Он начнет: "Дорогие друзья! Что я должен сказать в этот день? Что я могу сказать вам? Всегда хороши зеленые цветущие дни весны. В этом году они особенно хороши. Хороши потому, что мы уже заканчиваем, готовим к отправке свой первый плот. И главное, из леса, спасенного нами от гибели. Если бы я был врачом, сказал - спасенного от смерти..."
Да, вот так он и начнет!
И пусть Лида пожимает плечами. И пусть даже Косованов скажет потом: "Слушай, это бы - речь. А на бумаге приказы все-таки по обязательным правилам пишутся". Пусть поворчит. А потом посмеется. Но он, Цагеридзе, этот приказ, когда поет вся душа, на параграфы и пункты размечать не станет. Он напишет этот приказ так, чтобы всем вошло в сердце: стихия страшна, но люди всегда сильнее любой стихии! Вот так он и будет писать.
Обдумывая содержание приказа, Цагеридзе тихонько пересекал редкий и чистый сосняк, тянувшийся неширокой полосой между поселком и берегом Читаута.
Ветер раскачивал вершины деревьев, и тени суетливо метались у ног Цагеридзе на узкой тропе.
Вдруг где-то вдали свежо и чисто закуковала кукушка, необычно ранняя, но, видимо, уверенная, что теплые дни больше уже не уступят места холодным дням. Цагеридзе пощупал карманы. Он помнил народную примету: если первая кукушка закукует, когда при тебе много денег, - весь год будешь богат. В карманах у него не оказалось ничего. Льдинки, хотя и мокрые, но еще не совсем растаявшие, он по-прежнему держал в неплотно сжатом кулаке. Цагеридзе засмеялся: "При мне самое большое богатство - ледяной клад. Тот самый ледяной клад, который я искал и нашел. И вот в руке - еще одна драгоценность, еще один клад... Кукуй, кукуй, дорогая кукушка!" И зашагал быстрее.
Сквозь сосны проглянула штакетная ограда конторы, высокое, залитое солнцем крыльцо. На него размашисто вспрыгнул прямо откуда-то сбоку гармонист Гоша. Он же - радист. Рация, расположенная в отдельном маленьком домике, стояла от конторы несколько в стороне. По времени Цагеридзе знал, сейчас как раз часы работы с Красноярском. Гоша принес свежие радиограммы. Интересно, какие еще глубокомысленные указания дает товарищ Анкудинов? Настала весна, кукует кукушка, и радиограммы пошли целыми пачками.
В конторе Гоша не задержался. Через минуту он снова уже оказался на крыльце, соскочил, придерживая рукой кепку, чтобы не сбило ветром, и побежал, помчался к своему домику.
Выходит, сеанс еще не закончен, рация работает, и он принес радиограмму, которая в телеграфном коде помечается словом "сию" и означает, что не только в одном направлении она передается как "молния", но и требует такого же немедленного ответа - "сию минуту".
Цагеридзе еще прибавил шагу. Какая-то внутренняя тревога вдруг овладела им. Что принес Гоша: "сию" или обычные радиограммы? Если "сию" - в связи с чем? Неужели начали свою паскудную работу двусмысленные документы, составленные этим консультантом ЦНИИ и так легко и беспечно подписанные им, Цагеридзе!
Он стиснул кулак, и льдинки хрустнули, тупо уколов ладонь.
"Нет, нет, довольно! Николай Цагеридзе больше ни на волосок не уступит этому человеку! Николай Цагеридзе не будет больше добрым к нему, он первым вступит с ним в бой. Немедленно! В жестокий бой! И до конца. Нельзя, неправильно - видеть и не замечать вокруг себя мелких людишек, давать им жить и портить жизнь другим!.."
В коридоре бродил сквознячок. Все двери и окна были распахнуты настежь. Всем хотелось тепла и весны.
Лида стояла за своим столиком, держа радиограмму в одной руке, а другую руку как-то безвольно и вяло опустив прямо на клавиши пишущей машинки. Платок, которым она всегда укутывала плечи, небрежно свалился на стул. Круглые серьги медленно перекатывались по щекам.
Увидев Цагеридзе, Лида резким толчком всунула в руку ему радиограмму. Отвернулась, локтями упала на подоконник, и плечи у нее мелко затряслись.
- Лидочка, что такое? - испуганно спросил Цагеридзе.
Обломки ледяных иголок посыпались на пол. Мокрыми пальцами Цагеридзе расправил листок бумаги: "Читаут. Цагеридзе. Сию. Плановик вашего рейда Баженова находится краевой хирургической больнице тяжелом состоянии зпт перенесла шок после операции сделанной ее настоянию тчк имеется письмо ваше имя тчк если желаете прилететь могу выслать самолет немедленно тчк отвечайте сию тчк Анкудинов".
Тупо глядя на черные строчки радиограммы, Цагеридзе медленно провел холодными мокрыми пальцами по лицу. Переступил, и последние крошки ледяной короны затрещали у него под ногами.
Лида билась, плакала на подоконнике, Цагеридзе в окно видна была крыша рации с выведенными высоко в небо белыми антеннами. Радиограмма - "сию". Мария лежит в тяжелом состоянии. А сколько времени пройдет, чтобы попасть отсюда в Покукуй и затем в Красноярск... Что, кроме искусства врачей, может спасти Марию? Что он должен ответить Анкудинову? Ведь эта его радиограмма "если желаете прилететь" - обычная в таких случаях подготовка.
Что же делать? Что делать?
- Да бегите скорее на катер! - горько выкрикивала Лида. - Бегите! И скорей - в Покукуй!
Да-да, почему он стоит? Скорей в Покукуй! Он может успеть. Он успеет. Тяжелое состояние - еще не обязательно смерть. Всегда нужно верить. Он верит: если успеет - Мария будет жить. Будет! Иначе ей нельзя, никак нельзя!
- Я сразу велела Гоше: "сию" отвечай, чтобы самолет посылали, торопливо говорила Лида. - Ну, не стойте же, не стойте!
Он вышел на крыльцо, все еще чувствуя себя оглушенным. Направо, через пустырь - тропинка к дому. К "дому Баженовой". Ох, каким страшным и чужим для нее оказался этот дом!..
Пересиливая сверлящую боль в ноге, Цагеридзе заспешил обратно к реке, откуда далеко и глухо доносились неясные рабочие шумы. Там люди, жизнь. И Саша Перевалов на своей моторочке, обгоняя тающие льдины, обгоняя жуткое предупреждение Анкудинова, домчит его до Покукуя за полтора часа.
Ах, зачем он ее отпустил в Красноярск!.. Какой "шок"?.. Почему была сделана "по ее настоянию" операция?..
И вдруг острым, разящим ударом отдались у него в мозгу слова бывшего мужа Марии, сказанные у самолета сквозь ураганный ветер пропеллера: "Мария Сергеевна закричит: виновен я. А я отвечу: ей нужно было..."
Цагеридзе шел быстро, как только мог, шел тяжело, повторяя только эти слова. Теперь он все понимал. Теперь он точно знал, в чем виновен тот человек, и знал, в какой еще новый бой он должен будет вступить с ним.
Но как могла она, как могла!.. И зачем?.. Одна...
До чего же длинна дорога к реке! Скорее, скорее...
Крутой тропой наконец наклонился берег. Звонкие, чистые льдинки посыпались под ногами. Цагеридзе машинально поднял, зажал в руке пучок холодных ледяных иголок. И отшвырнул на песок - не нужно, чтобы они растаяли в руке!
Впереди лежала серая даль реки, сдавленная тяжелыми, туманными горами. Что там сейчас, за этой мутной, серой далью?
И с Читаута прямо в упор, в лицо ему, греющей светлой надеждой вдруг подул мягкий, теплый ветер.
Тот ветер, который он называл - "Мария".
1961
ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА
При каждом переиздании "Ледяного клада" я получаю значительное количество читательских писем, в которых содержится один и тот же вопрос: будет ли книга продолжена? Читателей беспокоит судьба Марии. Останется ли Мария жива?
Да, у меня в романе действительно последняя "точка" как будто бы и не поставлена. Но сделал я это сознательно. Мне хотелось, чтобы читатель не следовал покорно воле автора, а сам принял творческое участие в последних страницах романа, чтобы он самостоятельно пришел к логическому выводу из всего прочитанного и сообразно со своими взглядами на жизнь сам определил Марии и Цагеридзе их дальнейшую судьбу. Разве заключительные слова книги: "тяжелое состояние - еще не обязательно смерть. Всегда нужно верить", а дальше "и с Читаута прямо в упор, в лицо ему, греющей светлой надеждой вдруг подул мягкий, теплый ветер. Тот ветер, который он называл "Мария", - разве эти слова не дают оснований для твердой уверенности в том, что Мария будет жива? Уверенности для того читателя, кому этого хочется.
Ну, а кому не хочется... Тот, вероятно, тоже найдет в книге, наконец, сам сочинит совсем другие, нужные ему слова.
Но так или иначе пусть будущее Марии и Николая Цагеридзе останется авторским правом читателя. Охотно и с полным доверием я это право ему передаю.
С.САРТАКОВ
