- Со страха дорогу забыла,- добродушно усмехнулся Цыган.
Гусь проводил ее угрюмым взглядом и обернулся ко мне:
- Слушай ты, профессорский сынок, ничего плохого мы тебе не сделаем. Нам срок не нужен. Просто я побился об заклад... Так вот, позабавишь меня... Встань на одну ногу и кукарекни десять раз. Топорик, будешь считать. А потом можешь идти хоть домой, хоть за своей кралей.
Он флегматично ждал, смотря поверх моей головы. Парни с любопытством разглядывали меня. Один даже пощупал мой черный свитер.
Северное сияние разгорелось с новой силой. Теперь с неба спустился малиновый бархат. До чего же Гусь и его компания не вписывались в этот пейзаж!..
"Зачем они здесь? - подумал я с отчаянием.- Как могло случиться, что они пришли сюда, где было так чисто и радостно".
- Я жду,- со спокойной угрозой напомнил Гусь.
- Вы знаете, что я не буду этого делать,- сказал я тихо.
- Будешь! - уверенно возразил Гусь.- Еще как будешь, милок! Даю тебе минуту, чтобы сообразить: от тебя останется вонючий фарш, если будешь тянуть.
Он поднял руку с часами и стал следить за секундной стрелкой. Я взглянул на парней. Они тоже слушали меня в клубе... Неужели они дадут ему убить меня? Кто они? Только один Гусь был мне ясен до конца.
Одеты они были разно - кто щегольски, кто в засаленной телогрейке. Выпущенные чубы, брюки с напуском, тупой взгляд, наглая ухмылка. Типичное хулиганье, везде одинаковое,- на московской окраине или окраине государства. Для них Гусь - вожак, жалкий, нелепый, страшный паяц. Они его обожают, потому что он властен и жесток.
Все же я сделал попытку воззвать к ним:
- Ребята, ведь я не сделал вам ничего плохого! Не слушайте Гуся. Дайте мне пройти!
Я обвел их глазами, поочередно каждого. Кто отводил глаза, кто, неловко переминаясь, смотрел на меня либо на Гуся. Все молчали.
- Минута истекла,- сказал Гусь, опуская руку с часами.- Кукарекай, я жду!
Мне показалось, что Цыгану стыдно.
- Миша Мору,- сказал я, вспомнив его имя.- Миша! Сокрушительный удар под ложечку - и я перегнулся пополам, задохнувшись.
- Будешь кукарекать, падло? - злобно спросил Гусь.
Я отступил, освобождаясь от лыж, они мне мешали. Как жаль, что я не умел драться. Но разве я мог знать, что мне это понадобятся? Следующий удар был в ухо. В отчаянии я бросился на Гуся. Он не ожидал, и я ударил его кулаком в подбородок.
Он лязгнул зубами, парни заржали. Гусь двинул меня в плечо - и правая рука повисла. Я закричал от боли. Драться не умел. В школе, которую он прошел, умели драться.
- Кукарекай, сволочь! - зарычал он, оскалив зубы.
- Ребята! Миша!
Они не били меня. Они только стояли вокруг и не давали мне убежать. Когда я, изловчившись, ударил Гуся ногой в живот и метнулся в заросли шиповника, Топорик подставил мне ногу, и я упал. Гусь наклонился и поднял меня за шиворот, как кутенка.
- Что, я убить тебя должен? Кукарекай!
Я рванулся и опять хотел убежать - Топорик со смехом расставил руки, оттесняя меня к моему мучителю.
- Ребята! Пятеро на одного, да?
- А ты покукарекай и пойдешь домой,- не глядя на меня, посоветовал Мору.
- Мы же ему кукарекали! - обиженно закричал Сурок.
- Зачем? Зачем вы. унижались перед ним? Вы же люди! Гусь потерял от бешенства человеческий облик:
- Ты будешь... кукарекать?!
Я опять попытался бежать, на этот раз мне подставил ногу Сурок. И тут же, словно устыдившись чего-то, отошел в сторону. Я споткнулся, но удержался на ногах.
Гусь сбил меня с ног, и я опять упал - вниз лицом.
Тогда началось настоящее избиение. Удары следовали один за другим. Я уже не смог больше подняться. Помню, я кричал: "Фашист! Ребята, п о ч е м у вы слушаете этого фашиста? Почему? Почему? Почему?"
Этот подлый выродок бил сапогом все время в одно место. Не выдержав, бросился было на меня Топорик, но почему-то быстро отошел.
- Отобьешь легкие, Гусь! - услышал я словно издалека голос Сурка.
Боль была нестерпимой и ужасной. Сапоги были тяжелы, будто подковы у лошади. "Хоть бы я потерял сознание,- мелькнула мысль,- хоть бы забили скорее совсем". Но сознание, не покидало меня,- покинули силы, а Гусь все бил и бил, бил в одно и то же место.
- Хватит! - вдруг заорал Цыган.- А ну, хватит!
- Прочь, падло!
- Хватит!!
- Сейчас пойдет потеха! - захихикал кто-то.
Я лежал, задыхаясь, на снегу. Что-то горячее и соленое вытекало у меня изо рта. Я захлебывался, икал, содрогался всем телом. А они дрались возле меня - Гусь и Цыган; оба озверев от ненависти, сопя и рыча, ругаясь непотребными словами.
Раздался пронзительный свист, крик: "беги", град ругательств, затрещали кусты. Парней как ветром сдуло. Вдруг стало тихо, очень тихо. Я с трудом приподнял голову... Мир залило красным, а потом все почернело. Я оглох и ослеп, только сознание тлело, как огонь под золой.
Меня подняли, я застонал от пронзительной боли, чуть не захлебнулся кровью. Чьи-то крики жалости и возмущения - издалека. И кто-то - далеко плакал отчаянно, по-детски. Неужели Лиза? Все, все сознавал, только застилало зрение плотной пеленой, а слышал и з д а л е к а... Но когда меня несли на носилках уже через больничный двор, я почувствовал морозную свежесть ночи, и пелена перед глазами разорвалась - я увидел небо.
Северное сияние уже погасло, но звезды были такие яркие, такие косматые и огромные, что у меня захватило дух, и я заплакал. Кровь по-прежнему струйкой вытекала изо рта, и я понимал, что это значит.
Неужели умру? Погибнуть не за родину, не ради науки или друзей своих, не на войне, а от сапога хулигана... Что может быть недостойнее и нелепее! Почему именно со мной это должно было случиться? А как же бабушка, отец? Лиза... Лиза...
Должно быть, я застонал, потому что один из санитаров сказал: "Осторожнее, не тряси".
Почему-то с этого момента и на долгие месяцы меня начала преследовать фраза из Рея Бредбери: "Будет ласковый дождь".
Меня внесли в больницу. Приемный покой. Кто-то вскрикнул: "Это же Коля Черкасов!" Меня окружили люди в белых халатах. Почему я никак не потеряю сознание? Все равно я умру сегодня ночью. ("Будет ласковый дождь".)
Меня положили в отдельную палату. Осмотрев меня, женщина-врач с милым усталым лицом задумалась. У нее был растерянный вид человека, не могущего решиться. Ее звали Зинаида Владимировна Захарченко (жена Михаила Михайловича). Хирург, заведующая отделением больницы.
- В операционную...- наконец решила она.
И меня повезли длинным, нестерпимо длинным коридором.
И опять я услышал тихий плач и понял, что там в приемной Лиза, друзья, что они ждут и волнуются. Наверно, уже и Марк был там, и Валя Герасимова.
Положили на операционный стол. Зинаида Владимировна подошла ко мне, держа перед собой руки, намазанные йодом по самые локти.
- Будем делать операцию, дружок!
- Делайте, если нужно... ("Будет ласковый дождь".)
- Общий наркоз,- сказала Зинаида Владимировна.
И только тогда (наконец-то) я ушел от стыда, унижения, мук и этой измучившей меня фразы.
Глава девятая
"БУДЕТ ЛАСКОВЫЙ ДОЖДЬ"
Я проснулся утром. Возле меня в белом халате сидел бледный, похудевший Марк и смотрел на меня.
- Колька! - сказал он и скривился, тщетно удерживая слезы.
- Марк! - я очень обрадовался ему и понял, что мне предстоит жить и что в этой жизни дружба, пожалуй, будет самой большой радостью.
- Марк, скажи...
- Ты не шевелись, Колька, и не разговаривай. Тебе пока нельзя разговаривать - врач не велел.
- Только скажи: мне удалили легкое? Что же ты молчишь? Целиком?
- Нет, осталось немножко... Тебя сейчас покормят. Я скажу...
Я посмотрел на окно. Какое хмурое, неприветное утро.
Значит, я калека... С одним легким далеко не уйдешь. Научная работа она всегда тяжелая - это для здоровых. И мне же идти в армию! Призываться! Я закашлялся, и опять пошла горлом кровь. Покормить меня не успели: от слабости я впал в забытье.
Я и сам не знаю, был ли то бред или я уже спал и видел сны. Все один и тот же сон, такой далекий и от Гуся и от действительности.
Я блуждаю в лабиринте пещер глубоко в жерле вулкана Ыйдыга. Узкий каменный ход. Я едва пролезаю сквозь него, стиснутый камнем. Я задыхаюсь, мне нечем дышать. И вдруг- тупик. Еле повернувшись, начинаю протискиваться назад. Потом ползу другим ходом, еще более узким. Ползу бесконечно долго, пока снова не упираюсь в тупик. Так я ищу и ищу выхода - и везде тупики, тупики...
Потом кошмар ослабевает. Я иду просторным гранитным коридором, ведущим куда-то вниз. Вхожу в наклонные извилистые галереи. Спускаюсь в темные колодцы, пропасти, бездонные бездны - веревки не хватает,- я срываюсь и падаю. Поднимаюсь, потирая бок, он так болит. А в руках у меня снова веревка. Провалы, провалы, кошачий лаз. И всюду меня преследует эта фраза: "Будет ласковый дождь". Эти слова надрывают мне душу!
И вот возникла мелодия. Начиналась она с шепота... Шепчущиеся коридоры. Я прислушивался затаив дыхание. Затем издалека, из глуби Земли, начинал звучать странный, причудливый марш - суровый, скорбный и торжественно-радостный.
