности договоров, однако отзывался о них восторженно: «Сей трактат, — писал он, — если мы признаем его подлинность, есть одна из величайших достопримечательностей Среднего века, есть нечто единственное во всем историческом мире».
Ознакомительная версия.
