Ознакомительная версия.
В обществе, где основной отраслью производства было земледелие, господствующий класс, постепенно складывавшийся вместе с ростом имущественного неравенства, мог быть лишь классом крупных землевладельцев, и таковыми стали князья и окружавшая их знать. Формой политического господства при этих условиях могла быть только власть этой земельной аристократии.
Отлично понимаю, что это лишь социологическое построение, а не решение конкретного вопроса о политической структуре Киевского государства, и потому от теории перехожу к исследованию подлинного материала, оставленного нам нашей древностью.
Если наши ученые совершенно справедливо заподозривают точность летописных рассказов о событиях особенно IX и части X вв. и относятся к фактам этого периода, занесенным в летопись, с вполне понятной осторожностью, то относительно договоров с греками в нашей науке все тверже устанавливается мнение, что мы здесь имеем дело с документом исключительной ценности и источниковедческой объективности. Сейчас ни у кого нет сомнения в том, что эти договоры действительно были заключены между двумя государствами, что в них отмечены те стороны русско-византийских отношений, которые были важны в данный момент для обеих сторон.
Совершенно определенно можно говорить о том, что договоры были написаны по-гречески и одновременно переведены на русский язык. Перевод договора 911 года был сделан болгарином на болгарский язык и выправлен русским справщиком, переводчиком договора 945 года был русский книжник, отразивший в своем переводе смешение и русской, и болгарской книжной стихии[369].
Этот источник давно был оценен нашими исследователями. Шлецер, не признавая подлинности договоров, однако отзывался о них восторженно: «Сей трактат, — писал он, — если мы признаем его подлинность, есть одна из величайших достопримечательностей Среднего века, есть нечто единственное во всем историческом мире».
По-видимому, не подлежит сомнению и то, что тексты договоров хранились, как важнейший государственный документ, в княжеском архиве в Киеве. Составитель «Повести временных лет», поскольку он работал не только с ведома князя, но, по-видимому, и по его поручению, имел доступ в княжеский архив и получил возможность использовать ценнейший источник, несомненно, помогший ему ориентироваться в главнейших событиях X в. Автор «Повести» иногда делал к тексту договоров свои пояснения. Как он поступал в таких случаях, делал ли он свои замечания, исходя из смысла текста договоров, или же привлекал к комментированию этого текста другие материалы, решить трудно, но, во всяком случае, несомненно одно: между текстом договоров и замечаниями летописца имеется согласованность.
К этому ценнейшему источнику я и перехожу.
Рассказывая о походе 907 года на Царьград и о заключении договора, летописец комментирует текст договора так: «И заповеда Олег дати воем на 2000 корабль по 12 гривне на ключ и потом даяти уклады на русские городы: первое на Киев, та же и на Чернигов, и на Переяслав, и на Полтеск, и на Ростов, и на Любеч и на прочия городы: по тем бо городом седяху велиции князи под Ольгом суще»[370]. Это сообщение летописца. Дальше идет текст договора, где, между прочим, читаем: «…и тогда возьмут (русские, прибывающие в Царьград. — 5.Г.) месячное свое: первое от града Киева и пакы ис Чернигова и ис Переяславля»[371].
В договоре 945 года повторяется та же фраза: «…тогда возьмут месячное свое ели слебное, а гостье месячное, первое от града Киева, и паки ис Чернигова и ис Переяславля»[372]. В некоторых текстах того же договора прибавлено: «и прочии городи» или «и из прочих городов».
Совершенно очевидно, что летописец от себя прибавил к этому перечню городов Полоцк, Ростов и Любеч. Очень возможно, что эта прибавка сделана даже не автором «Повести», а его продолжателем-компилятором. Но главное не в том, кто это сделал, а в том, имелось ли к тому основание. Определенное сомнение вызывает наличие в этой прибавке Полоцка, который был присоединен к владениям Киевского князя, по-видимому, только при Владимире I в 960 г., конечно, если основываться на данных Лаврентьевской летописи.
Киев здесь поставлен на первое подчеркнутое место не случайно. О Киеве, как некоем экономическом и политическом центре, говорит и Константин Багрянородный в своем труде «De administrando imperio»: «Однодеревки, приходящие в Константинополь из внешней Руси идут из Новогороды (Новгород), в котором сидел Святослав, сын русского князя Игоря, а также из крепости Милиниски (Смоленск), из Телюцы (по-видимому Любеч), Чернигош (Чернигов) и из Вышеграда. Все они спускаются по реке Днепру и собираются в Киевской крепости, называемой Самвата»[373]. Внешняя Русь это, по-моему, Русь в широком территориальном смысле слова в отличие от Руси в узком понимании термина, т. е. Киевщины, а может быть, также и Причерноморья и Приазовья[374]. Во всяком случае, в представлении Константина Багрянородного и внутренняя, и внешняя Русь есть Русь — это для нас важно отметить. Арабский писатель конца IX или начала X в. Джайхани, а также западноевропейские источники называют также Русью всю страну, зависимую от Киева[375]. И в изображении Константина Киев — это центр страны.
Это центральное значение Киева подчеркивается у Константина тем, что Киев — место сбора всех судов изо всей Руси, и из того, что здесь сидит великий князь Игорь, посадивший, между прочим, своего сына в Новгороде в качестве подручника, как представителя своей великокняжеской власти[376].
С этим последним фактом связан и тот комментарий, которым снабжает летописец разбираемое нами место договора. После перечня городов он замечает: «По тем бо городам седяху велиции князи под Ольгом суще». Святослав Игоревич, сидя в Новгороде, несомненно, тоже находился «под» Игорем, но едва ли летописец под упоминаемыми им «князьями» имел в виду родственников киевского князя, хотя бы потому, что их тогда было мало. Их всех можно было перечесть по пальцам, а летописец говорит об их солидном числе.
Об этих подчиненных, зависимых от Олега князьях настойчиво говорят тексты всех договоров. В договоре 911 года после перечня послов, отправленных Олегом в Византию для оформления договора, сказано: «Иже послани от Ольга, великого князя Русского, и от всех, иже суть под рукою его светлых и великих князь и его великих бояр»[377]. Дальше в договоре еще несколько раз говорится о том же и в тех же выражениях: договор заключается «похотеньем наших великих князь и по повеленью от великого князя нашего и от всех, иже под рукой его сущих Руси», «…да любим друг друга (византийцы и Русь) от всея душа и изволенья и не вдадим, елико наше изволение быти от сущих под рукою наших князь светлых никакому же соблазну или вине…»[378], «Тако же и вы, Греци, да храните таку же любовь к князем нашим светлым Русскым и ко всем иже суть под рукою светлого князя нашего…»[379]
О таких же «князьях», зависимых от киевского князя Игоря, говорит и договор 945 года: послы и гости были посланы в Грецию «от Игоря, великого князя русского, и от всякоя княжия и от всех людии Русския земля». А несколькими строками ниже о том же посольстве договор выражается несколько иначе: «И великий князь наш Игорь и князи и боляре его и людье вси рустии послаша ны к Роману и к Костянтину и к Стефану, к великим царям греческим, сотворити любовь с самеми цесари и со всем болярством и со всеми людьми греческими на вся лета, дондеже сияет солнце и весь мир стоит».
И дальше в том же договоре упоминаются бояре Игоревы. «А великий князь русский и боляре его да посылают в Греки к великим цесарем греческим корабли, елико хотять, со слы и с гостьми…» Двусторонняя присяга на договоре должна была служить гарантией его выполнения: русская делегация присягала на том, «…яже суть написана на харатьи сей хранити от Игоря и от всех боляр и от всех людей от страны Рускыя в прочая лета и во ину.
Аще ли же кто от князь или от людий русских ли хрестеян или нехрестеян преступит се, еже написано на харатьи сей, будеть достоин своим оружием умрети…»[380]
То же имеем и в договоре кн. Святослава 972 года. Князь Святослав заключает договор. Он говорит за себя и за тех, кто находится под его рукою, «иже суть подо мною Русь, боляре и прочий». Клянется он не один: «…кляхся ко цесарем греческим и со мною боляре и Русь вся… Аще ли тех семех преже реченых не сохраним, аз же и со мною и подо мною, да имеем клятву от бога, в его же веруем, в Перуна и в Волоса, скотья бога…» Характерно, что в договоре Святослава князья уже не упоминаются, а называются только бояре.
С. М. Соловьев по этому же поводу замечает: «Князьями никогда не называются простые мужи, но всегда только члены владетельных родов». Но тут же С. М. Соловьев высказывает ни на чем не основанное положение, что эти князья, о которых говорят договоры, есть «родичи» киевского князя. Впрочем, он тут же и прибавляет: «Об отношениях этих родичей к князьям мы ничего не знаем»[381]. Поиски «родичей» увлекли нашего крупнейшего историка на ложный путь и не позволили ему видеть того, что было на самом деле.
Ознакомительная версия.
