Солнце пригревало спину, словно кто-то добрый и мудрый, знающий, что меня ожидало, приложил теплую ласковую ладонь.
В природе грядущее событие всегда дает о себе знать. Надвигается ураган - падает барометр, идет гроза - растения и животные присмирели. Ночь все длиннее - падают заморозки, опадают листья, сок все медленнее струится в березе. Завтра выпадет снег - лес готов к зиме. Пришло в возбуждение магнитное поле - приборы зарегистрировали электрические токи земли... Приборы записали инфрашум, не слышимый человеком. Животные кричат и бегут скоро начнется землетрясение. А человек мирно спит или читает, беседует с другом или провожает любимую, может, ссорится с женой - ничего человек не знает о своем будущем.
Ничего и я не знал в тот день и, так как со мной была Лиза, радовался, как теленок весной. До чего же мне было хорошо!
Когда мы подошли к фактории, Фома Егорович выскочил нам навстречу. Лайка от восторга повизгивала и носилась у всех под ногами. В доме топилась печь. Весело потрескивали дрова, как фейерверк, осыпались пылающие угли. У печи стояла низенькая скамеечка: видно, фельдшер сидел перед огнем.
Мы вручили наши нехитрые подарки. Барабаш был тронут чуть не до слез.
- Добрые ребята...- пробормотал он и бросился ставить самовар.
Лиза сняла теплый свитер и осталась в полосатенькой блузке и брюках. Она вымыла, несмотря на протесты хозяина, некрашеный пол, накрыла на стол, а я нарезал хлеб и очистил рыбу.
Лиза разрумянилась, черные глаза так и сияли. Я забыл, что и делал, сел на стул и любовался Лизой. Должно быть, у меня был глупый вид, потому что фельдшер все посмеивался себе в усы.
Фома Егорович принес из кладовой замороженные пельмени и, живо вскипятив воду, бросил их в чугунок. А к пельменям он подал наливку из какой-то лесной ягоды. До чего же вкусная была наливка!
Фома Егорович стал расспрашивать Лизу об отце.
- Прежде он заходил ко мне,- сказал фельдшер,- а нынче что-то не заглядывает.
- Некогда ему,- пояснила Лиза. По лицу ее проскользнула тень.- На охоту никак не выберется. Завхозом он теперь...
Барабаш вопросительно взглянул на Лизу. Она чуть покраснела.
- Новый директор ведь... давний папин враг. Он ненавидит папу.
- За что он может ненавидеть Алексея Харитоновича? - удивился фельдшер.
- Старая история. Есть злопамятные люди... не умеют прощать.
Когда мы собрались уходить, сказал Лизе:
- Купил я в прошлом году на платье Марфеньке... Не успела она в нем покрасоваться. Что же попусту стариться материи... Возьми и сшей себе платье, дочка.
Барабаш протянул Лизе сверток. Она в нерешительности смотрела на него. Уж очень дорог был подарок.
- Возьми,- сказал я, испугавшись, что обидится человек. Лиза взяла и, подумав, поцеловала Фому Егоровича в щеку.
Он отвернулся, скрывая невольные слезы.
- Покажи, какой материал,- сказал я смущенно, не зная, чем отвлечь несчастного отца.
Лиза развернула сверток и вскрикнула от восторга. Это было шелковое полотно, удивительно приятного тона и рисунка: мелкие голубовато-серые полевые цветочки по розовому полю, серые легкие стебельки.
- Как идет девушке такое платье! - воскликнул я, уже вообразив его на Лизе.
Невольным, чисто женским движением Лиза приложила материю к себе. Но тут же застенчиво и с раскаянием взглянула на Фому Егоровича. Он ее понял.
- Носи на здоровье,- успокоил он Лизу.- Мне будет приятно, что не истлеет в сундуке. Продать бы я его не мог, сами понимаете...
Кажется, Барабаш хотел нас проводить, но, видно опасаясь быть помехой, остался дома. И мы пошли одни.
Уже скрылось за темными горами солнце и след его потух, но, словно желая осветить нам путь, разгорелось в небе северное сияние.
Мы стояли на льду реки и все смотрели, смотрели. Лиза прижалась ко мне. Я обнял ее за плечи нежно, как сестренку. Так мы смотрели долго, потрясенные до глубины души тем, что творилось в небе.
Разве можно найти слова, чтобы это выразить? Все равно, кто этого не видел, не поймет. Но радугу вы видели? Ту самую радугу, за которой бежала в детстве Лиза. Так вот: в небе полыхали тысячи радуг, то расходясь, пересекая друг друга, то сливаясь полукружиями в один феерический небесный пожар. Зеленые, синие, лиловые, розовые, малиновые языки пламени...
Насмотревшись и продрогнув, мы пошли. И вот тогда я сказал ей, что люблю ее с самой первой встречи... Сначала не знал, что уже люблю. Но знал твердо, что полюблю только ее - Лизу Абакумову.
- Понимаешь, люблю! Скажи только одно: да или нет? Я остановился и, наклонившись, заглянул ей в глаза. Как они сияли!
- Я не знаю,-сказала Лиза, доверчиво и прямо глядя мне в лицо.
- Как же не знаешь?
- Не знаю... Ведь я еще никогда не любила. Мне тоже с первой встречи казалось, что я полюблю только тебя.
- Понятно. А теперь уже не кажется,- пробормотал я, внезапно упав духом.
Лиза живо сняла варежку и погладила меня по щеке теплой рукой.
- Ты не бойся е г о,- сказала она.- Я вижу, ты боишься Казакова и страдаешь. Я это пересилю в себе. Я хочу, чтобы тебе было хорошо, Коля. Дай мне разобраться. Нет, тут нечего разбираться. Это верно: я люблю тебя, как никого на свете. Даже больше, чем отца. Может, я люблю тебя просто по-человечески? Но я очень люблю тебя. Ты только повремени. Потерпи, пока у меня пройдет...
- Что пройдет? - произнес я, хотя уже знал, о чем она говорит.
С самого начала нам нужно было приучаться говорить друг другу правду.
- Ты знаешь,- прошептала Лиза,- может, я... безнравственная. Я не знаю, что со мной происходит... Стоит Казакову взглянуть на меня... я сама не своя. У меня в глазах потемнело, когда он меня поцеловал. Наверно, надо было дать пощечину? Но это было бы нечестно с моей стороны. Ведь он не поцеловал бы, если бы не видел меня насквозь. Но я его совсем не люблю. Сможешь ли ты меня простить?
- Да. Видишь ли... Лизонька. Если мы рано поженимся, а жизнь большая, то, наверное, не раз будет такое и с тобой и со мной - придется терпеть...
- Ты как думаешь?
- Конечно! Столько интересных людей на свете. Увлечения будут и у тебя, и у меня. Но увлечение - это еще не обязательно любовь. И ради любви настоящей нужно научиться в себе это преодолевать. Только и всего.
- На всю жизнь? А если любовь пройдет?
- Да, что может быть ужаснее, когда живут двое, так называемые муж и жена, и совсем не любят друг друга... Тогда лучше расставаться...
- Коля! Почему ты над этим думаешь? Откуда ты все это знаешь?
- Мне кажется, мои родители уже не любят друг друга... Пошли, а то ты простудишься.
У поворота реки мы взобрались на высокий берег, и перед нами блеснули огни Черкасского. Минуя рудник, мы пошли прямо к плато.
- Коля! - позвала Лиза, остановившись.- Мне очень хорошо. А тебе?
- И мне хорошо,- сказал я искренне.
- Смотри, а сияние все не угасает. Как можно жить, никогда не видя полярного сияния?
- Должно быть, можно, только они - бедные!
- Да, бедные люди: никогда не видеть полярного сияния... Так мы шли веселые, беспечные, а над нами, щедро освещая путь, полыхало северное сияние. Мы уже вышли на протоптанную тропу - скоро подъем на плато - и тогда увидели их...
Они стояли на тропе, перерезая нам путь: Гусь, Топорик, цыган Мору, Сурок, Рахит.
Ноги у меня стали ватными, под ложечкой захолонуло, будто глянул в пропасть. Только увидев их, я уже знал: не случайно они здесь. Они ждали нас.
Лиза! Как мне спасти Лизу? Разве я слажу с пятью хулиганами?
Замедлив шаг, я бросил быстрый взгляд вокруг. Справа и слева темнели колючие заросли шиповника - не продерешься. Только вперед или... назад.
А они уже подходили и окружали, не теряя времени. Лиза судорожно уцепилась за мой рукав.
- Коленька! - прошептала она.
Гусь выступил вперед и нагло осмотрел Лизу.
- Пропустите нас,- сказал я своим обычным голосом, запрятав страх надежно, и хотел пройти.
Парни окружили нас плотнее.
- Разве мы для этого ждали тебя битых два часа, милок,- ласково процедил Гусь и, осклабившись, показал свои острые, как у лисицы, зубы. Он задумчиво уставился на Лизу.
- Пропусти девчонку, Гусь!- вполголоса посоветовал Сурок.- Мне двадцать лет не треба.
- Можно и "вышку" схлопотать, очень просто! - так же вполголоса поддержал его Рахит и нервно хихикнул.
- А ну, беги, девчонка, что есть духу. Пли! - мрачно выговорил Мору и посторонился, давая Лизе дорогу.
- Ты, Цыган, за меня не распоряжайся. Командую здесь я, понял? оборвал его Гусь. Однако посторонился неохотно.
Лиза стояла, прижав руки к груди и тяжело дыша. Во взгляде ее был ужас.
- Беги, Лиза, беги! - крикнул я.
- Как же я тебя брошу?
- Иди! - Я вложил в это слово весь свой страх за нее, гнев, что она не понимает и медлит. Мне даже не верилось в такой оборот: им был нужен только я.
Несколько бесконечных секунд Лиза колебалась. Ей претила мысль бросить меня в беде. Но разве она могла мне помочь? В следующее мгновение она метнулась между Цыганом и Топориком, упала, запутавшись в лыжах, в одно мгновение освободилась от лыж и понеслась назад по тропе к поселку.
