В этом Цагеридзе с Баженовой согласился. Но разъезжал по реке все же с чувством внутренней неловкости: такими - на лошади среди пеших рабочих - ему представлялись подрядчики дореволюционной поры.
На этот раз Цагеридзе несколько припоздал, задержался возле ремонтной мастерской - обдумывал вместе с механиком, как быстрее поправить на тракторе поломанный гребок. Ведь угораздило же парня сослепу наехать на неподрубленный торос! Добрый Косованов и тот сказал: "Такие штуки законно за личный счет виновных ремонтировать нужно". Тракторист не заспорил, только вполголоса выругался. И Цагеридзе почувствовал: именно вот за эту поломку наказывать, бить парня по карману нельзя.
К конторе Павлик подвез Цагеридзе, когда там уже не было никого, кроме непременного Василия Петровича. Бухгалтер сидел в кабинете начальника, за его столом. Он дожидался - подписать документы.
Войдя в кабинет, Цагеридзе поморщился. Было накурено так густо, что он сразу поперхнулся. После свежего, морозного воздуха особенно противным казался кислый, режущий запах табака. Бухгалтер читал какие-то бумаги. Цагеридзе с неприязнью отметил: из его, начальника, папки с надписью "Для доклада".
Эту папку со свежей почтой ему прямо в руки всегда отдавала Лида. Девушке было приятно "докладывать" начальнику по каждой бумажке. Тогда она чувствовала себя настоящим секретарем.
Докладывала она неоправданно долго, подробно, стоя у Цагеридзе за спиной и держа перед ним в вытянутой руке очередную бумагу. Цагеридзе чувствовал себя как-то связанно: он смотрел на документ и невольно видел очень близко тонкую, белую, с голубыми жилками руку Лиды, а на волосах у себя ощущал ее неровное, теплое дыхание.
Окончив свой рабочий день и полагая, должно быть, что начальник задержится еще надолго, в этот раз Лида ушла, оставив свою папку на столе Цагеридзе, любопытный же бухгалтер, "второе лицо", бесцеремонно завладел ею. Так подумалось Цагеридзе, как только он вошел в кабинет. И хотя это очень ему не понравилось, он в первый момент не подал виду, а с напускным безразличием спросил:
- Что нового в моей почте, Василий Петрович?
Бухгалтер медленно поднял голову, оторвался от чтения и, вглядываясь в тонкие струйки морозного пара, поднимающиеся от дохи Цагеридзе, сказал:
- Крестец беда как сверлит. На худую погоду. Займется большая пурга работам гроб! А что в твоей почте - не знаю. Не видел. Не читал. Читал казенную почту. Разное в ней. Заявления. Письма. Радиограммы.
Цагеридзе бросил доху на диван, потер зазябшие руки, приложил ладони к горячей печи. Он ожидал, что бухгалтер встанет и освободит ему место за столом.
Но Василий Петрович не спешил это сделать.
- Я имел в виду именно казенную почту, - сдержанно проговорил Цагеридзе, особенно надавив на слово "казенную". - Не хватало еще, чтобы вы читали и мою личную почту!
- По конвертам, пишут многие. Все с Кавказа.
- Не жалуюсь, - Цагеридзе недовольно передернул плечами. - Есть у меня в Грузии и друзья и родственники.
- Дальные! Ближних, говорил ты, вроде нет?
- Да, близких родственников у меня нет. Это для вас имеет особое значение?
- Значение имеет. Кажному. А тебе поболее, может, чем мне. С бабами как? Здесь, сам вижу, - никак. А по почеркам на конвертах трудно понять. Вроде бы тоже все от мужчин.
- Допустим.
Василий Петрович задумчиво выдул длинную струю голубого дыма.
- Зря! И неправильно. Делиться надо. Заботами, тревогами. С бабами легче. Жалостью, лаской всякую боль сымают. Хотя бы письмами. А уж тебе-то во всяком разе от баб иметь бы можно.
- Не понял.
- Красивый. В силе мужской. Почему не написать? Ей. С которой ежели что было. Получать обратно ответы. Хорошо. По-человечьи. Не обязательно - драмы. Вспомнить приятность встречи. Хотя бы и случай. С душой, с теплом. А что? Нет пакостнее только одного - полюбил, а фамилии не знаю.
- Война и госпиталь не очень подходящие места для любви, - раздражаясь, сказал Цагеридзе. - Понимаете? А другого времени у меня еще не было. Николай Цагеридзе не искатель "случаев", о которых вы говорите. Он полюбит женщину только тогда, когда будет знать фамилию! Не спрашиваю, как делали вы.
- А чего не спросить? - Василий Петрович грудью навалился на стол, поставил подбородок на кулаки. - Спрашивай! Не откажусь. Случаи были. За дерьмо бы себя считал, не за мужика. Были. Но без подлости. Без драмы. Кто с подлостью - тех давить, сукиных сынов! Глядишь: рожа моя сейчас распухшая. А по молодости была ничего. Вполне подходящая. Любили. Красивые любили. Всех помню. Как в светлом сиянии. Найдет на душу мрак, чем отгоню? Припомню: было. Стоило жить. - Теплым светом зажглись глаза бухгалтера, подобралась в улыбке тяжелая нижняя губа. - И сейчас этим жить стоит! Не на час остается. Навсегда. Думаешь: таюся? Двадцать третий год со своей законной живу. Знает все. О каждой. При ней шабаш, не было. Не надо. Не свинья. Но тем - первым и сейчас поклоняюсь. За счастье, за радость. Живым. И которых даже на свете нет. Память твердо храню. А как? Жениться вздумал, прежде чем от невесты слово "да" - ей все на совесть. Про всех. Иначе тоже как? В этом самый малый обман душу уже разрушает. Ждешь полной любви - отдавай тоже полную. В этом проба: начистоту. Все сам расскажи. Только тогда спрашивай ответа. Как по-другому?
Вначале Цагеридзе хотелось оборвать его, сказать, что это вовсе не предмет для разговора в конторе, что он устал, озяб, хочет как можно скорее подписать документы и пойти домой, но вдруг почувствовал - нет, резко оборвать Василия Петровича не может. Была в коротких, обрубленных фразах бухгалтера какая-то искренняя и светлая, человечная сила, опровергать которую он, Цагеридзе, не может, не имеет права, не нанося обидного, несправедливого удара старику, при всей своей грубоватости все-таки с глубокой уважительностью отзывающемуся о любви. И тем более не имеет на это права, что, торопясь вначале перевести весь разговор в служебный, деловой, он сам сказал, по существу, заведомую неправду.
- Вступать с вами в спор я не готов, - проговорил Цагеридзе. - Я зашел сюда, чтобы подписать документы. Что должен я подписать?
Василий Петрович тягуче откинулся на спинку стула, вынул изо рта недокуренную папиросу, с сожалением посмотрел на нее, расплющил об угол стола и отшвырнул к порогу.
- Документы - что. Обыкновенные. Чек на зарплату, безлюдный фонд. Жироприказы на перечисленье налогов. Половина всего нормальная, а половина в копилку. В счет второй резолюции. Акт есть еще. Списание тонких тросов. Негодных. Утвердить счет уставного фонда. Тросы те, что на запруду пошли. Черт те что ими Шишкин там к соснам привязывал. Не все на твою вторую резолюцию вешать.
- А ничего, вешайте, - с холодком в голосе заявил Цагеридзе. - Не хочу никак уступок. Ни своей совести, ни вашей.
- Дело хозяйское. - Василий Петрович аккуратно вытащил из-под проволочной скрепки лист бумаги, отложил в сторону. - Тогда пиши здесь так: "Отнести производство балансовой стоимости". Как, начальник, устраивает?
- Да, устраивает.
- Может, все-таки по-другому? Хотя с добавкой - "минусом амортизации"? По праву.
Это походило на игру кошки с мышонком. Глаза у бухгалтера приятно замаслились: "Ну, попищи - разожму коготки, ослаблю чуточку..."
- Никогда не торгуюсь. Что для меня хуже? - спросил Цагеридзе.
- Всякому дураку ясно! Хуже - полной балансовой стоимости.
- Так и считайте. А как по-бухгалтерски следует?
Василий Петрович, задерживая все ту же ленивую улыбку, подвигал своей толстой нижней губой.
- По-бухгалтерски так, как сам бухгалтер захочет.
- Вот это отчетливо! Давайте бумаги на подпись. Но вы, мне кажется, Василий Петрович, что-то и еще хотели сказать. И как я понял, тоже из категории для меня мало приятного.
Бухгалтер порылся в папке, оставленной Лидой.
- Радиограмма есть, - сказал он, вытаскивая небольшую бумажку. - Из Красноярска. Из треста. Читаю: "Докладная всеми расчетами получена тчк проект спасения леса находим интересным зпт однако сопряженным значительным не соответственным выгоде риском тчк расходование средств на эти цели возможно только пределах лимита подготовительные работы зпт наличии общей экономии тчк связались ЦНИИ леса и сплава зпт обещан выезд специалиста для консультации зпт рекомендую дождаться тчк фамилию консультанта сроки приезда радирую дополнительно". Вот! А подпись: главный инженер Анкудинов. Как, начальник? Раскидывай сам: куды, какой категории бумагу причислить?
Пока Василий Петрович, запинаясь и не всегда правильно выговаривая слова, читал текст радиограммы, Цагеридзе стоял неподвижно, чувствуя, как холодеют губы, а сердце стучит частыми, тревожными толчками.
Да, конечно, Анкудинов упрямо гнет свою линию. Он и тогда еще, когда Цагеридзе работал рядовым инженером в тресте, прилетал сюда по свежим следам катастрофы, он и тогда, возвратившись с Читаута, на производственном совещании утверждал: "Лес потерян. Это очередная жертва неправильного расположения самого Читаутского рейда". Напутствуя Цагеридзе при отъезде на рейд, он тоже кисло кривил губы: "Посмотрите. Молодость - она изобретательна. Но слишком забивать себе голову этим я не советую. Больше думайте о будущем сплаве, о коренной реконструкции рейда".
