Пьер Каз не оставил без внимания столь подробные критические замечания Лебрен де Шарметта. В 1819 г. он опубликовал — одновременно в Париже и Лондоне — новое сочинение, на сей раз более пространное и «фундированное», под названием «Правда о Жанне д'Арк, или Уточнения о ее происхождении» [983]. Это произведение хорошо известно современным профессиональным исследователям и их вечным оппонентам — любителям альтернативных версий истории. Однако после внимательного прочтения данного труда возникает ощущение, что знаком он специалистам в основном по названию — как первое во Франции сочинение человека, принадлежавшего к лагерю «батардистов», т. е. людей, настаивающих на королевском происхождении Жанны д'Арк [984]. Тем не менее, как мне представляется, цель Пьера Каза состояла не только и не столько в стремлении доказать, что героиня Столетней войны действительно являлась дочерью Изабеллы Баварской, супруги Карла VI, и Людовика Орлеанского, родного брата короля. Замысел автора на поверку оказывался куда более сложным и имел самое непосредственное отношение к политическим событиям, происходившим во Франции накануне Реставрации.
* * *
По сути новое двухтомное «исследование» Пьера Каза являлось развернутым ответом на критику Ф.-А. Лебрен де Шарметта и прочих представителей лагеря историков-провиденциалистов во Франции: чудесам и библейским аналогиям не место в описании прошлого, заявлял он [985]. Впрочем, позиция рационалистов (Дэвида Юма и Вольтера) его также не устраивала, поскольку концепция «безвольного инструмента», при помощи которой они пытались осмыслить феномен Жанны д'Арк, с точки зрения автора, оставляла «многие важнейшие факты ее эпопеи совершенно необъясненными» [986].
Главным в псевдоисторических построениях П. Каза по-прежнему оставалось имя героини Столетней войны, которую он величал исключительно Орлеанской Девой [987], вновь подчеркивая полнейшую аналогию между этим прозвищем и официальным «титулом» Бастарда Орлеанского и настаивая, что они являлись братом и сестрой, причем, возможно, не единоутробными, а родными [988]. Как и раньше, он утверждал, что Изабелла Баварская родила в 1407 г. девочку, которую, учитывая статус ее отца, Людовика Орлеанского, решено было спрятать подальше от глаз безумного Карла VI [989] Однако именно от своих истинных родителей Жанна унаследовала манеру уверенно держаться в любом обществе и выдающиеся способности, позволившие ей занять столь видное место на политической сцене [990]. И хотя изначально о существовании еще одного королевского отпрыска знал лишь весьма узкий круг лиц (имен которых Пьер Каз, естественно, не называл), постепенно истинное положение вещей открылось многим [991]. Этим обстоятельством объяснялось, в частности, приветствие, с которым Дева обратилась к герцогу Алансонскому при их первой встрече в Шиноне: «Добро пожаловать! Чем больше соберется [здесь] французских принцев крови, тем будет лучше» [992]. Тем же самым обстоятельством оправдывал П. Каз и тот факт, что Антонио Астезано посвятил свою поэму о Жанне д'Арк Карлу Орлеанскому, который с ней лично знаком не был, однако, согласно теории автора, являлся — как и Бастард Орлеанский — ее братом [993].
Кроме этих, в большей или меньшей степени основанных на источниках «доказательствах», Пьер Каз приводил в подтверждение своей гипотезы доводы, которые стоило бы отнести к области чистых предположений. Так, размышляя о судьбе Человека в железной маске, он — вслед за Вольтером — полагал, что этим загадочным персонажем являлся старший брат Людовика XIV, которого, благодаря заговору придворных, отстранили от управления страной [994]. А раз такой человек существовал в действительности, делал логичный вывод первый французский «батардист», значит, и Жанну д'Арк могли спрятать и ждать удобного случая, чтобы заявить о ней во всеуслышание [995]. Подходящий для этого момент настал, когда королевские войска начали терпеть одно поражение за другим и им срочно понадобился лидер, способный увлечь их за собой. По мнению Пьера Каза, таким лидером мог стать только представитель королевской семьи, вот почему Орлеанскую Деву ждал на политическом поприще успех: будь она «обычным» мистиком, ее миссия, вполне вероятно, окончилась бы провалом [996].
В отличие от трагедии «Смерть Жанны д'Арк», исторические комментарии к которой оказались, по всей видимости, слишком краткими, в своем новом двухтомном сочинении автор уделил особое внимание характеристике задействованных им источников (прежде всего — в ответ на критику Лебрен де Шарметта, упрекавшего его в незнании текстов XV в.). Судя по его ссылкам, он действительно ознакомился и с материалами обвинительного и оправдательного процессов Жанны, и с хрониками, и с поэтическими произведениями, хотя цитировал их крайне избирательно и только тогда, когда можно было использовать приведенные в них данные в подтверждение его гипотезы [997].
Вместе с тем Пьер Каз обратился к иконографии, которую не использовали ни Ф.-А. Лебрен де Шарметт, ни другие профессиональные историки начала XIX в. Речь, конечно, шла не о существовавших на тот момент вполне официальных «портретах» Орлеанской Девы, которые никоим образом не подтверждали теорию ее королевского происхождения, и даже не о подделках, которыми прославилась вторая половина XIX столетия [998]. И тем не менее — пожалуй, впервые в истории изучения эпопеи Жанны д'Арк — Пьер Каз решил опереться на изобразительные источники, каждый из которых, впрочем, отличался своей спецификой.
Первым из них стало надгробие Девы, якобы найденное лично автором в часовне Сент-Катрин-де-Фьербуа — той самой, где, согласно показаниям французской героини в 1431 г., она отыскала свой первый меч [999]. В деталях описав сложное путешествие из Бержерака в Шинон и Фьербуа, П. Каз переходил затем к внешнему виду обретенной им в конце концов «реликвии»:
Во славу [Девы] и в память о ее победах уже были установлены два монумента, один в Орлеане, а другой в Руане [1000], но ее могилы не существовало… [Однако] Франциск I оказался изобретательнее. Именно ему приписывают благородную идею воздвигнуть в честь Жанны д'Арк мемориальную усыпальницу в часовне Сент-Катрин-де-Фьербуа. Мы действительно почитаем цветы лилии как символ королевской семьи. Таким образом, в гробнице, возведенной [по приказу] Франциска I, лилии заменили отсутствующие останки, рассеянный [над Сеной] прах героини. Что же касается гербовой печати Франции, [украсившей надгробие], то ее следует рассматривать как подлинный ex voto, в котором соединились тайные намерения и сама личность заказчика [1001].
Очевидно, что французский «батардист» выдумал данное описание, ибо оно было крайне необходимо ему, чтобы подчеркнуть связь между усыпанным королевскими лилиями надгробием и принцессой Франции, каковой, с его точки зрения, являлась Жанна д'Арк.
