Почти все время, пока шел бой на Курганном холме, кавалерия под командованием лорда Лукана провела на левом фланге в ожидании возможной атаки русской кавалерии, которая по численности превосходила английскую в четыре раза. Однако такой атаки не последовало — Меншиков словно бы забыл о наличии у него такой мощной силы. Наблюдая за драматическими событиями на Курганном холме и испытывая непреодолимое желание вмешаться в них, нетерпеливый Лукан по собственной инициативе, без приказа лорда Раглана, повел своих людей по западному склону холма, чтобы облегчить положение британской пехоты.
Водружение юным Энстратером знамени над Большим редутом и отход русских войск знаменовали собой конец битвы. Вступившей в схватку кавалерии Лукана оставалось только преследовать отступающего противника. Сержант Джордж Смит пишет:
С вершины холма нам открылась широкая долина. Вдали мы увидели отступавших русских, среди них — много отставших от основной массы. Мы организовали преследование, стараясь захватить пленных сколько возможно. Несколько человек удалось привести обратно, почти все они были невредимы. Один из них (поляк, не раненный) был, по-моему, рад, что его взяли в плен. Его пробитый пулей кивер я взял себе на память. Сержант Бонд, преследуя противника, получил удар штыком от пленника: тот сделал вид, что сдается, а затем нанес ему рану самым подлым образом. Бонд хотел было зарубить его на месте, но подоспевший офицер велел ему пощадить негодяя. В этот момент показался отряд казаков, и наши ребята были вынуждены отступить, так что этот русский успел удрать. Удивительно, что Бонд стал единственным пострадавшим кавалеристом с нашей стороны. Мы даже ни одной лошади не потеряли. И это при том, что мы трижды подвергались орудийному обстрелу и один раз — ружейному.
Смерть и боль сопровождали трагическое отступление обессиливших и павших духом русских войск. Один из очевидцев писал:
Это скорбное зрелище могло свести с ума человека слабого и чувствительного. Невозможно было без сострадания видеть сотни изувеченных солдат, бредущих из последних сил за своими товарищами, едва не теряющих сознание, стенающих от мучительной боли при каждом шаге. Но — таковы неизбежные следствия войны. Некоторые солдаты получили несколько ран — их могло быть и шесть, и семь — в разные части тела. Как правило, это были пулевые ранения. Раны быстро воспалялись, в них попадала инфекция. Помимо прочего, люди невыносимо страдали от жажды, но воды не хватало, как не хватало врачей, фельдшеров, повозок. Раненым приходилось самим о себе заботиться — для перевязок им служили рубахи или оторванный подол мундира. Они молили о помощи проходящих мимо здоровых солдат…
Впрочем, одному пострадавшему русскому повезло значительно больше, чем этим отступающим к югу солдатам. Вот яркий эпизод, иллюстрирующий викторианские нравы на войне, в передаче подполковника Калторпа:
На отдаленном холме, уже занятом нашими войсками, был взят в плен русский генерал Шеканов. Когда туда прибыл лорд Раглан со своим штабом, генерал сидел на передке пушки капитана Вудхауза и выглядел вполне довольным собой. Он объяснил, что командовал одной из резервных бригад. Упав с лошади во время боя, генерал, будучи человеком пожилым, не смог сесть в седло без посторонней помощи, а поскольку все его люди стремительно отступали, он остался лежать на соломе до прихода наших артиллеристов, которые и взяли его в плен. Генерал сказал, что со стороны русских в сражении участвовали около 42 000 пехоты, от 80 до 90 пушек и 6000 кавалерии и что они пришли драться с «людьми», а не «дьяволами». Завершил он свою речь, выразив надежду, что, поскольку он стар и практически безвреден, английский главнокомандующий отправит его в Севастополь или позволит присоединиться к своим товарищам.
Лорд Раглан ответил, что, хотя он не сможет выполнить эту просьбу, о генерале всячески позаботятся и выкажут ему полное уважение. А поскольку в лагере нельзя обеспечить достойные пленника условия содержания, его незамедлительно переправят на борт судна, где английский адмирал встретит русского генерала как подобает. Бедняга признался, что за всю жизнь ни разу не поднимался на корабль и вообще страдает водобоязнью в острой форме. Тем не менее в тот же вечер его перевезли на «Агамемнон», где сэр Эдмунд Лайонс разместил его наилучшим образом и обращался с ним как с другом.
Итак, первое крупное сражение в Крыму завершилось, и над Альмой воцарились тишина и покой. Два дня союзники хоронили убитых, оказывали помощь раненым и отдыхали. Калторп продолжает:
Поле битвы представляло собой ужасное зрелище. Повсюду лежали разорванные, изуродованные тела храбрецов — англичан, французов, русских, причем на каждого погибшего союзника приходилось трое русских. В тех местах, где бой был наиболее жарким, погибшие и умирающие лежали друг на друге. Стоны и крики страдальцев, мольбы о воде наполняли воздух и разрывали сердце. Лорд Раглан до поздней ночи раздавал распоряжения, касающиеся заботы о раненых. Один из двух его шатров был отдан для размещения больных и раненых офицеров. В уцелевших домах деревни Бурлюк развернули полевые лазареты, где без устали трудились хирурги, выполняя свою ужасную и вместе с тем исполненную милосердия работу: их руки были в крови, на скользком от запекшейся крови полу валялись ампутированные конечности. Немыслимое количество раненых превосходило возможности этих людей, хотя они оставались на ногах всю ночь, не зная сна и отдыха. Некоторые врачи просто падали от изнеможения и какое-то время были не в силах продолжать свою работу. В первую ночь в лазареты доставили от 400 до 500 раненых, но они составляли лишь треть пострадавших англичан. Кроме того, на пространстве, где шел бой, осталось лежать от 900 до 1000 раненых русских. Холера тоже не унималась и унесла жизни многих участников сражения.
Через два дня армия союзников продолжила движение к своей конечной цели — к Севастополю.
За двадцать лет до возникновения англо-французского союза один шотландец, любитель рискованных путешествий, приехал в Крым в качестве туриста. К тому времени Севастополь уже в течение многих лет был закрытым портом, куда не допускали европейцев. Однако подобное препятствие не могло остановить предприимчивого авантюриста, и господин Олифант не только сумел проникнуть в город, но и умудрился собрать сведения о его оборонительных возможностях. По возвращении домой Олифант опубликовал впечатления о своих путешествиях, уделив особое внимание Севастополю и снабдив это описание яркими деталями:
…но в одном нет ни малейшего сомнения: как бы хорошо ни был защищен Севастополь от нападения с моря, ничто не может воспрепятствовать какой-либо армии высадиться в нескольких милях южнее города в одной из шести подходящих бухт, расположенных на побережье между Севастополем и Херсонским мысом, и промаршировать прямо по главной улице, — если, конечно, эта армия окажется достаточно сильной, чтобы совладать с возможным противодействием русских на открытом пространстве. А взяв и разграбив город, можно сжечь и флот.
Когда проблема далеких святынь приобрела остроту, соображения Олифанта касательно уязвимости Севастополя обратили на себя внимание британского военного ведомства и разработчики стратегических планов стали рассматривать этот город в качестве возможного объекта нападения в случае войны. Возможности сбора более свежих сведений о защитных сооружениях города были невелики, но, похоже, к 1853 году особых изменений в обороне Севастополя со стороны суши не произошло. Перед отплытием из Англии лорд Раглан встречался с Олифантом и по результатам их беседы пришел к выводу, что нападать на Севастополь следует с юга.
Севастополь расположен на южной стороне залива шириной в полмили и длиной в четыре мили, при этом небольшое предместье распространяется и на противоположный берег. К тому времени, когда армия союзников приблизилась к городу, его защищали несколько крепостей, расположенных вдоль береговой линии, а также сеть редутов, земляных укреплений и батарей со стороны суши. На тринадцати батареях было установлено 611 орудий, в том числе тяжелых. Северная сторона залива была редконаселенной, но там находились три крупных оборонительных сооружения. Главное из них, Звездный форт[108], располагалось в центре на холме и господствовало не только над заливом, но и над самим городом. В гавани стояли семь линейных кораблей, восемь фрегатов и двадцать других судов, совместно обладающих значительной огневой мощью[109]. Основанный семьюдесятью годами ранее, Севастополь превратился в одну из трех наиболее сильных морских крепостей в Европе, наряду с Гибралтаром и Кронштадтом.
