После панихиды Петр и Марья Тимофеевна сели на скамью в кремлевском саду и повели разговор о Филиппе Павловиче.
Марья Тимофеевна не могла удержаться от того, чтобы не осудить покойного за его жестокий нрав, вспомнила о тех притеснениях, которые она испытала от него.
- На хлеб не давал мне ни полушки, а чем было жить? Скуп и даже до крайности был покойник. Бог с ним! Выгонял меня не раз из дома. Осрамил передо всеми. - Старушка всхлипнула. - Не хотела я тебе говорить, да уж все равно... Все равно мне скоро умирать...
И вдруг она прошептала:
- Поп Иван Макеев... Пьяный был у меня тут... Духовник он покойной твоей матушки... Плакал он. Каялся...
- В чем? - поинтересовался Петр.
- Боюсь, и ты выгонишь меня, сироту!.. Разгневаешься на меня. Господи! Прости ты меня, батюшка, грешную!..
- Да говори же, в чем дело?
Старуха прошептала в ухо Петру:
- Не своею ведь смертью скончалась твоя матушка...
Старушка заколотилась в беззвучном рыданье. Седые волосы ее растрепались, лицо сморщилось еще больше, покраснело. Дождавшись, когда она немного успокоилась, он снова сказал:
- Говори, не бойся!.. Я не отец! Только благодарность мою заслужишь.
При слове "отец" старушка вдруг, как бы очнувшись, глядя мутными глазами на Петра, сказала, что Степаниду уморил сам Филипп Павлович со своею домоправительницею Феоктистой. А уморил за то, что поп Иван, ее духовник, донес ему все, в чем она каялась ему на исповеди.
- В чем же она каялась? Ну, ну, говори! - торопил старушку окончательно потерявший самообладание Петр Филиппович.
- Она грешила... Грешила с другим... О, господи! И зачем только я сказала тебе... Глупая!
- Дальше! Дальше!
- И что ты, батюшка, Петр Филиппович... сынок-то ты не его, а чужой...
Задыхаясь от волненья, он встал со скамьи и вышел на улицу.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
С больною головою, разбитый и скучный, поднялся Петр на следующее утро. Первое, что ему бросилось в глаза, - приказ по Олонецкому драгунскому полку, куда он был прикомандирован.
"По вся утра и вечера, по пробитии зори, - гласил приказ, - по силе военного артикула, ротным командирам перекличку своим ротам поименно чинить и репортовать, яко же и ночью, трем дозорам по всем квартирам в ротах ходить, осматривать - все ли на квартирах; а по одному офицеру в каждой роте в ночь объезжать всю роту и смотреть - все ли на квартирах ночуют, токмо не в одни часы, дабы солдатство не могли те часы знать, и обо всем репортовать полковым командирам, а им по команде ко мне повседневно..."
Дело в том, что солдаты здешнего гарнизона стали слишком своевольничать и разбегаться, а потому военное начальство и разослало свой строгий приказ всем владельцам домов, как по Нижнему, так и по Кунавину, дабы посадские люди знали военные порядки, коим обязан подчиняться солдат, и чтобы никто не прикрывал после переклички ушедших со своего квартирного постоя солдат.
- Проходу не дают, домовые! - ворчала старушка. - Денег клянчут... К бабам и девицам лезут... Господь бы бог избавил от них... Милостивый батюшка, когда же порядок-то будет у нас?
Вечером Петр скрепя сердце пошел к Друцкому. В губернаторском доме гремел хохот, слышались голоса многих людей. Петр сказал ординарцу о себе. Тот исчез, а вскоре из губернаторских покоев вышел, слегка пошатываясь, высокий сутулый человек в военном мундире.
- Ага, явился... Целуй меня!
Петр чмокнул незнакомца в щетинистую ланиту, догадавшись, что перед ним сам нижегородский губернатор князь Даниил Андреевич Друцкой.
- Раздевайся и за мной! Пришел в самый раз.
К Петру подскочил ординарец, стащил с него шинель.
- Получена о тебе промемория... Радуюсь и веселюсь, встречая столь знатную особу.
Петр промолчал. Между тем Друцкой, вводя его в просторную палату, наполненную множеством гостей, нараспев провозгласил:
- Прилетела вольна пташечка
Из-за моря, моря синего!
Петр Филиппович прозывается,
Сын Рыхловского!
Говорит, а сам приседает в такт с бедовою улыбкою. Затем, указав на Петра с нарочитою церемонией, он поклонился гостям, сделав изысканный поклон, и сказал:
- Итак, приемлю смелость, мои господа, покорнейше просить вас любить и жаловать сего дорогого гостя, прибывшего к нам из великолепной столицы с берегов Невы для учинения многих преславных баталий... Понеже сие государево веление, предоставим ему лучший рацион за нашей трапезой и наиболее парадное место за столом нашим.
Все поочередно подошли к Петру и низко ему поклонились со словами: "Добро пожаловать!"
- По сему случаю произнесем же хвалу всему воинству ее императорского величества. Отец Кондратий!..
Все наполнили свои чарки. Петр увидел поднявшегося из-за стола длинного белобрысого попа, сонного, будто он только что проснулся. Мутными глазами он обвел присутствующих и уныло, однообразно забасил:
- Царь Давид вопрошал единожды - доколе грешницы восхвалятся - и затем духом пророческим рассудил: по лукавствию их погубит господь бог...
Все поочереди тоже поднялись со своих мест, держа в руке чарку.
- ...бог карает людей... - тянул поп, - кои, будучи сильными, непобедимыми, хвалятся в упоении собой...
Все переглянулись. Друцкой надулся, слушая попа, и вдруг сказал грубо:
- Благодарствую, отец Кондратий! Не тем сподобил еси нас! Слушайте же, господа! Восхотим счастливого царствования и здравия всепресветлейшей державнейшей государыне нашей и самодержице всея России Елизавете Петровне на многие времена! И пожелаем доблестной непобедимости российскому воинству в ратных подвигах во славу отечества во вся часы и минуты... Искреннейше и всеподданнейше изопьем сию чарку за всеобщее отечества благоденствие - до дна!
Отец Кондратий был так смущен своей отставкой, что не успел даже наполнить себе чарку, а посему и пригубил ее пустую.
Петр вспомнил при взгляде на всю эту пеструю компанию прочитанные им недавно стихи одного пииты:
Развратных молодцов испорченный здесь век.
Кто хочет защищать его - тот скот, не человек.
Он стал разглядывать сидевших за столом людей. Вот плешивый, воплощение подобострастия приказный, сидящий напротив. Рядом с ним два попа - две унылые бородатые тихони, уставившиеся бессмысленными взглядами в чашу с капустой. Попы были очень схожи между собой: оба нечесаные, красноносые и неопрятно одетые. Трое каких-то посадских все время заглядывали в рот губернатору, стоило ему начать говорить. Они краснели, отдувались, беспокойно ерзая на скамье. Плечо к плечу с губернатором начальник тюрьмы, синий, жилистый человек с надменным взглядом и с невероятно оттопыренными губами. Его лицо под взъерошенным париком весьма походило на морду ежа, выглядывающую из-под шапки колючек.
Губернатор познакомил Петра с двумя полковыми командирами. Один Олонецкого, другой - Владимирского драгунских полков.
- Вот ваше начальство! - указал Друцкой на командира Олонецкого полка - полного румяного старика, встретившего Петра довольно-таки неприязненным взглядом.
- Отрадно видеть таких воинов в своих эскадронах... Прошу любить и жаловать... - проговорил он сухо, своим притворством напомнив Петру старичка в желтом камзоле (из Сыскного приказа).
- Россия оружием своим, отличною храбростью, неустрашимостью и мужеством сынов своих приобрела всеобщее уважение и славу, - сказал Друцкой. - Посмотрите на оного офицера! Нельзя не видеть, до какой высшей степени совершенства доведены войска и весь состав военной службы у нас.
Седой полковник оглядел Петра с ног до головы прищуренными глазами, с усмешкой на губах.
- Благоволите заутра явиться в полк для надлежащей репортации! сказал он.
Друцкой, подав полковнику бокал, рассмеялся:
- Вознаградим урон потерянных минут.
И налил всем близ сидящим гостям также по чарке вина, в том числе и Рыхловскому.
Остальные, увидев это, поспешно налили себе вина сами. Оживились и священнослужители. Отец Кондратий рукавом зацепил кувшин и едва не свалил его. Когда соседи ахнули от испуга, он всей тяжестью повалился на скамью.
Этого попа пришлось все-таки удалить из палаты, ибо он напился до того, что, глядя в упор на губернатора, запел: "Со святыми упокой!".
Князь Друцкой подошел к Петру и сказал, улыбаясь:
- Философ Зенон, присутствуя на одном пиру, был спрошен Птоломеевыми послами: не передаст ли он чего их царю? Он ответил: "Скажите ему, что вы нашли человека, который умеет молчать". Я думаю, если бы послы Птоломея обратились с подобным вопросом к вам, пришлось бы вам ответить оное же.
После этого он выразил свое сожаление по поводу смерти Филиппа Павловича, назвав его "достойнейшим сыном отечества". Петр спросил его о подробностях убийства. Губернатор по секрету сказал: "Баба погубила. Мордовка. Разбойница!"
Подали ужин. Один из попов стал рассказывать о том, как молится мордва христианскому богу.
