и они (т. е. крестоносцы. —
С. Б.) нашли там богатую добычу, в том числе золото, серебро, покрывала, одежды, утварь и многие другие вещи, которые турки, при своем великом бегстве, оставили и бросили. Там были лошади, мулы, верблюды, ослы, лучшие шлемы, луки и наполненные стрелами колчаны» [679]. Сам Кербога, увидев распад своей армии, бежал с поля боя. Арабский хронист Ибн аль-Каланиси с горечью писал о том, что «несмотря на изнеможение, франки в боевом порядке атаковали армию ислама, значительно превосходившую их по силе и численности, сломили ряды мусульман, и те разбежались. Хозяева породистых скакунов были обращены в бегство, и карающий меч был занесен над головами пеших воинов, которые по зову Всевышнего отправились на священную войну, чтобы нанести роковой удар в защиту мусульман» [680]. Благодаря этой поистине чудесной, одержанной без всякой помощи со стороны ромеев победе, франки вырвали у сельджуков стратегическую инициативу в регионе, отстояв и Антиохию, и христианские земли северной Сирии.
К этому времени антивизантийские настроения в стане крестоносцев достигли апогея. Подобные чувства разделяли простые воины и паломники, а также значительная часть рыцарей и баронов, во главе с Боэмундом Тарентским. Конечно же, среди крестоносцев все еще существовала и партия, не желавшая порывать с императором. Эта часть крестоносного войска была представлена графом Раймондом Сен-Жилльским и его провансальскими баронами, а также папским легатом — Адемаром Монтейльским. Более того, сразу же после победы над армией Кербоги, вожди Первого крестового похода, по настоянию епископа Адемара, направили посольство в Константинополь, желая узнать опричинах отказа василевса от похода к Антиохии [681]. Посольство возглавили граф Гуго Вермандуа и Бодуэн, граф Эно. Однако посольство оказалось безрезультатным; василевс по-прежнему не был намерен идти в Сирию [682]. Со смертью Адемара, умершего от чумы 1 августа 1098 г., бушевавшие среди «вооруженных паломников» антивизантийские настроения не получали уже сколь либо убедительного отпора.
Братство Каина и Авеля.
Двойственность латинского отношения к восточным христианам
Ропот на императора и ромеев в равной степени распространялся на всех восточных христиан, что видно из послания вождей Первого крестового похода, составленного осенью 1098 г. в Антиохии и направленного Папе Урбану II. Обращаясь к понтифику, вожди «вооруженного паломничества» писали: «Несмотря на то, что мы восторжествовали над турками и язычниками, мы не можем свершить то же над греческими, армянскими, сирийскими и яковитскими еретиками. Мы просим Тебя снова и снова, дражайший Отец (…) приди к нам, чтобы возложить на нас свое отцовство, и как викарий Святого Петра воссядь на его троне и прикажи нам, твоим послушным чадам, всеми законными способами искоренять и уничтожать все виды ереси, Твоим авторитетом и нашей доблестью» [683]. Значение этих слов трудно переоценить. Фактически, вожди Первого крестового похода, поддавшись антивизантийским настроениям и раздраженные «предательством» василевса, самостоятельно отлучили от Церкви ту часть восточных христиан, которая доселе находилась в полном общении с Римом. К. МакЭвитт в своем исследовании по межхристианским связям в государствах крестоносцев подчеркивает, что это послание, датированное 11 сентября 1098 г., «несравнимо ни с одним текстом XII века»; франки никогда не именовали христиан Леванта «еретиками». На протяжении всего XII в. и вплоть до писаний Жака де Витри (1216–1228 гг.) ни один хронист, прелат или государь Латинского Востока не именовал восточно-христианское население «еретиками». Исключение составляет Гильом Тирский, который использует этот термин лишь однажды, и то, когда называет «еретиками» обезумевшую ромейскую толпу, устроившую массовую «резню латинян» Константинополя, в 1182 г. [684]. Поэтому говорить о послании «от 11 сентября» как об отражении некоей новой доктрины латинского отношения к восточным (и в особенности — к византийским, православным) христианам невозможно. Этот текст — совершенно явное исключение, плод яростного возмущения истомленных до последней степени латинских войск.
Однако осенью 1098 г. в свои права с особой силой вступил комплекс языковых и культурных различий, отделявших западных «вооруженных паломников» от их «братьев, живущих на Востоке». У латинских и византийских христиан не было общей ценностной базы — ни языка, ни богослужения (при общем исповедании кафолического, халкидонского христианства), ни коллективного опыта сосуществования на единой территории. В этот первый период пребывания франков в Леванте, любое взаимодействие с восточно-христианским населением получало двойственную оценку латинян. Как уже было сказано, поставки провианта, посылаемые ромеями, армянскими князьями и монастырями Черной горы (Аманоса) кормили голодавшую у стен Антиохии армию крестоносцев — и это отмечено многими авторами XII в. Так, согласно Матфею Эдесскому, «монахи Черной горы доставляли им (т. е. крестоносцам. — С. Б.) пропитание; все верные словно бы соревновались друг с другом в этом служении» [685]. Даже Рауль Канский, бывший капелланом у двух наиболее опасных нормандских противников Византии (Боэмунда и Танкреда), с благодарностью писал о том, как жители восточных провинций империи, по воле василевса, посылали провиант крестоносцам [686]. Другой латинский автор — Петр Тудебод совершенно по-иному характеризует поставку провианта со стороны «армян, сирийцев и греков», которые, прознав о бедах франков, продавали осла, груженного провизией, в несколько раз дороже его реальной стоимости [687]. Вне всякого сомнения, в период осады Антиохии голодавшие крестоносцы изведали обе стороны восточно-христианских «поставок»: наряду с бескорыстной помощью греческих и сирийских монастырей, армянских князей, иерусалимского патриарха и ромейских наместников «пилигримы» столкнулись и со спекулятивной «деловитостью» греков, сирийцев и армян, которые пытались извлечь максимальную выгоду как из франкских, так и сельджукских нужд и бедствий.
Даже присутствие изгнанных антиохийских христиан в лагере крестоносцев стало одновременно и доказательством определенного доверия, и источником трений и дальнейшего отчуждения между латинянами и восточно-христианским населением Сирии. Тот же Петр Тудебод обвинял пребывавших в лагере восточных христиан не только в спекуляции, но и в тайных сношениях с тюрками. «Невзирая на то, что их жены оставались в Антиохии, армяне и сирийцы покидали город и почти каждый день прибывали к нам в лагерь под предлогом бегства (из города). Они коварно выведывали все о наших силах и ресурсах и докладывали обо всем увиденном проклятым антиохийцам (т. е. тюркам. — С. Б.)» [688]. Тудебод даже утверждает, что видел на стенах Антиохии «армян, греков и сирийцев, которые, следуя приказам тиранических турецких господ, по своей воле или принуждению, ежедневно посылали стрелы» в крестоносцев [689]. Альберт Аахенский, напротив, уверяет, что греки и сирийцы предоставляли крестоносцам сведения о передвижениях сельджукских войск [690]. Также Альберт приводит и эпизод, когда плененный крестоносцами тюркский атабек был казнен по требованию находившихся в лагере греков. Согласно «Иерусалимской истории» Альберта, знатный сельджук «был казнен после того, как греческие христиане обвинили его в собственноручном
